Майор втащил в палатку де Шавеля и присел на землю рядом. И сразу же к нему подошел хирург, на ходу вытирая руки об измазанный кровью фартук.

— Простите, но меня дожидаются еще двадцать раненых… — начал он.

— Осмотрите этого офицера, — сердито сказал майор. — У него еще бьется сердце, Его нельзя терять — это приближенный императора!

— Ну что ж, раз так… Конечно… Но, по-моему, он мертв, — хирург быстро разрезал мундир на де Шавеле и обнажил глубокую почерневшую рану на груди, всю в гроздьях свернувшейся крови. Врач поморщился и приложил ухо к левой стороне груди, пытаясь прослушать сердце. Потом он оттянул веко у полковника, посмотрел и встал.

— Ну как? — спросил майор.

— Он пока жив, — сказал врач. — Просто удивительно, что только выдерживает человеческое тело! Так, в груди у него пуля, а правая рука и плечо разрублены сабельным ударом, надеюсь, что не до кости… Что ж, я извлеку пулю и попробую почистить рану. Санитар! Неси бинты и инструменты!

— Я не думаю, что он доживет до того момента, как окажется на столе, — сказал врач, повернувшись к майору, — Он потерял много крови, и потом, пуля застряла в паре дюймов от сердца. Как только я закончу операцию, я им займусь. Скажите его имя и звание. Если он действительно важная птица, я его внесу в учетный лист.

— Полковник де Шавель, Императорская гвардия, — мрачно сказал майор. — Я приду сюда через час.

— Лучше через два, — ответил хирург. — Мы постараемся сделать все, что можем.

Прошло более двух часов, пока наконец хирург послал санитара посмотреть, жив ли еще тот полковник, и, к величайшему изумлению врача, ему сказали, что офицер даже немного пришел в себя и пытается шевелиться. Полковника перетащили на стол, весь липкий от крови, и привязали за руки и за ноги. Обезболить было уже нечем. Для тех, кто еще оставался хоть в слабом сознании, у хирурга было одно средство — стакан коньяку. Де Шавель лежал неподвижно, между челюстей ему пропустили кожаный ремень, чтобы он не прикусил и не проглотил язык во время операции. Лицо и тело его были иссиня-бледными, за исключением красных пятен, проступивших на повязке.

Хирург вытащил пулю, посланную капитаном Никольским; она оказалась всего в трех дюймах от слабо бьющегося сердца. Быстрое обследование правой руки и плеча показало раздробление костей и множество костных осколков в мягких тканях. Хирург колебался недолго. Он повидал на своем веку достаточно подобных ран. И уж если этот полковник выживет после такой раны в груди, он непременно умрет позже от гангрены. И хирург отнял полковнику руку у самого плеча.

Когда майор Макдональд вернулся в расположение части, он получил приказ, подписанный Неем: немедленно перевезти полковника де Шавеля из полевого госпиталя в штабную больницу, если он окажется жив. И теперь, войдя в палатку и увидев, что осталось от полковника, майор на мгновение пожалел, что вытащил своего товарища с поля боя, а не оставил его умереть спокойно…

* * *

— Ты совершенно точно уверен, что она возвращается в Варшаву? — переспросил граф. Посыльный, отвозивший в Чартац газеты, кивнул. Грюновский хорошо платил ему за те сведения, которые удавалось раздобыть в поместье. Последнее сообщение очень заинтересовало графа.

— Я слышал, как графиня спорит со своей сестрой, — настаивал посыльный. — Она говорила: «Я поеду в Варшаву и узнаю точно, что с ним сталось, и если он убит, мне это непременно нужно знать! Я сойду с ума, если буду сидеть здесь!»

— Ага! И что же ей ответила графиня?

— Она была очень сердита, — отвечал человек. — Она говорила, что Валентина пропала, если выедет из поместья. Они в конце концов поссорились, и я слышал, как графиня громко сказала: «Я поеду на поиски, я поеду в Варшаву, да хоть в саму Россию, чтобы найти его, если суждено!»

— Отлично! — заметил граф. — Ты справился со своей работой. Получи. — Он отсчитал четыре серебряные монеты и подал их посыльному. — Ты поедешь назад в Чартац, найдешь, где тебе можно приютиться на время, а как только ты увидишь или услышишь, что графиня выезжает из поместья, немедленно дай мне знать. Сам останешься наблюдать за ее сестрой.

«М-да, — подумал граф про себя, — значит этот полковничек все же стал любовником моей жены… «Поеду хоть в Россию, чтобы найти его…»» До этого времени Теодор отнюдь не испытывал к своей жене ни малейшей ревности. Все, что он чувствовал, — это злость от того, что у него украли принадлежащее ему имущество. Но теперь его поразило желание жены следовать Бог весть куда за неким человеком, рисковать из-за него жизнью и терпеть лишения… Конечно, заявление Валентины отдавало истерикой, это так на нее не похоже. Она всегда в общем-то оставалась спокойной и смирной. Даже после того, как он задал ей трепку, она не потеряла самообладания. И его покоробило то, что всю свою скрытую страсть она отдала первому попавшемуся французу. Чего-то не сделал граф такого, что еще раньше могло ее разбудить и заставить отдавать себя мужу… Граф поймал себя на мысли, что нервничает по этому поводу, и только благоприятные вести из Чартаца несколько его успокоили.

Значит, она уезжает в Чартаца. Плевать ей на сестру, несмотря на обещания любовника, она все же решилась вернутся в Варшаву. Граф нехорошо улыбнулся, спустился вниз и велел ехать к графу Потоцкому.

— Я сказал вам, что надо запастись терпением, — сказал Потоцкий, выслушав графа. — Я говорил, что в свое время мы займемся ею. Но я не думал, что все произойдет так скоро! Действительно, как только она покинет поместье, она в наших руках!

— Я предполагаю собрать небольшой отряд, человек так дюжину, и самому произвести ее арест, — сказал Теодор. — Далее я могу отвезти ее к себе во Львов, где и выполню задуманное наказание. Никто и знать не будет об этом!

Потоцкий колебался. Он понимал, что если дать графу беспрепятственно забрать Валентину во Львов, то там граф так разгуляется с наказанием, что никакой суд чести не спасет. Кроме того, Потоцкий взвешивал возможные неприятности с французскими властями, когда станет известно, что Валентина, находящаяся под опекой самого императора, дерзко захвачена и возвращена мужу. В этот момент колесо Фортуны балансировало между удачей и провалом французской кампании в России. Вести из России доходили крайне скудные и недостоверные. Постоянно шли сводки о сражениях, которые сопровождались слухами о том, что царь Александр, дескать, ищет мира и согласен на условия Наполеона. Последняя новость была о победе французов под Бородином, но ценой огромных, невообразимых потерь. Трудно было сказать, окупит ли сомнительный результат этой войны те колоссальные потери, которые понесли Наполеон и вся Франция. Учитывая все это, Потоцкий решил вести себя сдержанно в деле Грюновского. Возможно, имело смысл дать свои объяснения французским официальным лицам по поводу того, что произошло с протеже полковника де Шавеля, мадам Грюновской.

— Я уполномочу вас провести арест, — сказал Потоцкий. — Я вам это обещал и не собираюсь нарушать данного мною слова. Но вам необходимо будет доставить ее в Варшаву на суд. Секретный трибунал рассмотрит ее дело, и, скорее всего, ее поместят в Люблинскую тюрьму. Ваша жена изменила Отчизне, это государственное преступление, а следовательно, должно быть наказано в судебном порядке. Она не должна пасть от вашей руки, иначе всем станет ясно, что ее убили только за измену мужу. Адюльтер, знаете ли, не карается смертью, и я думаю, что общество этого не примет.

Грюновский молча стоял перед Потоцким. Было ясно, что если граф начнет спорить с вельможей, то, скорее всего, его просто отстранят от этого дела.

— Вы боитесь французов? — спросил он наконец.

— Мне необходимо с ними считаться, — заметил Потоцкий. Он мог бы добавить, что разумнее всего сохранить Валентину в неприкосновенности до тех пор, пока не прояснится результат русской войны. В подземелье Люблинской тюрьмы ее можно будет продержать несколько месяцев, пока, даст Бог, она не лишится своего высокого покровительства. Возможно, через какое-то время французы о ней вообще забудут.

— Жаль только, что мы не можем схватить заодно и ее сестру, — вздохнул Потоцкий. Он ненавидел русских с младенчества, и присутствие на территории Польши полновластной русской аристократки постоянно раздражало Потоцкого, как, впрочем, и других членов Совета.

Грюновский улыбнулся.

— Уверяю вас, — сказал он, — что как только эта сестричка сообразит, что ее любезная Валентина схвачена, она тут же кинется ей на выручку! Таким образом, мы арестуем и ее. Это, как говорят пейзане, ловля на живца!

— Прекрасно! — сказал Потоцкий, слегка улыбнувшись уголками холодных каменных губ, и встал, давая понять, что прием окончен. — Au revoir[7], дорогой граф. Я буду ждать от вас вестей.

— Я дам знать, когда привезу мою жену в Варшаву, — ответил Теодор, поклонившись.

* * *

— Я вас умоляю, мадам, не надо ехать!

Яна, повинуясь госпоже, уже упаковала вещи в большой кофр и передала распоряжение готовить дорожную карету. Но сейчас, заливаясь слезами, она решилась в последний раз отвратить Валентину от такого опасного шага, хотя бы подождать до того времени, как графиня вернется с охоты. Но Валентина была непреклонна.

— Нет, Яна, — отвечала она. — Ты же сама понимаешь, что сестра не позволит мне уехать. Мы уезжаем через полчаса. А графиня вернется только на закате.

Всякий раз, когда она говорила о своем намерении ехать в Варшаву, у них происходили дикие ссоры с сестрой. Наконец Александра пригрозила силой удержать Валентину в Чартаце, если та будет настаивать на отъезде. Чтобы обмануть ее бдительность, Валентина приняла смиренный вид и перестала твердить о том, что сердце гонит ее на поиски де Шавеля, и по десяти раз на дню перечитывать старые сводки новостей о войне в России. Ей так удалась эта роль, что за две недели тягостного спектакля Александра начала уже думать, что к сестре возвратился здравый рассудок и она пытается забыть полковника. Однако Яна, всякую ночь просыпавшаяся от тихого плача госпожи, придерживалась совсем другого мнения. Она понимала сердцем, что если женщина так мучится из-за мужчины, она сделает все, чтобы быть с ним.