Миссис Эбатнот собиралась было возразить, но слова замерли у нее на устах при виде Делии Гарденен-Смит, проходящей в этот момент под руку с офицером в алой форме и в избытке подтверждающей справедливость утверждений мужа. На ее кринолине было ярдов двадцать тафеты цвета лиловых лепестков, и ее широкие юбки позволяли увидеть лишь быстрые мелькания маленьких атласных туфелек, но туго затянутый, сильно декольтированный лиф позволял любоваться плечами и большей частью груди.

Миссис Эбатнот, почувствовав себя неловко, вспыхнула, натянула на плечи кружевную шаль и бросила озабоченный взгляд на дочерей. Но ни Лотти, ни Софи, мелкокостные и хрупкие, не могли так выглядеть даже в самых раскрытых нарядах, а лифы их скромных платьев с розовой и голубой кисеей были прикрыты, в отличие от наряда Делии, пристойными feihu[11] и маленькими рукавчиками.

Винтер надела бальное платье, выбранное леди Аделаидой для ее приданого, из белого муара, задрапированное оборкой брюссельских кружев, через определенные интервалы, перехваченных жемчугом. Его лиф был декольтирован так же сильно, как у Делии, но ее тонкие плечи, гордая осанка и врожденное достоинство исключали какое-либо сравнение с мисс Гарденен-Смит.

Миссис Эбатнот со своей дородной фигурой чувствовала себя вполне уверенно в gris-vert[12] тафте с черной отделкой, но слегка смущенным шепотом заявила матери Делии, что нынешние обстоятельства весьма необычны и то, что казалось вполне обычным нарядом на Западе, здесь могут счесть весьма вызывающим.

— Полагаю, это потому, что сегодня так много индийских гостей, — с несчастным видом заключила она.

Миссис Гарденен-Смит обиделась и заявила, что со своей стороны считает нынешние фасоны очаровательными и несколько человек сделали ей комплименты о внешности ее Делии. Леди Кантинег, например, была более, чем добра. Такая милая особа! Хотя и жаль, что она выбрала алый наряд, от этого она выглядит слишком бледной. Вероятно, климат слишком труден для нее, ведь это ее первый визит на Восток. Что же до генерал-губернатора, то, хотя миссис Гарденен-Смит еще не разговаривала с ним, но, по ее мнению, он выглядит тоже не совсем здоровым.

Здоровье лорда Каннинга было прекрасное, но у него были трудные времена. Он надеялся на тихое пребывание у власти после динамичного правления Долхаузи, чьи реформы, как говорили, начали в Индии эпоху просвещения и прогресса, но Индия оказалась устланной не розами, а терниями.

Новый генерал-губернатор был весьма красивым мужчиной, ему было немногим за сорок. Он принял бразды правления от лорда Долхаузи всего лишь восемь месяцев назад и быстро обнаружил, что официальные сообщения, будто в Индии все в порядке, не соответствовали действительности. Долхаузи расширил пределы Империи до невообразимых ранее размеров, но за этим не последовало соответствующего увеличения штатных сотрудников Компании, требуемых для управления и администрирования. Бенгальскую армию лишили офицеров, которых отослали на особую службу управлять вновь приобретенными районами, действовать в качестве судей, строить дороги и мосты или усмирять восставшее население; от этого пострадала эффективность выучки в армейских полках. Генерал-губернатор не был силен в создавшейся ситуации и не знал, как с ней справиться.

Одним из последних деяний лорда Долхаузи была аннексия Оуда, но усмирение этой области пришлось на долю лорда Каннинга.

Назначение мистера Каверли Джексона на должность главного комиссара Компании оказалось неудачным. Мистер Джексон, казалось, был больше заинтересован в проведении оживленной бумажной войны со своими подчиненными, Габбинзом и Оммани, чем делами Оуда. Мистер Габбинз, вспыльчивый и раздражительный, с энтузиазмом принялся за борьбу, и несчастная провинция, основное, место рекрутирования сипайской армии Компании, осталась в состоянии хаоса, в то время как главные британские администраторы тратили большую часть своего времени и энергии на взаимные обвинения, измышления, ежедневно бомбардируя своими депешами Калькутту.

К довершению забот лорда Каннинга, над Персией нависли тучи войны, и он знал, что, если она будет объявлена, придется посылать войска из Индии, что окажется совершенно разорительным. Есть также проблемы с Ваджидом Али, низложенным царем Оуда, обосновавшимся в Калькутте и привезшим с собой родственников и вассалов, живущих в праздности и занимавшихся интригами и составлением бесконечных жалоб на британских офицеров, которые, как они утверждали, причиняли страдания и унижения низложенной знати, грабя их добро, преследуя их женщин, используя их дворцы для содержания своих лошадей и собак.

Лорд Долхаузи, отплывая из Индии навстречу преждевременной смерти, воображал, что оставляет после себя мирные сельскохозяйственные акры, отвоеванные у диких лесов средневековья и варварства. Но посеянные им зубы дракона взошли под ногами его преемника, и лорд Каннинг смотря на беззаботно вальсирующих гостей, мысленно был весьма далеко от них.

Полковник Эбатнот, не будучи хорошим танцором, оставил жену сплетничать со старшими женщинами и присматривать за Лотти, Софи и Винтер и удалился в более близкую ему по духу компанию нескольких джентльменов, его единомышленников, раскуривающих сигары в холле на некотором отдалении от танцзала. Его появление приветствовал дородный штатский.

— Привет, Эбатнот, тебя-то я и хотел видеть, Фоллон много болтал здесь всякой чепухи о недовольстве среди армии вокруг Дели. Это ведь твой район? Я сказал ему, что не верю этой болтовне и наполовину. Армия абсолютно здорова!

— Ну… слухи такие действительно были, — осторожно подтвердил полковник, — но у меня не было неприятностей с моими людьми. Мое почтение, генерал. Привет, Фоллон.

— Ха… слухи! — фыркнул тучный штатский. — Всегда слухи. Разве Индия может жить без них. Но только паникеры трясутся и принимают их всерьез.

Бронзовое лицо полковника Фоллона приобрело багровый оттенок.

— Я отвергаю эту клевету, сэр! Я не паникер, но и не правительственный страус, зарывающий голову в пески благодушия и самодовольства. Я говорю вам, что у сипаев появились опасные идеи. Идеи, которые мы заронили в них сами или не сделали ничего, чтобы их предотвратить. У них созрели обиды, на которые мы не обращали должного внимания.

— Какие например, сэр? Сипаи получают питание более хорошее, обращение более вежливое и жалование более высокое, чем когда-либо раньше.

— В этом-то и сложность, — вмешался в разговор пожилой мужчина с седыми усами, одетый в голубую с серебром форму знаменитого полка бенгальской кавалерии.

— В дни моей юности они привыкли быть стойкими, как палки из орешника, но теперь мы избаловали их. Да, черт подери! Мы избаловали и изнежили их, словно ведем школу для девиц, а не армию. Все размякли.

— Не размякли, — огрызнулся полковник Фоллон, — а все прогнило с ног до головы. Половина молодых офицеров даже не знает своих людей, а остальные оторваны от дел в армии специальными назначениями на гражданские посты. К тому же этот проклятый брахманизм. Надо его как-то ограничить.

Высокий красивый мужчина с холодными глазами тоже решил вступить в дискуссию.

— Брахманизм? Прошу просветить мое невежество, полковник Фоллон. Я не знал, что в этой стране существуют партии.

— Это не политическая партия, лорд Карлион, это одна из форм индуизма. Брамины — дважды рожденная жреческая каста индусов, которая почитается всеми остальными. Одно время была предпринята попытка ограничить набор браминов на службу, но они записываются как раджпуры и кшатрии, но все же сохраняют свои священные права и привилегии, что разрушает дисциплину.

— Как, сэр? Вы хотите сказать, что Компания зачисляет священников в ряды военных?

— Они не являются священниками в обычном смысле, — пояснил мистер Холливелл. — Это наследственные члены высшей касты. Брамином можно родиться, но не стать. И индусы низших каст не осмеливаются оскорбить их из страха ужасных наказаний, которые выпадут им не только на этом свете, но и в следующем.

— Что приводит к бесконечным затруднениям в войсках, — вставил полковник Фоллон, — потому что они держатся друг за друга, как члены тайного общества. Брамин никогда не донесет на другого, и не так уж редки случаи, когда индус-офицер из низшей касты пресмыкается перед рядовым сипаем, принадлежащим к браминам. Это полностью уничтожает дисциплину, и надо было бы уже давно набирать армию только из низшей касты. Именно брамины сейчас и мутят поду.

— В чем это выражается, сэр? — осведомился лорд Карлион. — Я так понял, что мистер Холливелл сказал, будто сообщения о беспорядках не имеют никаких оснований.

— Так оно и есть — фыркнул мистер Холливелл. — Никаких оснований. Много трусливой болтовни.

— Генри Лоуренс совсем не похож на труса, — пробормотал тощий мужчина с темным, птичьим лицом в серебристо-голубой форме пенджабской кавалерии.

Мистер Холливелл повернулся к говорящему, лицо его угрожающе побагровело:

— Я весьма уважаю сэра Генри как способного администратора, — гневно проговорил он, — но он чертовски любит этих темнокожих! Он был против аннексии Оуда и так настаивал на этом, что Дел вынужден был довольно резко поставить его на место.

— Сэр Генри не единственный, кого его светлость поставил на место, — сухо проговорил тощий мужчина. — Мне помнится, то же было в пятидесятом году с Нэпиром и по той же причине.

— Одного поля ягоды, — огрызнулся мистер Ходсон. — Паникеры оба. Сэр Чарльз заявил, что бенгальская армия на пороге восстания, и Империя в опасности. Чистая фантазия, и он-таки оказался неправ!

— Вы считаете, что благодаря быстрым действиям, предпринятым сэром Чарльзом, опасность была временно предотвращена, — так же зло возразил полковник Фоллон. — Но остается фактом, что вся армия заметила и обсуждала разногласия между главнокомандующим и генерал-губернатором. Это стало предметом всеобщих обсуждений и оказало нам медвежью услугу, так как солдаты увидели, что их главнокомандующий был вынужден подать в отставку, а также поняли, что в верхах произошел раскол. Они узнали и кое-что еще более опасное. Хочу напомнить вам, сэр, что недовольство, которого опасался сэр Чарльз Нэпир, могло привести к волнениям в связи с низким жалованием, и он пытался устранить его сам.