— Я не думаю так, — ответила Винтер мечтательно.

Лу Коттар пристально на нее взглянула и, внезапно поняв, она резко спросила:

— Ты влюблена в него, верно?

Раньше Винтер посчитала бы такой вопрос недопустимой дерзостью — в их обществе подобные вопросы не обсуждались. Но сейчас мир для них сузился до минимальных размеров и заставил пересмотреть рамки привычного. Винтер улыбнулась Лу и ответила:

— Да.

— А он влюблен в тебя?

Винтер подумала о письме, которое Алекс носил во внутреннем кармане своей куртки. Но тогда он мог даже не знать, что оно у него есть. Она покачала головой, и Лу сказала резко:

— Тогда он — дурак!

— Мне кажется, что голова у него слишком забита другими мыслями, чтобы думать сейчас о чем-то другом, — сказала Винтер задумчиво. — Сейчас он может только думать обо мне, как о назойливой мухе. Я думаю, что он всегда думал обо мне так. Утомленный ответственностью, он хотел бы избавиться от меня, если бы мог.

— Не только от тебя, — сказала Лу с кривой усмешкой. — От всех нас. И я не могу сказать, что виню его, ведь если бы не мы, он мог бы уйти. И из-за Лотти…

Она взглянула в сторону кровати, на которой спала сейчас Лотти, и тонкие черты ее лица заострились. Она сказала сдержанным голосом:

— Этот проклятый ребенок! Он висит над нами, как… как дождливый сезон. Это то, что ты знаешь о происходящем, и это нельзя ни изменить, ни остановить. Если бы нашелся человек, который помог бы избавиться от этого ребенка! Известно, что ей придется родить его, нет другого выхода, и это действует мне на нервы. Что мы будем делать, если не сможем перевезти ее куда-нибудь отсюда? Мы должны отправить ее! Сколько еще будет длиться ее беременность?

— Я думаю, что около шести недель, — сказала Винтер, сомневаясь. — Возможно, что семь…

— Шесть недель! О, господи… а здесь мы ничего не делаем. Ничего! Что мы будем делать, если она родит ребенка здесь? Ты знаешь что-нибудь о младенцах?

— Нет, — призналась Винтер.

— И я также. Никаких проклятых детей. У меня никогда не было моих собственных, и меня никогда не интересовали женщины, которые хотели иметь детей. Они выглядят ужасно и становятся смертельно скучными людьми. Мы должны переправить ее в какое-нибудь цивилизованное место, где есть врач. Почему Алекс ничего не делает? Мы должны отправить ее отсюда!


Алекс, лежа под сенью деревьев на горячей, высохшей траве джунглей, смотрел на тень дерева, из которого добывали соль, и думал, пытаясь понять что-либо для себя, но он делал те же предположения и приходил к тому же заключению.

К нему он пришел несколько дней назад, но все еще не находил выхода из создавшейся ситуации. Он пытался ее изменить, но получал одни и те же сообщения: ехать куда-либо сейчас было равносильно смерти. На всех дорогах, тропинках, в городах и деревнях их поджидала опасность. По Рохилкхэнду, Оуду и по всей северо-западной части провинции разгуливали банды, грабителей и мятежников, и выехать из Лунджора все равно, что попасть из огня да в полымя. Только Пенджаб, если на сообщения можно было положиться, оставался нетронутым, но добраться до него означало проделать долгое, трудное и опасное путешествие, но одна из них, Лотти, была не в состоянии идти пешком. Ее пришлось бы везти в экипаже, а это означало ехать по дороге и через всю страну. Пока это было невозможно.

Когда стала спадать жара, Алекс вспомнил известные слова из Послания Фессалонийцам: «… затем внезапно упадет разрушительная комета на них, и родовые муки начнутся у женщины, ожидающей ребенка; и они не спасутся».

Шесть недель… возможно семь. Но что-нибудь может случиться до этого. Войска должны уйти или быть остановлены на пути в Китай. Должно подкрепление подойти. Тогда станет возможным требовать поддержки от тех, кто в настоящий момент наблюдает за ходом событий и не желает принимать на себя ответственность перейти на чью-либо сторону. На данный момент для Лотти было безопаснее оставаться здесь.

Думая о Лотти, он неизбежно мыслями переключался на Винтер, которая вызывала у него несправедливый и необъяснимый гнев, так как она была причиной, которая резко изменила планы и пути, выбранные им, и поступая так, он был косвенно виновен в смерти Нияза. Он не хотел больше думать о ней сейчас и резким движением обхватил голову руками, надеясь, что таким образом он сможет вычеркнуть эти мысли из своей головы и своей совести. «О, господи, только не это! — подумал Алекс, вспомнив, как однажды в Хазрат-Баге она плакала у него на руках из-за дикого гуся. — Только не это… не сейчас. Я не выдержу этого…»

Неожиданное его движение уловил острый глаз вороны, сидевшей на суку дерева и каркавшей, услышав ее, павлины поспешили скрыться в джунглях. Но Алекс еще долго неподвижно лежал, находясь мыслями далеко от этого места.

В ту ночь он пошел на самый опасный риск, на какой он мог когда-либо отважиться — поехал в город верхом на тощем деревенском пони, которого он достал с помощью сообразительного Кашмера.

— Это небезопасно! — настаивал Кашмер. — Хазур слишком хорошо известен в Лунджоре.

— Очень немногие могут сейчас узнать меня, — сказал Алекс, и это было правдой. Его лицо похудело, щеки впали, лицо потеряло округлость, и появились морщины.

— Перевяжи челюсть, как будто тебя ранили, — посоветовал Кашмер. — Это старый ловкий прием, но он обычно срабатывает. — Он зашел в хижину и принес оттуда несколько тряпок, Алекс завернул лезвие своего ножа, сделал неглубокую рану, затем перевязал ее.

— Так лучше, — одобрил Кашмер. — Возможно, после всего этого ты вернешься. Оставь лошадь у плантации сахарного тростника. Она не заблудится.

В ту ночь — это было двенадцатое июня, и новости еще не дошли до Лунджора — стало известно, что Сэр Генри Барнард сражался и одержал победу в битве под Бэдли-ки-Серай по пути к Дели, англичане появились в Ридже, а Дели находился в осаде.

У всех в городе было приподнятое настроение, так как доходившие сообщения и слухи говорили об успешных восстаниях и о том, что английские гарнизоны разбиты или окружены, и не хватало только десяти дней до двадцать третьего июня, дня празднования столетней годовщины Битвы при Плассейе, в котором бывший приказчик Восточной Индии, Роберт Клайв, сражался с тремя тысячами человек против армии численностью в шестьдесят восемь тысяч человек, и одержав победу, получил половину Индии. Право «Компании Джона», как гласило пророчество, будет продолжаться сто лет со дня той битвы, и сейчас этот день был уже близок…

Разговоры на восточном базаре только доказали Алексу, что он все еще не может перевезти женщин. Он купил еду, завернул ее в кусок ткани и поехал обратно при ярком свете луны, чувствуя тяжесть на сердце.

— Не было никаких новостей, Алекс? — спросила Лу Коттар на следующее утро, последовав за ним в джунгли, встав перед ним в тени деревьев и глядя ему пристально в лицо. — Ты, должно быть, знаешь что-нибудь. Даже если это плохие новости, нам лучше их знать, чем быть в полном неведении.

— Все новости — плохие, — ответил Алекс резко. — Нет ничего хорошего. Мы пока не можем покинуть это место.

Лу сказала:

— Но мы должны скоро уехать! Ты что, не понимаешь, что если мы не уедем, Лотти может…

— Ты считаешь, что я не думал об этом? — прервал ее Алекс резко. — Не будь глупой, Лу! В данный момент нет места, куда бы можно было переехать. Возможно, сейчас совсем не время для рождения ребенка, но если она останется здесь, то наверняка погибнет… и все мы… если мы настолько сошли с ума, чтобы предпринять поездку сейчас, прямо по пересеченной местности… По крайней мере, джунгли нам не причинят никакого вреда.

Но он сказал это слишком рано, так как джунгли, которые, как казалось, относились к ним по-дружески и помогали им, вдруг показали свои когти.

В тот вечер они пошли вниз к реке, все вчетвером, туда они ходили обычно каждый вечер, так как там было прохладнее, и там всегда стирали одежду и мыли котелки, в которых готовили пищу, а также ловили рыбу. Винтер не заметила кобру, пока та не наткнулась на нее, шипя и извиваясь, в то время, когда она распутывала свое сари, зацепившееся за колючий кустарник. Ее ноги почувствовали холодные кольца змеи, а ядовитые зубы змеи укусили ее в левую руку повыше локтя.

Алекс находился меньше чем на ярд от нее, он обернулся, услышав ее крик, и увидел змею, ползущую через тропинку, и заметил два небольших укуса на гладкой смуглой коже. В следующую секунду он подскочил к ней и схватил ее руку; его пальцы туго сжали рану выше укуса, заставляя кровь струиться вниз, а ртом со всей силой стал отсасывать яд.

Лу подбежала к ним, раздвигая траву палкой, она схватила за край нижнюю юбку, которую только недавно постирала, и стала неистово рвать ее в клочья зубами. Юбка порвалась сразу, и она полоской ткани обмотала руку Винтер выше руки Алекса, державшей ее, и ее туго затянула в жгут.

Алекс поднял голову и хрипло сказал:

— Марганцовку… в углу слева… быстро, — Лу повернулась и побежала, оступаясь и спотыкаясь в траве, колючих кустарниках и ползучих растениях, в то время как Лотти ломала руки и плакала.

Алекс резко выдернул из футляра нож, который он носил всегда с собой, придвинул Винтер к себе, и словно в тиски, рукой крепко обхватил ее за талию, чтобы она не могла даже пошевелиться. Он сказал:

— Будет больно. Не двигайся, — и дважды сделал глубокий надрез у раны.

Он почувствовал, как она стиснула зубы, а ее тело изогнулось от боли, затем он бросил нож в траву. Кровь полилась вниз по ее руке и попала ему на руки, он поднял Винтер и понес ее обратно в Хайрен Минар.

Лу Коттар встретила их примерно на расстоянии дюжины ярдов от входа с небольшой жестяной банкой марганцовки, которую она сжимала в руке, они засыпали рану марганцовкой и подняли Винтер по веревочной лестнице. Алекс отпустил ее руку, рана начала сильно кровоточить, Винтер посмотрела на нее, морщась от боли, и сказала с изумлением: