Через них можно было выйти на плоскую крышу, окаймленную низким, разрушенным парапетом.

В одном из углов комнаты обнаружилось несколько тростниковых штор, и хотя две из них оказались попорченными термитами, остальные были в относительно приличном состоянии, и Лу Коттар повесила их между колоннами, чтобы спастись от мух и москитов. Они отгородили также шторами часть помещения для Алекса. При этом они были убеждены, что он уже не вернется, но тем не менее сделали это, наперекор всем страхам и опасениям. Бамбук и сухая трава явились материалом для примитивных, но эффективных метелок. Они мели, чистили, скребли, вытирали пыль в отчаянной попытке чем-то заняться, чтобы не думать о том, о чем было невыносимо думать. О госпоже Холли, оставленной в джунглях умирать в одиночку. О прекрасной головке Делии Гарденен-Смит с выпученными глазами и открытым ртом, катившейся по доскам моста через ущелье. И о том, что случилось с теми многими другими, кого они знали и кто не успел скрыться от лунджорского погрома. Сколько их погибло? Сколько, если такие еще есть, прячутся и уходят от погони, как и они, но не имеют такого убежища, как это! Думать об этом не имело смысла. Думать о них значило погрузиться в зыбучие пески паники и ужаса. Лучше всего было занять себя игрой в домашнюю жизнь, и они были благодарны Лотти за то, что она нуждалась во внимании и уходе, и, чтобы не напугать ее, они сами не должны были показывать страха.

Лу Коттар, стоя на краю крыши у осыпавшегося парапета, заметила невдалеке реку и сказала, что сходит за водой. Взяв глиняный сосуд, который Винтер опустила за ней по веревке, она принялась искать, пробиваясь сквозь джунгли, путь к реке, протекавшей, как ей показалось, так близко, но до нее пришлось долго добираться. Она отсутствовала более часа, и Винтер встретила ее с несказанным облегчением.

— Прости, — извиняющимся голосом проговорила госпожа Коттар, — но там такие заросли, что на обратном пути я заблудилась, хотя это так близко! Когда мы снова пойдем, надо будет пометить путь. Надо поднять как-то воду наверх. Я не могу взбираться с ней по лестнице.

Винтер жадно пила, а Лу Коттар в это время наполнила водой маленькую ржавую жестянку и выдавила туда для Лотти сок диких тыкв и ягод.

— Я купалась, — объяснила Лу Коттар, завязывая мокрые волосы, — это было великолепно. Берег очень крутой, на этой стороне нет отмелей, но там есть место, где река заходит за дерево, образуя маленький пляж, и я держалась за корни. Ты тоже сходи, пока не стемнело. Темнеет очень быстро, солнце зашло и… — она прервалась на полуслове, словно забыла, что хотела сказать. Солнце опустилось на верхушки деревьев, и уже некоторое время не было слышно выстрелов. Они обменялись взглядами и отвернулись друг от друга, ничего не сказав, потому что обе думали об одном и том же — Алекс наверняка погиб.

«Теперь мы должны рассчитывать только на себя, — думала Лу Коттар. — Нам придется самим из этого выбираться, если есть какой-нибудь выход, жалко что с нами Лотти, с ней нам придется тяжело. Интересно, узнает ли Джош, что случилось? Интересно! Нет. Не буду об этом думать. Не буду!»

«Он погиб, — думала Винтер. — Если бы он остался в живых, он бы пришел. Мост уже несколько часов, как взорван, несколько часов. А я обозвала его трусом, посчитав, что ему следует остаться и быть убитым в резиденции, вместо того, чтобы сделать что-то существенное и погибнуть у моста. Зачем я это сказала! Как бы мне хотелось, чтобы он знал, что я на самом деле так не считаю. Как бы мне хотелось тоже умереть; быть мертвой намного проще. Но здесь Лотти и госпожа Коттар. И… и, может быть, где-то есть еще кто-то. Или они все мертвы?»

Конвей наверняка мертв. По крайней мере, он был не в том состоянии, чтобы спасаться. Странно, но при мысли, что он был ее мужем, а теперь мертв, она ничего не ощущала. Единственным чувством было глупое сожаление, что она не извинилась перед Алексом, а все остальные притупились. Как-то Алекс рассказывал ей, что, когда в тебя попадает пуля, ты чувствуешь лишь тупой удар, боль наступает позже, когда в рану попадает воздух. Пока еще воздух не проник ей в голову и сердце, поэтому боли она не ощущала. Только онемение. Нарушив гнетущую тишину, издалека донесся слабый звук одиночного выстрела, и обе женщины, как по команде, повернули голову и стали прислушиваться. Но больше выстрелов не услышали. Это был, может быть, заключительный аккорд.


— Я пойду постираю в реке одежду Лотти, — отрывисто сказала Винтер, — и свою тоже. Все высохнет за час. — Она сняла свое порванное, пропитанное пылью платье и завернулась в длинный кусок бледно-голубого хлопка, который они нашли свернутым в рулон среди прочего хлама. Получилось короткое, но настоящее сари, она обернула его, как это делают индийские женщины.

— Знаешь, — задумчиво произнесла Лу Коттар, — ты почти можешь сойти за индианку, если еще немножко загоришь. У тебя похожий цвет волос и глаз. Это может пригодиться.

— Мне надо еще научиться ходить босиком, — ответила Винтер.

