Несколько секунд спустя он, борясь с головокружением, поднялся на колени и попытался достать винтовку, но не смог до нее дотронуться. Тогда он нащупал револьвер и, скорчившись от боли, вырвал его из кобуры, — немного приподнялся и пустил пулю в лицо показавшемуся среди высокой травы на обочине дороги и увидел, что тот нагнулся и упал ничком в пыль. Затем он услышал топот бегущих ног, треск выстрелов, и Алекс, прыгнув через ступени веранды, наткнулся на него и, повернувшись, выстрелил из револьвера в человека, с криком несшегося на коне к мосту.

Крик оборвался, послышался перестук копыт, и на миг наступила полная тишина. А затем прогремел взрыв, и еще один, и еще, слившись в сплошной адский грохот, и ясный день потемнел от дождя дымящихся щепок и вонючего порохового дыма. Затем наступила тишина, словно кто-то закрыл железной рукой задвижку. Река больше не журчала, а текла беспрепятственно и спокойно.

Задыхаясь, Алекс произнес:

— Быстро, пока они не пришли в себя, через заднюю дверь! — Он закрыл на засов переднюю дверь и стал вытягивать тяжелые засовы задней. С треском открыв ее, сказал: — Там никого нет, пошли побыстрей!

— Я не могу, — ответил Нияз.

Алекс быстро повернулся и только тут заметил, что Нияз стоит на коленях вовсе не для ведения огня, а ранен. Алекс одним прыжком оказался подле него. Он быстро опустился на колени, просунул под Нияза руку и, поднимая его, сказал:

— Держись за мою шею, и я смогу тебя унести.

— Нет, — настойчиво возразил Нияз. — Это мой конец. Иди, быстро иди, пока есть время. Моя работа завершилась.

Алекс окинул взглядом сереющее лицо на его руке, яркое, быстро расползающееся пятно на пыльном кителе и, подняв окровавленную одежду, понял, что ни он, никто другой ничего бы сделать не смог. После всего, что он видел в этот день, это оказалось последней каплей. Щемящее отчаяние и ярость раздирали его сердце, словно когтистая лапа дикого зверя. Он смутно, словно сквозь туман, слышал ружейную стрельбу, но не двигался с места.

— Ты видел, что со мной… — проговорил Нияз. — Теперь иди. Я еще смогу… пострелять… это их сдержит… ненадолго. Иди в джунгли… там женщины… подумай о…

Винтер — Лотти — Лу Коттар… Если бы не они, Алекс был бы у реки уже час назад или даже раньше. Но это не получилось. Сколько они проживут, если он погибнет? Он оставил госпожу Холли одну, умирать медленной смертью. Он был вынужден так поступить из-за этих трех женщин. И из-за моста. Но моста больше нет. Он перекрыл хотя бы одну дорогу на Оуд и этим самым, ценою жизни своего друга, выторговал немного больше времени. Только самую малость, ибо было много других дорог. Винтер — смелая женщина. Лу Коттар — тоже. А в Оленьей башне есть боеприпасы и некоторый запас еды. Еще раз, на один миг, он ясно увидел перед собой лицо Винтер у грубой каменной стены сумрачной комнаты, так же ясно, как в саду Алисы Бэттерсли. Но теперь это для него ничего не значило. У нее должен быть шанс выжить. Он не оставит Нияза умирать в одиночку, как оставил госпожу Холли. Алекс осторожно опустил руки, положив Нияза обратно и, поднявшись на ноги, закрыл на засов заднюю дверь и опустил ставни на обоих окнах, заперев их на железные задвижки. Он тщательно зарядил все мушкеты. В комнате был глиняный кувшин с водой. Перешагнув трех лежащих в страхе, связанных людей, он взял маленькую медную чашу и, наполнив ее водой, принес Ниязу. Он аккуратно поднял его за плечи, глаза Нияза во мраке сузились — он пытался разглядеть, кто это. Выпив глоток воды, он снова настойчиво проговорил:

— Уходи!

— Мы уйдем вместе, — ответил Алекс. — Разве не сказано, что «смерть в компании друзей — праздник?»

В толстую деревянную дверь ударила пуля, а другая щелкнула по каменной стене. Он посмотрел на Нияза и улыбнулся, и тот ответил своей старой беззаботной ухмылкой, с которой он встречал любые удачи и неудачи в жизни за все двенадцать бурных лет, которые они знали друг друга, и сказал ясным, сильным голосом:

— Так лучше. Нехорошо жить с сердцем, разделенным на две части, как у меня. Если бы не ты, я бы пошел за другим человеком, Маулви из Файзабада. У нас была хорошая жизнь, Сикандер Дулкса, хорошая жизнь, и хотя ты неверный и поэтому обречен попасть в ад, ты был мне словно брат. Подними меня, брат, сейчас будет хороший бой… — Его голос ослаб, и тут же он начал бредить, произнося имена, странные обрывки фраз, и Алекс понял, что Ниязу виделось, будто он снова при Моднее наблюдал начало артиллерийского обстрела Кальсы, ожидая приказа атаковать. Внезапно он рассмеялся и, поднявшись на руках Алекса, словно вставал на стременах, он громко выкрикнул боевой клич, с которым шел в атаку: — Мабаш байям! Даура! Даура! Да… — Захлебнувшись от потока крови, хлынувшего изо рта на одежду и руки Алекса, он упал и замер, затихнув навечно.

