Она вскрикнула, хотела бежать к нему, но кто-то схватил ее за руки и потащил ее, сопротивлявшуюся, кричавшую и звавшую Эдварда, к стене башни; там ей связали руки и стащили вниз со стены.

Но кое-как связанные ремни развязались, и она упала, ударившись о твердую землю, покатилась в канаву, почти бездыханная. Там ее снова схватили и потащили, спотыкаясь на бегу, в чащу Кудсия Багха…

Взрыв всколыхнул горячий воздух и потряс Башню с флагштоком на Ридже, куда собрались охваченные ужасом семьи из военных поселений, ожидая известий и до боли в глазах вглядываясь в пустую дорогу, ведущую из города. Женщины затаили дыхание и содрогнулись при грохоте взрыва, их слуги громко запричитали, а дети закричали, когда белый столб дыма поднялся над далеким городом и поплыл медленной розово-красной короной, которая зависла над искалеченными телами тысяч людей, погибших при взрыве склада боеприпасов.

— Мы не можем больше здесь ждать, — сказал офицер с изможденным лицом, шагая по Риджу. — Какого черта они делают в Мируте? Не могут же они быть все убиты! Ради Бога, почему мы ничего не делаем, чтобы помочь этим несчастным в городе? Ведь есть еще речной арсенал. Мы могли бы им еще показать кое-что вместо того, чтобы оставлять людей на растерзание!

— Не валяйте дурака, Меллиш! Мы должны думать о женщинах и детях. Мы не можем ослабить гарнизон, нам нужно иметь здесь достаточно людей для защиты. Мы не можем ради «призрачной надежды» подвергать их опасности.

— Тогда почему же мы не отослали их в Карнал, как только получили известие? Почему, черт побери, мы не отсылаем их сейчас? С каждой минутой растет опасность и для них, и для нас, а больше всего для тех, кто находится в ловушке в городе. В Мируте, кажется, никто даже не пальцем не пошевелил, и здесь никто ничего не делает, кроме молодого Уиллоуби, у которого, очевидно, хватило ума взорвать склад боеприпасов. В любом случае, это лучше, чем бездействовать и наблюдать, как даже те немногие люди, сохранившие нам верность, теряют в нас веру. Посмотрите! Что это? Повозка на дороге! Может быть, наконец-то новости?

Тележка, запряженная буйволами, поскрипывая, медленно двигалась по дороге в облаке пыли и остановилась около Башни с флагштоком, где лучи заходящего солнца осветили с беспощадной ясностью то, что лежало внутри: искромсанные, застывшие, залитые кровью тела нескольких английских офицеров, брошенные туда как попало, как будто это были тюки соломы. Победивший город бросал вызов Риджу. Вызов, на который не могли ответить в течение многих дней.

Когда день угас и на смену ему вышла полная светлая луна, все, кто стоял на делийском Ридже со смешанным чувством надежды и страха, ожидая помощи из Мирута, которая так и не пришла, наконец, решили уйти.

— Через полчаса стемнеет, — сказал бригадный генерал, все еще вглядываясь в дорогу, ведущую из Мирута. — Женщинам лучше уйти, им нужна защита. Вам всем лучше уйти, пока дорога на Карнал еще свободна.

Ослепительный свет от горящих домов в военных поселениях был похож на закат. Телеги, двухместные экипажи, пешие, верхом на лошадях — все устремились в сгущающуюся темноту.

Это было бегство через враждебную страну, во время которого многим суждено было умереть.

Бригадный генерал подождал, пока они ушли, а затем с последним оставшимся офицером осмотрел остатки своих войск.

— Труби сбор, — приказал бригадный генерал и услышал привычный сигнал, прозвучавший в тишине.

Единственная фигура, сипай из семьдесят четвертого Бенгальского пехотного полка, ответил на призыв, стоя по команде «смирно», одинокий и послушный в сгущающейся темноте. Единственный, кто остался верным своему командиру, единственный из всех, кто сутки назад беспрекословно подчинился бы приказу.

Плечи бригадного генерала устало поникли. Наконец, он повернулся и поехал прочь от Риджа, оставляя покинутый военный лагерь во власти ночи и мародеров. Позади него высоко над городом, погружающимся во тьму, первые лунные лучи осветили темнеющее облако, все еще висевшее над взорванным складом боеприпасов и свидетельствовавшее о единственном решительном действии, предпринятом в тот ужасный день.


Во время вечерней прогулки Винтер молчала, а Алекс был слишком занят своими собственными мыслями и не заметил этого.

Ему было жаль ее, но он подумал, что скоро ему придется жалеть еще об очень многом. Он больше не мог посылать Нияза в войска, и его различные источники информации в городе и в деревнях становились все менее доступными. Они боялись появляться около его дома, и сведения, приносимые ими, были неутешительными и тревожными.

Он взглянул на бледный серп луны, плывущей высоко над пыльной завесой, за которой с трудом угадывался горизонт. Клин бакланов, улетающих в направлении Хазрат-Бага, был виден на опаловом небе, и стая пурпурных голубей кружилась над крышами города. Он думал о поездке Нияза и Юсафа. В долине будет значительно жарче, а им нельзя ни есть, ни пить. Рамадан, когда он выпадал на жаркую погоду, был настоящим испытанием, кроме того, ножевая рана на спине Нияза еще полностью не зажила. «Мне бы следовало самому поехать сегодня», — думал Алекс. Ночная работа была не трудна для Нияза и Юсафа, которые могли найти время для сна и днем, а для Алекса это было тяжело, потому что днем спать он не мог.

Он натянул поводья перед воротами резиденции и впервые заговорил:

— Когда вы отправляетесь в горы?

— Двадцать второго, — ответила Винтер сухо. Гнев ее прошел, и наступила странная апатия.

— Вам понадобится неделя на это путешествие, — сказал Алекс. — Точнее, восемь дней. За это время доедете. Думаю, я увижусь с вами до отъезда. Спокойной ночи.

Он повернул лошадь и поскакал к своему дому, а Винтер въехала под арку мимо статной, почтительной фигуры Акбар Хана. Час назад она бы проигнорировала его присутствие. Час назад она бы считала его убийцей и ненавидела бы обоих, Алекса и своего мужа, за то что они не повесили этого убийцу. Но теперь, охваченная безразличием, она не была в этом уверена. Может быть, Нисса, в конце концов, умерла своей смертью?

Высокие белые стены резиденции оказались неожиданно прохладными после изнуряющей жары долины, где даже воздух позднего вечера напоминал жар открытой печи. Лампы были зажжены, двери и окна распахнуты настежь, а дорожки около дома полили водой, чтобы прибить пыль. Запах влажной земли был сильным, словно ладан, но хотя он пропитал воздух во всех комнатах и наполнил дом чистым ароматом, он не смог заглушить другой запах: отвратительный сладковатый запах мускуса и бетеля, исходивший от толстухи, жившей на женской половине. Значит, в ее отсутствие здесь побывала Ясмин. Это было необычно. Зинтер было хорошо известно, что по ночам эта женщина бывает в комнатах Конвея, но раньше она ни разу ни замечала, чтобы Ясмин появлялась в других комнатах. Но сегодня было очевидно, что она заходила в гостиную и в столовую. Даже в спальню Винтер.

Конвей лежал на диване в гостиной со стаканом бренди в руке. На нем была тонкая рубашка местного покроя и белые брюки из хлопка. На одежде проступили пятна пота. Было еще не поздно, но он был уже сильно пьян. На полу стоял кальян, лежали подушки, как будто около него только что кто-то сидел. Винтер раньше не видела его в такой одежде и не знала, то ли это была его обычная одежда в такую жару, то ли он снова сползал к тому образу жизни, который вел до женитьбы. Однажды она ему сказала, что, если эта женщина появится в доме, кроме как в его комнатах — она сама уйдет из дому, и теперь она гадала, почему Ясмин позволила себе такую дерзость, что осмелилась ходить по всему дому. Следует ли ей теперь напомнить об этом и выполнить свою угрозу?

Она пристально посмотрела на красное, пустое лицо, размякшее потное тело и поняла, что с ним бесполезно говорить, когда он в таком состоянии, потому что все равно он ничего не поймет. Апатия, охватившая ее час назад, совсем придавила ее. Накануне ей не пришлось сомкнуть глаз, и теперь она чувствовала себя разбитой. Слишком усталой, чтобы думать еще и о Конвее и его благоухающей мускусом любовнице. Это для нее не имело больше никакого значения. Может быть, действительно, верно, что судьба дается каждому свыше, и никто не может изменить ее. Что суждено, то суждено.

Кто-то шевельнулся в тени, позади лампы, стоявшей на столе около локтя Конвея. Это была бледная девушка с желтыми волосами, ее Винтер видела прежде в этой комнате. Ее серые глаза были широко раскрыты и испуганы, как будто она, а не Винтер, увидела привидение. Умерла она, что ли, в этом доме? Может быть, она что-то здесь забыла? «Они убивают белых женщин».

Конвей проговорил хрипло:

— Что это? Что нужно?

Но за лампой уже никого не было. Только белая занавеска, ваза с желтыми лилиями и тени…

В ту ночь Винтер крепко спала, несмотря на жару и скрип пунки. Так же крепко, как Зеб-ун-Нисса, которая теперь лежала на мусульманском кладбище и не слышала воя шакалов, рыскавших среди могил. Так же, как Лотти, крепко спавшая в закрытой повозке, в разорванной одежде, запачканной кровью и грязью. Ее и еще двух ее спутников нашел возница этой повозки в придорожной канаве, где они прятались.

— Я еду в Лунджор и очень спешу, — сказал возница. — Дели долго еще не будет местом, подходящим для мирной жизни, а в Лунджоре у меня брат, у которого я хочу пожить, пока это сумасшествие закончится.

Глава 38

Алекс и Юсаф вернулись темной ночью, перед зарей и разными дорогами, Нияза нигде не было видно. Сказали, что он лежит в лихорадке и не встает.

Алекс надеялся, что ему удастся выспаться, но с восходом солнца его разбудил Алам Дин.

— Ваша честь, — тихо сказал Алам Дин, — на колючем дереве у городской дороги поймали красный воздушный змей.