Дарья Волкова - В золотых чертогах Валгаллы

— Самойлов, за базаром следи, — не зло осаживает Глеба заведующий.

— Извините, — в который раз повторяет тот.

— Так что, возвращаясь к нашим баранам — учись принимать дела.

— Да почему я?! — уже взвыл Глеб.

— Я так решил.

— А Алексей Михайлович?..

— Да что ты заладил — Алексей Михайлович, Алексей Михайлович… Он человек… консервативный… и медленно думающий… При нем тут болото будет.

— А при мне — фейерверк!

— Так, Самойлов, не вынуждай меня начинать петь тебе хвалебные оды!

— Я не…

— Глеб Николаевич! Ты врач хороший, сам же тебя всему учил. И человек ответственный. В голове у тебя порядок. А самое главное, знаешь, что?

— Что? — мрачно переспрашивает Глеб.

— Человек ты неравнодушный. За дело болеешь.

— Вот так всегда… Ни одно благое дело не должно остаться безнаказанным.

— Не ной! Раз до сих пор не ушел, значит, не можешь по-другому.

Глеб вздыхает. Колесников знает его как облупленного, не обманешь.

— Не могу.

— В таком разе, прекрати ломаться, как девственница на первом свидании.

— А Макс? — с угасающей надеждой спрашивает Глеб.

— Не смеши меня, — морщится Колесников. — Если он мой сын, это еще не значит… Парень он толковый, но ветер еще в голове.

— А у меня, значит, нету ветра в голове?

— Так, все хвалить тебя больше ну буду. Надоело. Давай уже, Глеб, принимай по-мужски то, что тебе положено.

— А и вправду — не положить ли на это все?..

— Глеб! Не зли меня! Я на тебя рассчитываю. Ты ж не всерьез?

Вздыхает.

— Выбора у меня нет, я так понимаю?

— Нет. Ничего, сдюжишь. Вон какие плечищи себе отрастил — халаты рвутся. Да и не за тридевять земель ухожу — в соседний корпус. Если что — помогу.

* * *

— Так, Пипеткин, что за дела?!

— Я ж вроде Пилюлькин был?..

— Какая, нах*р, разница?! Глебыч, какого черта вчера не приехал? Мои ребята тебя ждали!

— Булат, извини… Дела срочные…

— Какие у тебя, нахрен, дела?!

— Тебе напомнить? Я, между прочим, заведующий отделением! И у меня, между прочим, дел до х*ра!

— Глеб, ну мы же договаривались…

— Я извинился. Не мог. Никак. И позвонить не мог. Вопрос был срочный.

— Что у тебя там может быть срочного?

— Проверка из Фонда — это раз. Операция. Срочная. Это два. Мои архаровцы парню после аварии ногу попытались спасти. Не получилось. Сепсис. Чуть не потеряли. Пришлось экстренно выправлять ситуацию.

— Удачно хоть?

— Угу. Ногу по самые трусы оттяпал.

— Глеб?!

— Ты сам спросил…

Булат качает головой. Вот сколько лет он уже Глеба знает? Года три, наверное. И за это время он стал ему настоящим другом. И все-таки он никак не мог привыкнуть…Что этот человек, которого он когда-то учил играть на бирже, который теперь сам время от времени консультировал его ребят, с которым он выпил вместе не один десяток литров пива и не только пива… И этот же самый человек запросто отрезает людям ноги. И делает прочие недоступные его пониманию вещи. Хотя… кто-то же должен это делать…

— Я смотрю, ты совсем к нашему непростому делу охладел? Что, после того, как заработал себе на квартиру и BMW — уже не так интересно?

— Интересно заработать первый миллион. Потом — рутина.

— Ах ты, акула империализма! — фыркает Сабанаев.

— От акулы слышу. Ладно, созвонимся. Ко мне пришли.

В дверной проем протискивается сестра-хозяйка.

— Глеб Николаевич! Ну, помогите! Никакой управы на этого ирода нету!

— Ирод — это кто?

— Да, Евгений Геннадьевич, чтоб ему пусто было! Со свету меня сживет со своими требованиями бесконечными!

Глеб вздыхает. Вот они, будни зав. отделением. Ни разу не скучно.

* * *

Вещи бросил прямо на пол в коридоре. Устал смертельно. Прошелся по пустым комнатам. Переехал всего месяц назад, руки так и не доходят заняться покупкой мебели — кровать только вот приобрел, да еще так — по мелочи. Матушка все пилит, действительно, она права — надо выкроить время.

Он бы так и жил с матерью — его все устраивало. До поры до времени. Сначала все было замечательно, да и уходить ему было уже некуда. А потом началось.

— Глебушка, познакомься, это Кристиночка. Пойдемте, чаю попьем с пирогами

….

— Глеб, у Анны Тимофеевны такая дочка симпатичная. И тоже врач, как и ты.

— Да ну? — не отрываясь от компьютера.

— Да. Врач-косметолог. Они к нам на обед придут в субботу.

— Я дежурю.

— Ну, значит, — не сдается мать, — в воскресенье.

….

— Сынок, у нашей соседки, Наташи, кран течет.

— Пусть слесаря из ЖЭКа вызовет.

— Да там, может, ничего серьезного…

— Мам! — взрывается Глеб. — Я врач, а не сантехник!