Мушкетная пуля попала в оконную ставню, и по комнате разлетелись мелкие щепки. Вокруг заставы слышались выкрики и выстрелы, и лежавшие на полу связанные начали корчиться и стонать от ужаса, когда вторая пуля пробила ставню и ударилась в стену над их головами, но Алекс не двигался. Он стоял на месте, держа на руках тело Нияза. В его голове не было ни единой мысли, он чувствовал полную опустошенность. Казалось, шум вокруг заставы исходил откуда-то издалека и не имел к нему никакого отношения. Он пришел в себя только тогда, когда пуля, пущенная с близкого расстояния, пробила дверную панель и прошла в дюйме над его плечом.

Он очень осторожно положил Нияза. Заметив кувшин с водой, он жадно напился, а то, что осталось, вылил себе на голову и шею. Он не знал, сколько людей было снаружи. Десять? Двадцать? Конечно, в конце концов они должны были его одолеть, но он мог посчитаться с некоторыми из них, пока на заставе не кончатся патроны. У него еще был запас патронов для винтовки. Он поднял револьвер Нияза и перезарядил единственный стремянный патрон в барабане. Винтовка, два револьвера, пять мушкетов. Полный карман патронов. Он может продержаться час, может быть, даже и дольше…

В душной комнате стояли две индийские кровати с веревочной сеткой, и он положил Нияза на одну из них. Поднял винтовку, зарядил ее и, перейдя к окну, поднял засов ставни и открыл ее. Менее, чем в десяти ярдах, стояли двое сипаев, и он, оставив винтовку и выхватив из кобуры револьвер, открыл огонь, убив одного и ранив другого.

Около пяти часов Алекс израсходовал последний патрон и бросил на пол бесполезный револьвер.

В запертом каменном доме стояла невыносимая жара, и Алекс испытывал адскую головную боль и резь в каждом мускуле. Солнце уже спускалось за вершины деревьев, но стены дома были горячими. Трое связанных людей, лежащих у стены, перестали корчиться и стонать, и он не знал, умерли ли они от страха, от жажды или от пуль. Он снова закрыл ставню, сел на индийскую кровать подле Нияза и, прислонив голову к стене, стал ждать, наблюдая, как солнечный луч, проникавший сквозь пробоину в ставне, медленно ползет по полу и поднимается по стене. Его одолевали странные, разрозненные мысли. Какое-то время снаружи стояла тишина.

Но он знал, что ждать осталось недолго, когда до тех, кто снаружи, дойдет, что у него кончились боеприпасы. До сих пор он отвечал на каждое их движение выстрелом, и им было слишком опасно наступать через открытое, простреливаемое пространство, но как только они заметят, что на их передвижения он не реагирует, то сделают соответствующие выводы. Он услышал топот лошадей на Лунджорской дороге по направлению к реке и понял, что они остановились где-то у заставы. Подкрепление? Он задавался вопросом, как скоро прибудут мятежные полки. Теперь они должны были уже подойти. Если только (что маловероятно) кто-то прискакал к ним и сообщил, что мост разрушен и им нет смысла двигаться этим путем. Ему хотелось знать, как дела у Юзафа, была ли операция по разрушению дороги на Хазарибаг столь же успешной, как и взрыв моста. Она должна была удасться — ведь они так тщательно ее разработали. Он надеялся, что Юзаф проявит терпение и дождется, когда все пушки и фургоны окажутся на заминированном участке дороги. Тогда не только дорога оказалась бы запертой, но одновременно противник лишился бы значительной части оружия и боеприпасов. Двинутся ли они в этот день или будут ждать до тридцать первого. Взрыв мятежа произошел раньше времени, из-за насмешки какой-то проститутки, а теперь этот взрыв распространяется повсеместно, словно кто-то, как и он на мосту, заложил соединенные между собой заряды, и теперь уже идет цепная реакция.

В раскаленной комнате воняло потом, мочой, черным порохом, орехом бетеля и кровью. Алекс прикрыл лицо Нияза его тюрбаном и сложил безжизненные руки на груди. Они уже начали коченеть. Должно быть, уже вечерело. Он повернул индийскую кровать так, чтобы мертвый лежал головой к Мекке. Воды больше не было, и он не мог омыть его, как это предписано ритуалом. Но он оттер ему руки своим носовым платком и прочел слова заупокойной молитвы над мертвым телом, ибо, кроме него, для Нияза это сделать было больше некому:

— Пусть господь Бог, безграничный в своем милосердии, одарит тебя истинным словом, пусть поведет он тебя тропой совершенства, пусть он даст тебе познать его и его пророков. Пусть милосердие Господа будет всегда над тобой. Аминь… О, великий и славный Бог, мы покорно просим тебя, пусть земля будет пухом для раба твоего, а душу его забери себе, и с тобой она обретет милосердие и прощение.

Эти слова сопровождались глухим эхом в стенах наглухо закрытого помещения, а когда он закончил, тишину нарушило лишь жужжание мух. Алекс снова уселся на кровать, и в тот самый момент издалека до него донесся слабый звук взрыва. Через одну-две секунды раздался еще один взрыв, а потом и третий.

«Юзаф!» — довольно подумал Алекс. Хазарибагской дорога больше не было, а вместе с ней была уничтожена и большая часть сутрагунджского арсенала, ведь зарядов, которые они с Ниязом и Юзафом заложили, не хватило бы для такого взрыва, чтобы его грохот донесся даже сюда. Это взорвался фургон с боеприпасами. Он прислонился к стене и закрыл глаза.