— Уходи! Прошу тебя, немедленно уходи! — Ее голос был хриплым от страха и отвращения. — Ты не можешь спать здесь сегодня. Уходи!

Конвей одобрительно хохотнул.

— А ты — скромница, моя маленькая девственница? Так и должно быть. Но ты теперь моя жена. — Он посмотрел на нее, его налитые кровью глаза вспыхнули огнем, который она уже видела однажды. Такой же огонь пылал во взоре Карлиона.

— Боже, ты еще и красавица! — произнес он с некоторым оттенком благоговения. — Конечно, ради такого состояния я женился бы и на уродине, но заполучить в придачу еще и красотку…

Он протянул было руку и коснулся ее черных распущенных волос, но Винтер оттолкнула его с яростью и ужасом.

— Не прикасайся ко мне! Не смей меня трогать!

Конвей повалился к ней на кровать, но она отбросила простыни в сторону и выскочила из нее, охваченная той же отчаянной паникой, которую испытала, когда Карлион смотрел на нее, стоя у дверей ее комнаты на постоялом дворе за рекой. Но цепкие руки ее мужа крепко держали ее за волосы, он притянул их и с жестокостью намотал на руку так, что она упала назад и оказалась в западне. И на этот раз сбежать было невозможно…

Глава 26

Нияз резко обернулся, услышав за спиной хруст веток и последовавший за ним стук падающего тела. Но Алекс был сильным и здоровым мужчиной, и Нияз надеялся на лучшее. Убедившись в том, что ранения не опасны, он расстегнул одежду Алекса, вправил ключицу, закрепив ее своим размотанным пуггари[54], и приказал Шалини скакать обратно в маленькую деревню, мимо которой они недавно проезжали, чтобы достать носилки и найти людей, способных их нести. Час спустя Алекс уже был устроен в хижине деревенского вождя и с помощью старухи-знахарки обложен различными лекарственными травами.

Однако в сознание он пришел лишь после восхода солнца, но весь день, пока Нияз удерживал его, не давая встать, чтобы лишний раз не травмировать руку и плечо, он бредил; иногда по-английски, иногда на хинди или пушту. Увещевал строителей, проложивших дорогу через дикую и неосвоенную территорию; выкрикивал команды кавалерии; перешептывался с хавилдаром[55], погибшим восемь лет назад, когда они ползли под покровом темноты, собираясь атаковать форт; дискутировал на философские темы с муллой у подножия Хоти Мардана, спорил с комиссаром Лунджора, излагая взгляды на политику, призывая к действиям, терпеливо разъясняя необходимость проведения реформ.

Один раз он заговорил на незнакомом языке. Странная фраза, которую он дважды повторил, звучала так: «Kogo Bog zakhochet pogubut, togo sperva lishit razuma». Нияз не знал, ни того, что Алекс говорил по-русски, ни что означали эти слова, ни что именно их произнес Григорий Спарков в залитом лунным светом саду на Мальте.

Алекс ворочался на постели, бормотал что-то о Канвае и белых козах, об акулах и жертвоприношениях, о глупости дураков, которые не хотят ни видеть, ни слышать, ни понимать. Но ближе к закату он затих и лежал неподвижно, разговаривая с Винтер чуть слышно хриплым, усталым голосом.

Нияз спал, растянувшись на земле рядом с низкой чарпой[56], на которой лежал Алекс; он касался ее плечом и мог в любой момент проснуться, когда старуха, скорчившаяся на дальнем конце кровати, время от времени подносила странный травяной отвар к пересохшим губам Алекса, прислушиваясь к бесконечному неразличимому бормотанию, понимая каким-то женским чутьем, что сахиб разговаривал с женщиной…

Через сутки раненый полностью пришел в себя и почувствовал страшную головную боль. Он ничего не помнил о прошедших нескольких неделях, последним его воспоминанием была перевернувшаяся дак-гари по пути из Калькутты. Он предположил, что был ранен во время этого инцидента, и поинтересовался, что произошло с его попутчиком, тем мрачным майором.

Нияз, обнаруживший провал в его памяти, не собирался восстанавливать ее, так как инстинкт подсказывал ему, что как только Алекс вспомнит о цели своей поездки, он немедленно отправится в путь, не дожидаясь полного выздоровления. Но поскольку спешить в Лунджор особой необходимости не было и пока Алекс считает себя пострадавшим в результате той поездки, его можно уговорить задержаться здесь и тихо полежать. Лекарства знахарки тоже помогали в этом. Алекс, испытывая боль, послушно выпивал отвары и спал; разбуженный запахом горячего кизяка и пропеченной солнцем земли, ароматами масалы и кардамона, всеми знакомыми звуками и запахами индийской деревни, он улыбался Ниязу, выпивал смесь из трав и горячего молока, которую тот предлагал ему, и снова засыпал.

Только на утро шестого дня, разбуженный первыми яркими лучами солнца и скрипом колодезного ворота, он вспомнил Дели и все, случилось там. Некоторое время он вспоминал, сколько же дней пролетело с тех пор, как он поскакал в погоню за Винтер и Карлионом, и, вспомнив, оперся на здоровую руку и принялся ругать Нияза за то, что тот позволил ему валяться здесь, за то, что тот пичкал его наркотиками, а не посадил на лошадь и не отвез его обратно в Лунджор или Дели.

— Если бы я это сделал, вы никогда бы не выздоровели, — спокойно сказал Нияз.

— Седлай лошадей. Мы сейчас же едем.

— В Дели?

— В Лунджор.

Нияз покачал головой.

— Если мы выедем сегодня, вы сможете проскакать две коссы, может быть, три, но не больше. Подождите здесь еще пару дней, а я поеду в Дели за Латифом и нашим багажом. Я послал записку Фрейзеру сахибу в Дели, а также Бартону сахибу, что с вами произошел несчастный случай и ваш приезд откладывается. Нет никакой необходимости скакать в Дели и обратно. Я поеду, а завтра, если вернусь вовремя, мы отправимся в Лунджор.

— Мы выезжаем сегодня же, через час, — сказал Алекс.


Нияз задумчиво посмотрел на него и нерешительно произнес:

— Я отправил человека к броду за новостями. Река спала три дня назад, лорд-сахиб и нукер-лог[57] вернулись с экипажем и лошадьми. Они поехали в Дели.

Алекс долго думал. Потом спросил:

— Была ли с ним леди-сахиб?

— Нет. Но тот человек разговаривал с одним из сайсов[58], и тот сказал, что она по дороге встретилась с друзьями и поехала вместе с ними в Лунджор.

Алекс медленно лег на свою плетеную кровать и уставился в закопченный потолок. Он молчал так долго, что Нияз в конце концов откашлялся и весело сказал:

— Так мы едем сегодня?

— Нет, — Алекс прикрыл глаза и заговорил, не глядя на него: — Я подожду здесь. Доставь багаж из Дели, — он повернулся на правый бок, лицом к стене и больше не разговаривал.

Нияза не было два дня, и это дало Алексу много времени для раздумий. Его плечо все еще болело, как и голова, но сонливость исчезла. Он больше не стал пить старухины отвары, и ум его прояснился. Был момент, когда ему захотелось вернуться в Дели и потребовать от лорда Карлиона объяснений, но пятиминутное размышление убедило его в бесполезности этой затеи. У него не было ни малейшего права призвать Карлиона к ответу, а на полковника Эбатнота нельзя было рассчитывать. Что же до Винтер, то, если она действительно по дороге встретилась с друзьями, она прибыла в Лунджор уже несколько дней назад, и что-либо менять было уже поздно. К этому времени она уже наверняка узнала, что за человек этот Конвей Бартон, и, возможно, постарается остаться у друзей, пока не сможет вернуться в Англию.

Другое дело, хотел ли он, чтобы сна возвращалась? Но у него не было никакого желания задумываться над этим. Он не мог позволить себе такой роскоши — в условиях Индии, находясь на службе в армии, заводить семью: пострадает то или другое. Те жены, которые жили в условиях жаркого климата на равнинах, оставались рядом со своими мужьями, старились раньше времени, а их отъезд в горы означал месяцы разлуки. И дети были менее желанными из-за постоянных волнений. Ходсон потерял в прошлом году своего единственного и любимого ребенка, вся Индия была усеяна детскими могилами.

Когда-нибудь, когда улучшатся условия жизни, а железные дороги и шоссе свяжут провинции со штатами, все может измениться. Но в нынешней ситуации, считал Алекс, брака следует избегать.


Винтер… Если бы он снова ее увидел, то попытался бы остановить ее, не дать вернуться в Англию… или отпустил бы? Всего неделю назад он был бы рад ее отъезду. Но это было до того, как он поцеловал ее. Он целовал и других женщин, легко или страстно, и тут же забывал их. Но до сих пор он ощущал ее теплую, стройную фигурку в своих объятиях, и то, как она, казалось, сливалась с ним и даже стала частью его, каждый ее нерв, биение пульса, вздох и стук сердца принадлежали ему.

Рассудок мог обманывать ее, рисуя красивые картины, державшие ее в плену последние шесть лет, и мысли ее были о будущей любви к Конвею; но собственное тело предало ее.


Закрыв глаза, Алекс мысленно представил себе юное лицо, темные глаза, в которых застыло смятение: только что они сияли надеждой и счастьем, а в следующее мгновение стали такими испуганными и разгневанными. Она научилась управлять своим лицом. Годами носить маску достоинства, спокойствия и самообладания. Научилась гордо держать голову, не сгибать спину и прятать одиночество, надежду и боль. Возможно, со временем она научится управлять и своими глазами, если только счастье и чувство безопасности не уберегут ее от этой печальной необходимости. Но он, Алекс, не был тем человеком, который мог гарантировать ей это.

Лучше ей отправиться домой, и поскорее. Он больше не увидит ее, да и, насколько он мог догадываться, она наверняка уже уехала из Лунджора. Ему следовало бы категорически отказаться от мысли везти ее в эту страну. И все же, если бы он заспорил с комиссаром… Снова он оказался в проклятом тупике.

Вступить в прямой конфликт с комиссаром означал бы его перевод на какой-нибудь незначительный пост, где он не смог бы принести ни вреда, ни особой пользы, а для Алекса, ученика и последователя Генри Лоуренса, необходимость выполнять нужную работу имела жизненный смысл.