— Нам это придется обеим, — угрюмо согласилась Лу Коттар и пошла собирать белье Лотти для стирки. Они связали одежду в узелок, и Винтер, прихватив заряженный револьвер, спустилась по веревочной лестнице. Джунгли, весь день такие тихие, с наступлением сумерек начинали оживать. В сухой, золотистой траве что-то шелестело, а в кустах на все лады разливались и щебетали птицы. На низкий сук дерева вспорхнул павлин, и его великолепный хвост, переливаясь заиграл в лучах заходящего солнца, а из густой травы на Винтер нежным испуганным взглядом уставился олененок и поскакал к реке.

Пробираясь сквозь заросли сухой травы и ползучих растений, она напряженно прислушивалась, и хорошо помня утреннюю встречу с тигром, держала револьвер в руке, хотя и мало верила, что ей придется им воспользоваться. Выстрелы и взрыв моста распугали всех крупных животных на несколько миль вокруг, и после жары и мытарств всего сегодняшнего ужасного дня нельзя было устоять, чтобы не окунуться в прохладную воду.

Когда она подошла к реке, при свете заката вода показалась золотой, а дальний берег был уже темным. Вода была мягкой, словно шелк, и невозможно было поверить, что под этой безмятежной гладью таились грозные предательские течения. Она мягко плескалась между оголенных корней громадного дерева, подмытого течением, намыв маленький отлогий пляж под отвесным берегом.

Что-то с громким всплеском проскользнуло по воде, и Винтер отпрянула, с внезапным ужасом вспомнив труп, вытянутый из-под воды возле моста пару месяцев назад, и слова пожилого джентльмена, который сказал: «Это крокодил, живущий у моста». Но это оказался лишь кусок земли, обвалившейся с берега, так как она ясно видела почву и траву, которые пронеслись перед ней с поразительной скоростью. Мост находился в миле вниз по течению, и маленький пляж казался достаточно безопасным местом. Она осторожно спустилась с крутого берега и, размотав свое импровизированное сари, сунула его и узел с грязной одеждой в развилку между корнями дерева и опустилась в воду.

Это было необыкновенно приятное ощущение, и она лежала у отлогого берегового выступа, а река струилась по ней, смывая весь жар и боль с усталого тела. Ее волосы распустились и походили на водоросли, а звук, издаваемый течением, скользившим между корней, напоминал какое-то мягкое убаюкивающее бормотание. Она не знала, сколько времени так пролежала, без движения, с закрытыми глазами, не думая ни о чем, и вдруг ей в голову начала закрадываться мысль, что было бы просто, совсем просто и приятно отдать себя во власть плавного течения и скользить вместе с ним вниз, в прохладный мрак глубины. Жить было больше незачем, она очень устала… Но лишь она только подумала об этом, как голос журчащей воды, обволакивающей ее, изменился, и она услышала другой голос, измученный, шепчущий голос, который сказал ей этим утром… «ее мама была добра ко мне. Вы ей кое-чем обязаны. Уходите дорогуша, теперь уж поскорей…»

Дорогая госпожа Холли! Умерла ли она? Или до сих пор лежит в страхе и одиночестве? «Она была смелее меня, — подумала Винтер. — Смелее всех нас. Я бы не смогла так поступить. Я должна оставаться в живых, сколько смогу, из-за Лотти… и госпожи Холли, потому что Лотти нужна будет помощь. А больше жить незачем…»

Она повернула голову в сторону отмели и открыла глаза. Небо и река уже были не золотистыми, а розовыми, а листья и цветы дерева, возвышавшегося над ней, резко вырисовывались на этом фоне. На дереве что-то шевельнулось. Это был зеленый попугай с алым клювом и сине-зеленым хвостом… И сразу же в памяти возник Гулаб-Махал, волшебный сад ее детства. Четкий рисунок цветов и листьев и ярко окрашенные птицы, летящие в сторону заката. Все это четко запечатлелось в ее памяти, как какое-то светлое обещание на все последующие безрадостные годы жизни.

Шепот воды уже больше не был голосом госпожи Холли — это был голос старой Азизы Бегам, в сумерках рассказывавшей ей сказки про старинное обещание Зобейды: «Когда-нибудь мы вернемся в Гулаб-Махал, и все будет хорошо…» В конце концов, было и что-то еще, ради чего стоило оставаться в живых. Когда-нибудь она доберется до «Дворца роз». Она слишком долго от всего отказывалась. При этой мысли она неожиданно почувствовала прилив новой энергии и, встав на ноги, встряхнула мокрыми волосами, достав узел, выстирала разодранную, перепачканную одежду. Закончив стирку, она вылезла на берег и намотала на себя самодельное сари, оставив волосы распущенными.

В джунглях прокричал павлин, и его клич перелетел через реку, и на дальнем берегу отозвался другой. «Пи — ор… Пи — ор… Пи — ор!» Казалось, этот крик еще больше усугубил безмолвие тихой реки и густых джунглей, простиравшихся на многие мили, и казался погребальным плачем над всеми мертвыми, которые еще были живы, когда всходило это самое солнце. Дикая, непереносимая боль пронзила Винтер. «Попал воздух», — вспомнила она, взяв в руки мокрый узел и револьвер и, поднявшись, пустилась в обратный путь к Оленьей башне, словно слепая, наталкиваясь на кусты и деревья.