— Я помню моего Евгения — он каждый вечер стегал меня розгой… Я была покорна ему… Но мой сын умер, и после того я стала просить Бога о его смерти. И Господь Бог услышал мои молитвы, и услышал бы он ваши, моя несчастная пани, он бы помог вам… и не дал бы вам так долго мучиться, Позвольте помочь вам, мадам. Вот так…

Она обращалась с Валентиной осторожно, как с ребенком, стараясь не волновать понапрасну, но слезы то и дело капали из ее глаз. Наконец Валентина остановила ее.

— Когда ты начинаешь меня жалеть, Яна, мне самой становится себя жалко, так что не надо, не надо меня расслаблять. Мне нужно быть сильной, а тебе надо помалкивать и понимать, что к чему. Но… может быть, мне понадобится помощь сейчас, в ближайшие дни. Кроме тебя, мне не на кого рассчитывать в целом мире.

Кругленькое личико Яны засияло.

— Вы можете доверять мне, мадам. Клянусь вам, чтоб я сдохла! Что мне надо делать?

— Пока ничего, — сказала она. — Но ты знаешь, что вечером здесь намечен большой прием. Но я решила, Яна… — Из зеркала пристально смотрело лицо, со всей надеждой, со всей безнадежностью; но в этом лице горела и пробудившаяся ненависть к насилию и жестокости. — Яна, я буду на этом приеме, но послезавтра мы покинем этот дом. Навсегда.

Глава вторая

За столом собралось человек тридцать гостей. Среди них были и высшие французские офицеры, включая двух маршалов — Даву и Бертье, — и, конечно, король Неаполитанский Мюрат. Почетный гость сидел по правую руку от очаровательной хозяйки; с самого начала обеда Мюрат откровенно упивался собой и своим нарядом. На нем была малиновая куртка, сверкающая золотом, белые лосины и шелковые чулки, а башмаки были украшены крупными бриллиантами. Пальцы его были, казалось, скованы цепью из червонных колец, игриво завитые каштановые кудри с нарочитой небрежностью ниспадали на щеки. Никогда еще он не выглядел в собственных глазах так мощно, так неотразимо, и нравился он сам себе безмерно. Он полностью развернул свой стул в сторону графини Грюновской, предоставив созерцать свою широкую спину даме, сидящей по другую сторону от него. Очень хорошенькая дама была на самом деле женой некоего уездного помещика, но Мюрат так и не удосужился заметить ее присутствие.

Это было, впрочем, неудивительно; взгляды всех мужчин в комнате были обращены на Валентину, сидящую во главе стола. Только ее муж сохранял уныло-презрительную гримасу на лице.

Графиня была одета во все белое, прозрачный шифон овевал ее плечи, слегка прикрывая огромное декольте, чуть не на три четверти обнажавшее ее груди, между которыми одинокою звездой блистал алмазный медальон. По тому, как плотно облегала материя ее тело, графу показалось, что она поступила в соответствии со старым обычаем французских проституток натягивать на себя влажное платье. В ушках ее сверкали бриллиантовые серьги, а от запястья до локтя вся рука была в звенящих браслетах. Под высоко поднятыми волосами пламенели румянами щеки; глаза ее возбужденно блестели, а смех звучал неприлично громко.

Она спустилась в гостиную поздно, за минуту до прибытия гостей, и когда граф успел заметить ей, что она выглядит не совсем пристойно, она расхохоталась:

— Ты же хотел, чтобы я изображала шлюху! Я рада, что это мне хоть чуть-чуть удалось!

Теперь граф следил за ней и не верил своим глазам. Если бы ему раньше сказали, что его жена способна на такой отъявленный флирт, он бы просто не понял шутки. При этом зрелище душа его колебалась между раздражением от того, что он выставлен на посмешище французской знати, и удовлетворением от ее полной поглощенности Мюратом.

Наклонясь к ней, Мюрат встряхнул своими кудрями, отчего Валентину обдало тошнотворно сильным запахом его духов.

— Не могу поверить, мадам, это просто невозможно, — сказал он, сияя от предвкушения.

— Что же вызвало ваше недоверие, сударь? — прошептала она томно.

— Чудесная перемена в вас, вот что! Прошлую нашу встречу вы были как розочка, прекрасная, стройная, но колючая, и оттого мой приятель де Шавель… ах, забудем Шавеля, ну его к чертям, ладно? А этим вечером — вы просто колдунья и будто стали даже пышнее… — Его глаза скользнули ниже, под декольте, и Валентина ощутила желание плеснуть ему в лицо вином. Но вместо этого она коснулась пальчиком его рукава и провела по нему до открытого запястья, легонько погладив кожу.

— Я думала о вас всю ночь, — сказала она. — Мне казалось, что у меня разбито сердце! Но когда мне доставили от вас те чудные розы, я словно ожила… А правда, что вы не можете отказать женщине, как о вас говорят?

Мюрат приподнял брови, и нагловатая усмешка тронула его рот; зубы, обнажившиеся под густо-красными толстыми губами, вызвали у нее в памяти какие-то животные сравнения.

— Я думаю, это женщины не способны отказывать, вот что я вам скажу, — хмыкнул он. — Но это не про вас. А вы ведь так прелестны — и недоступны… И вы, возможно, не пожелаете утешить солдата, который уйдет скоро на войну и там и погибнет? Скажите, так ли вы жестоки, как красивы?

Валентина взглянула в его жадные глаза, полные желания обладать, и подумала, что она исполняет свою роль совсем неплохо, Но она чувствовала сильное отвращение от запаха его духов и другого, особого запаха мужского пота, от смеющегося мясистого лица… При одной мысли о его близости ей становилось дурно. Но весь ее план был построен на этой гадкой игре; ей нельзя было дать ход подозрениям своего мужа раньше времени.

— Разве я смогу обойтись с вами жестоко, сударь, ведь вы солдат Его Величества. И если только в моих силах сделать для вас что-нибудь…

— О да! — заявил он и без тоста выпил полный бокал. — Вы угостили меня великолепным обедом. Позвольте мне отплатить вам ужином.

— Когда же? Завтра? — пролепетала Валентина.

— Нет, — сказал он, вытирая рот, — сегодня, сейчас. Я все устрою.

— Но я не могу… — Валентина постаралась сдержать испуг, и голос ее не дрогнул, только лицо залила вдруг бледность. — Нет, только не сегодня. Сегодня невозможно. Но завтра — завтра я приду, когда вы скажете…

— Почему же сегодня невозможно? — мягко спросил он. — Зачем же мне умирать от страсти до завтра, когда и сегодня все получится?

— Но есть одно препятствие: я ни в коем случае не могу оставить гостей.

— Я уверяю вас, — заявил он самодовольно, — что все разойдутся, как только я сам поднимусь. Ваш муж не в счет — он ведь свой парень, к тому же, как мне известно, в полночь он принимает любезного графа Потоцкого. Он сам сказал мне. Так что в мире нет ничего, что помешает вам скромно поужинать с одиноким солдатом… Я просто настаиваю!

— Я подумаю, — отвечала Валентина. — Я не могу вам сразу ответить. Вы слишком нетерпеливы!

Мюрат успел уже: выпить огромное количество вина и коньяку, но он отнюдь не был пьян и примечал малейшие оттенки ее тона. Он заметил, но не показал этого, как слетела с нее маска кокотки. Он уже немного устал от игры. Ему оставалось сделать последнюю пробу перед тем, как окончательно решить, как ему быть с Валентиной.

Мюрат взглянул через стол на мужа Валентины, угрюмо следящего за тем, как соблазняют его жену, и про себя обозвал его непристойным гасконским словечком. Ему до смерти надоели эти проклятые поляки и их развратные жены, ложащиеся под бравых французов с видом невинных и жертвенных дев! Этим идиотам выпало счастье биться под знаменами величайшего полководца мира и счастье спать с лучшими мужчинами мира, и они все чем-то недовольны! Ничтожества, кого они хотели обмануть этими глупыми интригами? Мюрата, который был когда-то простым солдатом, а стал королем Неаполя и зятем императора Франции? Ему захотелось встать и бросить в лицо этим людишкам все, что он о них думал, но его удержала от этого мысль повести свою игру против них. Эту милую графиню он все-таки хотел затащить в постель и поучить ее там хорошим манерам. Он не держал на нее зла за ее штучки. Если она сейчас поддастся ему, то он не прочь попасться на крючок. Но только на одну ночь и на его собственных условиях.

— Что ж, дорогая моя, — сказал он. — Я подожду вашего ответа.

Чуть позже Валентина пригласила гостей в соседнюю комнату. Там был небольшой зал, уставленный вычурной французской мебелью, с роялем и арфой. По обыкновению гостей развлекали после обеда музыкой, и граф Грюновский специально нанял для этого пианиста. Мюрату было приготовлено почетное место рядом с хозяйкой, но он сел подальше, в заднем ряду. Он терпеть не мог музыки и решил подремать. Граф воспользовался этим и сел рядом с Валентиной.

— Ну как? — спросил он негромко. — Далеко ли ты продвинулась?

— Он пригласил меня на ужин, — не поворачиваясь к нему, отвечала Валентина.

— Отлично! Этой ночью, я не сомневался… Я ведь ему уже намекнул, чтобы он не брал меня в расчет. Так ты дала согласие?

— Пока нет, — сказала она сквозь зубы. — Отойди от меня, он приближается к нам и может слышать.

— Соглашайся, — сказал граф почти нежно. — Он не станет спрашивать еще раз, но отказа не простит. Ты пойдешь с ним сегодня — помни о своей сестре… О, сударь, позвольте освободить для вас место! — воскликнул он, вскакивая перед Мюратом. — Надеюсь, эта легкая пьеска позабавила вас?

— Ну да, — согласился Мюрат. Отдав шутливый поклон Валентине, он продолжил:

— Вы очаровательная хозяйка, а вы — такой услужливый хозяин! Пышный стол, прекрасная музыка, я просто тронут, дорогой граф! Но, отдав должное вашему хлебосольству, через час мне придется откланяться. На рассвете мне назначено быть у Его Величества, а император не терпит, когда перед ним зевают. Так что, увы, мне надо будет идти. Через час.

Последние слова он произнес с явственной усмешкой, полной смысла.

— Так вы принимаете мое приглашение? — тихо спросил он Валентину, когда музыка заиграла вновь. — Да или нет? Неужели вы откажете мне?