— Винтер. Это Винтер, неужели? Что ты здесь делаешь? Говорили, что ты убита.

Его надтреснутый голос был под стать его виду. Постепенно Винтер стала узнавать и других: капитан Гэрроуби, доктор О’Двайер, миссис Хоссак…

Последняя обняла Лу Коттар и заплакала, а капитан восклицал:

— Миссис Бартон! Миссис Коттар! Как же вы… Мы все думали, что вы погибли, а спаслись только мы. Кто это с вами?

Он посветил лампой и в изумлении воскликнул:

— Боже! Это Рэнделл!..

— Всего лишь… — прошептал Алекс. — Привет, Гэрроуби. Как тебе удалось выбраться?

В комнате стояли железные кровати, шесть из них были поставлены вдоль стен. Капитан и Карлион положили Алекса на одну из них. Лежа, он прислушивался к истории их побега.


Дело было так. Супруги Гэрроуби, доктор О’Двайер с женой и миссис Хоссак с четырьмя детьми не поехали в резиденцию и этим избежали расправы. Миссис Хоссак замешкалась, потому что доктор О’Двайер был в бунгало, присматривая за ее старшей семилетней дочерью, болевшей тогда лихорадкой. Сам капитан Хоссак из полка полковника Пэкера был застрелен на плацу. Его денщик-индус приказал предупредить миссис Хоссак. Доктор, чье бунгало находилось по соседству, побежал, чтобы забрать жену и вещи. Все собрались около ждущего экипажа, собираясь ехать в резиденцию.

Капитан Гэрроуби из девяносто третьего полка также был предупрежден своими людьми, помчался в бунгало за женой, схватил ее в охапку, выехал на дорогу в резиденцию и увидел враждебную толпу, собиравшуюся у ворот. Он повернул коляску, решив направиться к реке, и встретил экипаж Хоссаков. Все они направлялись к мосту и переехали его на два часа раньше Алекса и Нияза. Боясь, что их остановят, они ни слова не сказали на мосту о панике в Лунджоре. Но в Пэри на них напала толпа мятежных сипаев из разбитого седьмого полка. Кучер и конюх капитана Гэрроуби вышли к толпе и заплатили за это своими жизнями. Но за эти несколько минут остальные повернули назад и помчались обратно и потом, бросив экипаж и скарб, укрылись в джунглях.

Одного из детей миссис Хоссак убили, а капитана Гэрроуби и жену доктора О’Двайера ранили. Миссис О’Двайер через два дня скончалась. Остальные бродили по джунглям, питаясь корнями и ягодами. Двое старших детей миссис Хоссак умерли друг за другом, а позднее от истощения и сердечного приступа умерла и миссис Гэрроуби. Капитан Гэрроуби и доктор с миссис Хоссак и оставшимся в живых шестимесячным малышом были вынуждены просить помощи в деревне на окраине Пэри. Жители приняли их и хорошо с ними обращались. Но три дня назад их вдруг посадили в закрытую повозку и привезли сюда, неизвестно почему и на сколько. Их кормят и обращаются с ними прилично, но все это достаточно тревожно.

Четверо других пленников прибыли на следующий день: лорд Карлион, преподобный Честер Добби, мистер Климпсон и мисс Кейр.

Они единственные, кто уцелел из пятнадцати европейцев, надеявшихся убежать из Оуда, схваченных и казненных в деревне в пяти милях отсюда. Эти же четверо много дней были в бегах, пока их не поймали и не привезли сюда.

Винтер еле слушала рассказ о побеге и приключениях. Глазами она нашла доктора О’Двайера, подбежала к нему и повела к Алексу. При этом она вопрошающе смотрела на его лицо.

— Поправится, — уверенно сказал доктор О’Двайер.

Затем местная женщина принесла простой пищи и кувшин свежего молока. Лу накормила малютку и стала рассказывать их историю. Голоса, лица, жара в низенькой комнате стали сливаться, и Винтер заснула и проснулась, когда солнце уже было высоко.


В дальней стороне помещения, где ночевали пленники, был огороженный двор. Дверь в него утром была не заперта.


Местная женщина снова принесла еду, но на вопросы отвечать отказалась и отошла к дальней стороне дворика, где уже собралась толпа деревенских зевак, с любопытством рассматривавших чужестранцев, обсуждая их, жуя ореховую жвачку.

— Что они могут с нами сделать? — беспокойно вопрошала Лу, укачивая малютку.

— Думаю, будут держать как заложников, — сказал преподобный Добби, который так вовсе не думал, но надеялся, что бог простит ему эту маленькую безобидную ложь.

— Заложников для чего? — допытывалась Лу.

Мистер Климпсон, среднего возраста судья, сбежавший из своего горящего бунгало с помощью верного слуги, сказал:

— Местный хозяин колеблется, не зная, кто победит. Поэтому он приказал брать в плен любых европейцев, не причиняя им вреда. Я думаю, он нервничает. Весь Оуд в волнениях и со времени заварушки идут дела у англичан плохо. А так как давно известно, что многие из них скрываются поблизости, он велел всех разыскивать и везти сюда.

— Да, да, — ободряя женщин, кивал мистер Добби. — Я уверен, что так и есть. Он хочет, чтобы мы были в безопасности. Ведь засов в двери держит не только нас внутри, но и других снаружи.

Карлион, опершись о косяк открытой двери, взглянул на говорящего сквозь полуоткрытые веки и поинтересовался, действительно ли он так думает. Карлион слышал рассказы о Джанси и о публичной резне европейцев, принявших условия капитуляции. Этот несчастный гарнизон был построен в три линии — дети, женщины и мужчины — связанные и беспомощные, они были зарезаны, так что женщины были свидетелями смерти своих детей, а мужчины — и тех и других, до того как пришел и их конец.

От одного помещика, у которого он скрывался, он также слышал о казни гарнизона в Каунпуре, принявшего предложение о сдаче и гарантии безопасности от Дунду Панта, Нана Саиба. Если верить рассказу, то измученные сдавшиеся были погружены на лодки, которые будто бы должны были их доставить в Аллахабад. Едва последний из них ступил на борт, лодочники подожгли соломенные крыши, а сами бросились в воду. Те же, что были на берегу, открыли огонь по пылающим плывущим мишеням. Так погиб последний гарнизон Каунпура. Спаслись лишь две из четырехсот женщин и детей, доплывшие до берега и взятые в плен.

Судя по этим историям, Карлион имел точку зрения, отличную от высказанных мистером Климпсоном и мистером Добби. По ней более вероятным было, что их держат здесь живыми ради устройства для толпы своего рода римских каникул, когда подвернется подходящий момент, вроде тех зрелищ, что были устроены в Джанси и Каунпуре.

— Я должен был вернуться домой, — подумал Карлион. — Это сумасшествие.

Он собирался домой, но вернулся в Дели, разгневанный на сбежавшую от него Винтер. Позднее от супругов Эбатнот до него дошло известие о ее замужестве. Но по-прежнему он не мог уехать, желая ее, как никого другого. Признать свое поражение и вернуться в Англию было для него немыслимо. Пока он находился в той же стране, что и она, у него еще был шанс, но с отъездом все было бы кончено. Что такое для него месяцы или даже год? Он мог себе позволить задержаться в Индии на сколько нужно, в твердой уверенности, что несколько месяцев замужества за этим олухом комиссаром излечат ее от романтического увлечения. И потом, когда она вернется (а она обязательно вернется), в нем-то и найдет настоящее утешение.

Иногда он понимал, что ведет себя по-детски нелепо. Никто, и прежде всего он сам, не смог бы предположить такого в лорде Карлионе. Но так было. Он поддерживал связь с миссис Гарденен-Смит лишь для того, чтобы узнавать новости об Винтер. Услышав, что она собирается провести май в Симле, он сделал все, чтобы оказаться там. Для этого он поехал в Лакноу с намерением направиться в Лунджор и увидеть этого Бартона. Но судьба распорядилась иначе. Сначала его свалила тропическая лихорадка. Потом волны мятежа завлекли его в свой поток и прибили после недель странствий и пленения в Пэри. Только тут он увидел Винтер.

Карлион прислонился к двери и смотрел, как крепко она спит. Должно быть, она слишком устала. Еду давно принесли, двор был ярко освещен солнцем. Стоял шум, разговаривали, ходили, но она не просыпалась. Три другие женщины в испачканных и поношенных одеждах казались бесформенными, истощенными и безобразными. Но это успокоившееся спящее создание ухитрилось остаться красивым, хотя и по-другому, чем тогда, когда привлекло его пристальное внимание в бальном зале.

Теперь это была не девушка, а женщина, с исхудавшим от напряжения лицом, крепко спящая от изнурения, но все еще милая для взгляда любого мужчины, даже для такого испуганного и отчаявшегося, как он.

В этом жарком ужасном помещении, окруженная товарищами по несчастью в испачканных рваных одеждах, она выглядела красивой куклой среди груды хлама. Смотреть на нее было утешением для глаз, чудесным образом ослаблявшим страх и отчаяние.

Раньше Карлион не знал, что такое страх. Но теперь знал. Он думал, сколько еще сможет не показывать этого. Неужели и другие боятся не меньше? Наверное, боятся. Только люди без воображения не испытывали бы страх в этом положении. Любопытно, как люди ценят внешнее спокойствие. Он, как и все в этом месте, больше того, что может произойти, боялся показать сам страх. Борьба за внешнее спокойствие была тяжелейшей ношей этих мучительных дней. Тяжелее жары, пропотевшей одежды, грубой скудной еды, воспоминаний о прошлых ужасах и мучениях и ожидавших их еще впереди.

Смотреть на спящую Винтер, на ее изящные очертания, смягчаемые тонкими складками сари цвета красного вина с ярко-синими краями, отражавшимися синими отливами в ее волосах, освобождало от безобразия реальности. Нежный изгиб ее золотистого локтя, линия длинной золотистой шеи, черный размах ресниц на ее худых щеках придавали уверенность, что в мире есть кое-что еще, кроме ненависти, ужасов и насилия.

Карлион вдруг поймал на себе чей-то пристальный изучающий взгляд. Подняв глаза, он встретился с глазами капитана Рэнделла.

Если бы Гэрроуби не назвал капитана по имени, он никогда бы его не узнал. От него остались, что называется, кожа да кости. Загар на нем стал какого-то зеленовато-белого отлива. На небритом изможденном лице торчали худые скулы и подбородок. Под глазами выступили темные мешки. Его глаза и густые ресницы были такие же длинные, как и у Винтер, и взгляд столь же пронзительный. Встретившись с ними, Карлион почувствовал в них враждебность и антагонизм. Их он помнил с самой первой встречи в гостиной бунгало Эбатнота в Дели.