— Ты мужчина, — вздыхает мать, садится рядом, складывает руки на коленях. — Очень внуков хочется, сынок.

А ему хочется биться головой о стену.

Поток этих матримониальных поползновений матери можно было прекратить одним-единственным способом. И он купил квартиру. На этот раз уже в новом доме, двухкомнатную, с модной планировкой. Только вот обжить ее никак не получалось. Масяня, предательница, осталась с матерью.

И вечерами ему совсем не хотелось возвращаться домой. В пустую гулкую квартиру. Задерживался допоздна на работе, благо новая должность — даром, что полгода уже на ней мается, а все привыкнуть не может — давала для этого кучу поводов. Хлопот и проблем столько, что все никогда и не переделаешь.

Раньше домой его тащило желание побыстрее сесть за компьютер и начать трепать себе нервы, рискованно, ох, как рискованно играя на бирже. Сколько раз его за это Булат пилил! Но Глеб ни разу не прогорел по-крупному. Мелкие просчеты были, но в целом… Он заработал денег. У него собственная вполне приличная квартира в престижном районе. У него дорогая машина. На бирже крутятся деньги, вложенные в надежные «голубые» фишки. Острота ощущений, желание доказать, прежде всего, самому себе, что он может — все это ушло. Что осталось? Ни-че-го. Разве что — он научился как-то существовать, не вспоминая о ней ежедневно, еженощно, ежечасно. За три года — сомнительное достижение. Но уж какое есть.

ГИМЛЕ или Вингольв — в германо-скандинавской мифологии прекрасный чертог, куда уходят души умерших (в переводе «защита от огня», «чертог блаженства»). Он считался более высокой наградой, чем Вальгалла. По легенде во время Рагнарека только Гимле не тронет огонь Сурта.

Она задерживается на работе, чтобы переждать пробки. Не любит стоять в пробках. А кто любит? Никто. Уж лучше она поработает. Дела есть всегда.

Да кого она обманывает? На работе задерживается, чтобы не ехать домой. Что там делать? Потолок изучен до последней микроскопической трещинки. Телевизор вызывает глухое раздражение. Компьютер надоедает за рабочий день до изжоги. Что делать? Что угодно, лишь бы не жалеть себя!

И не давать никому жалеть себя. Пару месяцев назад к ней по делам заезжал Сабанаев. Сидели в кабинете, пили кофе. Булат трещал как сорока, а у нее осталось четкое ощущение, что он хочет ей сказать что-то важное, а вместо этого — говорит о всякой ерунде. Во время разговора заходил шеф, что-то ему нужно было от Юли.

А после ухода Тихонова Булат сказал уж совсем несусветное:

— Юль… По-моему, тебя уже даже твой начальник боится…

После этого она Сабанаева практически выставила. Нечего всякую чушь нести и смотреть на нее, не пряча жалости во взгляде. Ей это не нужно!

Воспоминания о визите Булата портят и без того не радужное настроение.

Смотрит на часы. Так, ну что ж, можно ехать домой. Да нет, не «можно». Нужно. Нужно ехать домой.

На полупустой парковке сигнально-оранжевая машина более чем заметна. Свой Мерседес Юля продала. Месяц промучилась и продала. Слишком много тяжелых воспоминаний связано. Каждый раз, глядя через лобовое стекло, она видела его лицо. И это было невыносимо.

Продав Мерс, Юля в ближайшем к дому автосалоне купила себе бюджетную Opel Astra. Да, для ее статуса не совсем то, но ей по фигу. Зато цвет… В природе оранжевый цвет предупреждает о том, что обладатель его, как правило, ядовит, и как следствие — в пищу непригоден. Не трогайте меня. Я ядовитая и совершенно несъедобная. Подавитесь.

Потихоньку едет в уже порядком истончившемся потоке машин. Надо что-то приготовить на ужин. Не хочется, ничего не хочется. Бокал коньяку вместо ужина? Такая перспектива кажется весьма соблазнительной. А потом внезапно вспоминает — двадцать девятое! Сегодня — двадцать девятое… проклятое двадцать девятое. Каждый месяц… вспоминала… не давала себе забыть. Тот день, когда она собственными руками похоронила свою любовь и надежду на счастье. Была ведь надежда? Была. А она… она… сцепляет зубы и зажмуривается от острой ненависти к себе, собственной глупости. Горе от ума. Как можно было ТАК поступить со своей любовью?! Упустить шанс, она была уверена — единственный шанс, быть рядом с тем, кто предназначен тебе. С губ срывается стон бессильной злости. На себя злости, только на себя…

А вот не надо было зажмуриваться, когда ты за рулем! Даже ненадолго, даже на секунду. Глаза открывает и успевает заметить два ярко-красных стопа практически уже перед капотом. Педаль тормоза в пол, да толку-то? Глухой удар, по счастью, не сильный. Но все равно — сухой треск чего-то там ломающегося, понятно, впрочем, чего — бамперы, фары…

Из черного джипа впереди вылезает здоровенная мужская фигура в темном пальто. Юля пытается разглядеть, что ж она там «поцеловала». BMW, X3 или X5. Под стать водиле, который со всей силы хлопает дверью автомобиля, раздраженным движением закидывая шарф за спину.