Корабль качало, холодные брызги обжигали лицо, и она почувствовала себя нехорошо. Но ей никак не хотелось спускаться в душную каюту, где Лотти уже мучилась на койке от морской болезни. Свежий воздух все-таки был предпочтительнее, и, стиснув зубы, она стала прохаживаться по палубе.

А пустынная палуба продолжала уходить у нее из-под ног, и она уже стала жалеть, что не ушла. Лучше было спуститься в каюту, пока у нее еще хватало сил: теперь она вдруг поняла, что не может сдвинуться с места. Она могла только стоять, вцепившись в перила и бессильно наблюдать, как ветер раздувает ее плащ наподобие паруса; шляпка была сорвана ветром с головы и держалась теперь только на лентах. Голова словно распухла, перед глазами появились и запрыгали искорки, она почувствовала тошноту. Винтер не слышала шагов за спиной, а если бы и услышала, не обратила бы внимания. Она стала ко всему безучастной и лишь почувствовала, как ее подхватили чьи-то руки, и уже не надо держаться за перила.

Кто-то вдруг поднял ее легко, как ребенка, и слегка насмешливый мужской голос проговорил: «Наверно, это входит в обязанности курьера». А потом ее понесли в темноту, в каюту. Она слышала, как открылась дверь каюты, слышала стоны Лотти, которую рвало. Она отвернулась и уткнулась лицом в плечо мужчины, который ее нес. Он с деланным ужасом сказал «О, Господи!», потом закрыл дверь. Через минуту он положил девушку на койку, и она, открыв глаза, увидела лицо капитана Рэнделла. Ему, видимо, было весело, и она снова закрыла глаза. Зажав рот рукой, она огромным усилием воли заставила себя сказать:

— Пожалуйста, уходите. Я… боюсь, мне сейчас будет очень нехорошо.

— Я видел вещи и похуже, — философски заметил капитан, нагибаясь за тазом.

А Винтер было уже все равно, уйдет он или нет. Капитану же не пришло в голову уйти, так как, честно говоря, он не смотрел на нее, как на взрослую. Он еще удивлялся, что ей уже семнадцать, и она едет на собственную свадьбу с комиссаром Бартоном. Маленькая, промокшая, мучимая морской болезнью, она была сейчас больше похожа на семи-, чем на семнадцатилетнюю.

Проснулась она утром. Было пасмурно и шел дождь. Пароход продолжал свой трудный путь по волновавшемуся морю. Каюта поднималась и опускалась перед глазами Винтер, и она, вздрогнув, закрыла глаза. И вдруг странная мысль заставила ее открыть их вновь. Это была не ее каюта. Обстановка была ей не знакома. Должно быть, каюта капитана Рэнделла. Значит, он принес ее сюда вчера вечером, потому что Лотти было слишком плохо, а сам ночевал где-то еще, может быть, в кают-компании. Удивительно, что он так беспокоится!

Винтер лежала, с ужасом вспоминая подробности вчерашнего неприятного происшествия. Как она могла так себя вести? Вместо того, чтобы настоять на том, чтобы остаться одной, она не только приняла помощь от капитана, но даже как будто была рада этому! Она помнила, как он держал ее голову над тазом, когда она уже обессилела и не могла сама себя обслуживать. Потом он положил ее на подушку и умыл холодной водой, снял с нее мокрый плащ и влил в рот бренди, со знанием дела и совсем без смущения.

Винтер не знала, что жизнь офицера на государственной службе требует гораздо большего числа навыков и большей готовности к неожиданным обстоятельствам, чем у среднего человека. Чем только не приходилось заниматься Алексу Рэнделлу сверх прямых служебных обязанностей: ампутировать ногу человеку, покалеченному тигром, вешать убийцу, обеспечивать кров и стол для тридцати семи маленьких детей, принимать роды, вытаскивать кричащую женщину из погребального костра ее мужа, где она должна была быть принесена в жертву по обычаям своего народа, вопреки новому закону Компании. Так что не приходилось удивляться тому, что он так легко справился с помощью девушке, страдавшей морской болезнью. Удивительно, как он еще не снял с нее платье. Она осторожно пошевелилась, и вдруг поняла, что он так и сделал. Ее тяжелое батистовое дорожное платье вместе с кринолином из китового уса висело на стуле, а она, укутанная одеялами, была только в нижней юбке и панталонах. А затем она с ужасом обнаружила, что капитан также распустил ее корсет.

От негодования она села на койке, но это было неосторожно. У нее вдруг все поплыло перед глазами, и она прислонилась головой к полированным доскам. Кто-то осторожно постучал в дверь, а через минуту она открылась, и появился сам капитан Рэнделл, причем, с недовольством отметила Винтер, очень хорошо выглядевший. Увидев ее враждебный взгляд, он улыбнулся. И эта улыбка была обезоруживающе приятной, а тот факт, что она даже в таком состоянии это признает, рассердил Винтер еще больше.

— Я принес вам поесть, — сказал он, — разрешите войти?

— Это ваша каюта, — зло ответила она, — и я не могу вас сюда не пустить. Только прошу вас хотя бы не упоминать о еде.

Алекс рассмеялся и вошел с небольшим подносом, который поставил у койки.

— Вы почувствуете себя намного лучше, если чуть поедите. Здесь только суп и печенье.

Винтер посмотрела на них и вздрогнула. Качка продолжалась в мерном тошнотворном ритме, и суп из миски пролился на поднос.

— Уходите, — прошептала она хрипло, — забирайте это и уходите!

Алекс сел на край койки.

— Если вы намерены продолжать переносить морскую болезнь, — заметил он прозаически, — то уж лучше и стараться не зря. — И прежде, чем она сумела что-нибудь сообразить, он поднял ее за плечи и стал кормить супом и сухим печеньем, как ребенка, как в таком случае сделали бы это старая няня или домоправительница Флекер. Суп был горячим и питательным, она даже смогла съесть большую часть печенья и действительно почувствовала себя намного лучше. Она прислонила больную голову к плечу капитана, это показалось ей очень уютным, успокаивающим. Она напоминала сама себе, что этот человек предал Конвея, что она однажды заслуженно ударила его хлыстом. Но все это сейчас не имело значения, все, кроме удивительного чувства покоя и безопасности. Этого чувства она не знала с детства, это напомнило ей заботливые руки Хуаниты и Азизы Бегам в знакомых стенах Гулаб-Махала. Она не понимала, почему на нее так действует враг Конвея, а значит, и ее, — но ее силы были слишком истощены, чтобы удивляться. Она чувствовала себя несравненно лучше, и ей не хотелось двигаться.

— Хорошо, — сказал капитан, ставя на место пустую миску, — что ваша компаньонка, как и большинство женщин здесь, лежит с морской болезнью, а то я боюсь, ваша репутация была бы навсегда испорчена. Леди имеют обыкновение щадить лишь свои чувства. Но пока вы можете безопасно оставаться здесь.

— Не могу. Я должна вернуться в свою каюту.

— Не советую. Ваша соседка пока далека от выздоровления, и десять минут пребывания там сведут на нет благоприятное действие еды и сна.

— Откуда вы знаете? — спросила Винтер, заинтересованная. — Вы ухаживали и за ними?

— Да, — заметил он, чуть усмехнувшись. — Если бы я знал, что сопровождение будет включать в себя обязанности сиделки, в жизни не согласился бы на это. Служители делают все, что могут, но у них только две ноги, а ваша компаньонка с дочерьми также на моей ответственности. Уверен, что когда миссис Эбатнот будет чувствовать себя лучше, она не простит мне этой помощи, но сейчас она очень нуждается во мне.

— Если вы развязали и ее корсет, я думаю, она никогда вам этого не простит. — Винтер сказала это не подумав (ее всегда учили обратному), и сама теперь рада была взять эти слова обратно. Она дернулась, стряхивая поддерживающую ее руку капитана, и густо покраснела. Упоминание о белье в те времена считалось неприличным, а она сказала это постороннему мужчине! Мужчине, который имел нахальство ухаживать за ней, словно горничная. Кузина Джулия упала бы в обморок. Но капитан, словно не замечая ее замешательства, серьезно продолжал.

— В этом не было необходимости. Она смогла это сделать сама.

Говорил он совершенно спокойно, потому что служба в значительной мере избавила его от ханжества Викторианской Англии, опутавшего частную жизнь множеством табу. Его, видно, не очень интересовало то обстоятельство, что женщины носят нижнее белье, и тем более это не возбуждало его воображения. Так что раздеть ее, снять промокшее верхнее платье было для него просто делом здравого смысла, раз она сама не в силах была этого сделать. Он, конечно, знал о практике тугого шнурования, и это казалось ему смешным и мучительным делом, но не больше, чем мундиры с тугими воротниками, аксельбантами и тяжелыми эполетами, вроде тех, что носил и он сам, как парадную форму, несмотря на страшный зной.

То, что Винтер покраснела и глаза ее стали испуганными, наверное, впервые навело его на мысль, что его действия могут кого-то шокировать. Он веско сказал:

— Разрешите дать вам совет, контесса. Здравый смысл принесет вам больше пользы, чем слепое следование условностям. Оставь я вас на ночь в мокрой и неудобной одежде, — я избавил бы вас от минутного смущения, но для вашего здоровья это было бы пагубно. А вы не можете себе позволить болеть, отправляясь жить в Индию.

Винтер успокоилась, а испуг ее сменился заинтересованностью. Слова его насчет здравого смысла были прямо противоположны поучениям кузины Джулии и всяких гувернанток. На мгновение его слова показались ей ересью, но, если подумать, они ведь были справедливы. Она даже почувствовала облегчение, словно была развязана какая-то тугая психологическая шнуровка. Она не очень высоко ставила мнение Джулии, но в области приличий считала ее авторитетом. А ведь кузина Джулия даже в таких условиях сочла бы помощь Рэнделла совершенно неприличной, а самое Винтер — почти что падшей женщиной. А ведь если бы капитан оставил ее на произвол судьбы, ее бы ожидала тяжелая простуда, а то и пневмония, хотя были бы соблюдены светские приличия.

Винтер, подумав, пришла к выводу, что подход капитана Рэнделла несравненно практичнее. Она улыбнулась, и ямочки появились на ее щеках. Алекс, кажется, впервые заметил ее улыбку, но не улыбнулся в ответ. Он смотрел на нее, впервые видя в ней не беспризорного ребенка, а женщину. Он как бы заново увидел лицо «сердечком», бледность которого сделала ее глаза еще больше, чем они были, голые руки и плечи цвета слоновой кости, густые, распущенные, иссиня-черные волосы. Потом он вдруг с неприязнью представил влажные дрожащие руки комиссара Бартона, трогающие эти голые плечи, и нахмурился. Он встал и сказал: