Виктория энергично обмахивалась веером. Болтовня с матронами не доставляла ей удовольствия. И, конечно, проклятый чужой язык часто становился камнем преткновения, потому что ей никак не удавалось его освоить. Виктория не могла разговаривать так же свободно и непринужденно, как дома. На корабле, в отличие от Анны, она чувствовала себя уверенно. Виктория знала, как трепетно относится к ней Умберто, как он ее бережет. Девушка сложила веер и вновь развернула его.

Сейчас она не могла бы сказать, что ей так уж весело с мужем. Вскоре после приезда Виктория заметила в нем первые перемены. Поначалу она списывала все это на необычную обстановку. В конце концов, новым здесь было все: жизнь на эстансии, расположенной посреди громадного земельного участка; толпы людей за работой; первая встреча с коренными жителями страны; жара; холод; насекомые-паразиты; непривычные звуки; распорядок дня; жизнь в роли невестки доньи Офелии — гордой испанки, как называла ее про себя Виктория.

У девушки похолодела спина, когда она впервые увидела Офелию Сантос у главного входа в дом, в сером с отливом, полностью закрытом платье с кринолином. На лице — словно нарисованная улыбка. Хозяйка поприветствовала невестку легким поцелуем в щеку. Виктории чудилось, что она держит за руки фарфоровую куклу, — такой изящной и хрупкой ей показалась донья Офелия. Но взгляд у доньи был словно стальной, неуступчивый и такой неуловимый, что Виктории сразу стало не по себе. Она уже начала думать, не мерещится ли ей все это. «Эта женщина не может меня ненавидеть, — пронеслось у нее в голове, а по спине вновь пробежал озноб. — Она ведь меня даже не знает».

Первые недели сразу после приезда принесли слишком много нового, чтобы замечать какие-либо изменения. Поэтому Виктория гораздо позже обратила внимание на то, как часто уходит Умберто. Вскоре он стал проводить ночи на южной окраине Сальты, в доме, о котором даме не подобает говорить в приличном обществе. Тогда они все же иногда обменивались парой дружеских фраз. После рождения дочери Эстеллы в сентябре 1864 года Умберто почти полностью потерял интерес к жене. Любовь — общение с ней, как он это называл, — превратилась в обязанность. Виктория быстро заметила, с какой радостью донья Офелия приняла эти изменения в отношении сына к нелюбимой невестке. Однако Умберто вдруг снова стал проводить время с женой.

— Надеюсь, она умеет производить на свет не только девочек, — коротко бросила донья Офелия после рождения Эстеллы.

Вскоре после этого у Виктории случился выкидыш.

— Она ни на что не способна. Это был неправильный выбор, — пробормотала вполголоса донья Офелия, когда Виктория, еще слабая и охваченная печалью, снова завтракала с семьей.

Но на этот раз дон Рикардо разразился руганью.

— Молчи! — Его голос прозвучал в столовой, как резкий удар плетью.

Умберто и донья Офелия тут же склонили головы, как побитые собаки. А Виктория тем временем смотрела на чепчик свекрови, под которым были спрятаны аккуратно расчесанные на пробор седые волосы. Офелия объявила ей войну, это Виктория понимала. Но девушка крепко сжала зубы. «Ты не выведешь меня из равновесия, — подумала она, — только не ты». В тот момент Виктория решила, что мать Умберто больше никогда не увидит, как она плачет. Только поздно ночью, когда все в доме уже спали, девушка в своей комнате позволила себе поплакать в подушку.

Когда слезы иссякли, она села, взяла бумагу и перо и принялась писать письмо родителям. Виктория чувствовала себя ужасно одинокой, потому что служанка Кете, сильно затосковав по родине, почти сразу же отправилась в обратный путь. Но Виктория не писала родителям об одиночестве, она и в будущем не намеревалась этого делать. Она сильная и не позволит себя победить.

«Можно привыкнуть ко всему, — думала Виктория, — люди отходчивы».

Во время подготовки к посту Виктория как новый член семьи впервые получила приглашение от одной из влиятельнейших семей Сальты и поехала в город.

В Сальте праздновали карнавал, и у девушки даже глаза округлились от удивления. Дон Рикардо рассказывал, что люди неделями ждут праздника, шьют костюмы для торжественных шествий и лично участвуют в comparsa — парадах, которые сопровождают карнавальные гуляния. На улицах смеялись и шутили, обливали друг друга водой и делали недвусмысленные намеки. Особое оживление царило в немногочисленных барах и кофейнях в западной и южной частях города, где не показывалась ни одна дама. Увеличивалось количество арестов из-за пьянок и поножовщины. На возвышенности, севернее города, появлялся настоящий палаточный лагерь, где можно было освежиться, насладиться играми, музыкой и танцами. В эти дни Умберто проводил здесь почти все время. В последние дни карнавала приехал Юлиус, но лучше бы Виктория с ним не встречалась. Он целыми днями сидел в кабинете у дона Рикардо, а долгими вечерами они с Викторией говорили о путешествии на корабле и о новой жизни. Так пролетели два месяца. В этом году Эстелла отпразднует первый день рожденья.

Виктория на минутку заглянула в дом, с трудом сдерживая зевоту. Из внутреннего дворика все еще доносились голоса мужчин. Умберто вывел племенных животных и нового жеребца. Мужчины разговаривали о делах. Виктория при всем желании не смогла бы понять, что в этих животных такого привлекательного. Но радостный голос мужа свидетельствовал об удивлении гостей. Вздохнув, девушка вновь взяла веер и стала им обмахиваться.

«И с этим человеком я ходила на выставку современной живописи в Париже, — подумала она. — С этим человеком я сидела на берегу Сены и пила красное вино прямо из бутылки. С этим человеком я сидела в грязных кофейнях и пила абсент. Мы смеялись, думая о том, как были бы шокированы наши родители, увидев нас. Этот человек видел меня раздетой».

Виктория сжала зубы и вытерла платочком пот со лба. «А сегодня ведь еще не так уж жарко», — вздохнула она.

Теперь, если доходило до соития, они даже не снимали ночных рубашек и гасили свет. С тех пор как Виктория приехала на Санта-Селию, у них не было никакого флирта: ни шуток, ни ласковых слов, ни удовольствия, ни смеха. Если Умберто хотел переспать с ней, то просто валил на спину, без лишних сантиментов входил в нее и изливался.

Она вспомнила, как когда-то предложила поехать с ним в Сальту. Тогда Виктория еще ничего не знала о публичном доме. В городе возле собора было здание, в котором семья Сантос проводила по нескольку недель и в котором дон Рикардо ночевал, когда встречался с деловыми партнерами. Это было красивое строение из обычных глиняных кирпичей, со светлой штукатуркой и деревянными балками, поддерживавшими крышу, красивыми коваными решетками на окнах и тяжелой резной дверью.

— Это не для тебя, — коротко возразил Умберто. — Нет.

У Виктории было определенное место в доме на эстансии. Для нее новая жизнь заключалась в том, чтобы держать рот на замке и следовать одному и тому же расписанию изо дня в день под неусыпным надзором доньи Офелии. Виктория словно стала дорогим фарфоровым сервизом, который доставали к приходу важных гостей, чтобы потом вновь отправить под замок. Иногда девушка чувствовала себя настоящей узницей. Виктория прислонилась к одной из резных колонн и закрыла глаза. В голове у нее бушевали мысли. Снаружи шумел ветер в кронах деревьев, раздавались крики птиц, мычал бык, слышались шорохи, которые неизвестно кто издавал. Девушка вспомнила о горах вдали, которые часто и с тоской разглядывала.

«Я хочу уехать отсюда», — подумала она. Но в письмах родителям Виктория рассказывала о девственных ландшафтах и о красоте ничем не обремененной жизни, о том, что ее беспрерывно носят на руках. Она не была трусихой и никогда не бежала от трудностей. Виктория вновь открыла глаза. Иногда она спрашивала себя, действительно ли в Сальте жил настоящий Умберто или на самом деле это был какой-то его злой брат-близнец. С тех пор как она попала на Санта-Селию, ей казалось, что у ее мужа две личины. И не только потому, что он вел себя с ней так, словно потерял к ней интерес. Умберто веселился с другими девушками. Считалось, что приходить по вечерам домой пьяным или развлекаться со шлюхами в Сальте — это в порядке вещей, репутация семьи Сантос от этого не пострадает.

Крики на заднем дворе стали громче. Виктория решила присоединиться к гостям.

Может быть, там было на что посмотреть?

Осторожно ступая по крутой лестнице, девушка спустилась в сад. Едва она очутилась под лучами заходящего солнца, как на ее спине выступил пот. Капли стекали под корсетом. Донья Офелия настаивала на том, чтобы Виктория была при полном параде: в корсете, нижней юбке и платье на подкладке.

— Господи, покрывало бабушки Августы не было таким толстым, — процедила Виктория сквозь зубы.

Совсем не дамской походкой она зашагала дальше.

Когда девушка свернула за следующий поворот, она остановилась, словно пораженная громом. В метре от нее кто-то стоял, прислонившись к стене дома. Этого человека Виктория никогда не встречала в поместье Сантосов. Мужчина был высоким и стройным, кожа у него была темнее, чем у любого на эстансии, если не считать индейцев. Волосы средней длины были собраны в хвост и подвязаны кожаной лентой. В профиль его нос казался острым, челюсть — угловатой. Мужчина был одет в светлую льняную рубашку и кожаные штаны. Он спокойно курил сигариллу, внимательно наблюдая за суматохой во дворе.

«Кто же это? Что он здесь делает, что ему нужно?»

Кончик сигариллы заалел, когда незнакомец сделал затяжку. Какое-то время он смотрел на Викторию, потом улыбнулся.

— Сеньора! — Он кивнул головой.

— Кто вы такой? — бросила Виктория в ответ.

— Педро Кабезас, сеньора Сантос. — Мужчина поклонился.

«Откуда ему известно, кто я такая?» — Виктория недоверчиво нахмурилась, но тут же почувствовала, что может доверять этому человеку. Девушке казалось, что они давно знают друг друга, что она встретила единственного близкого ей в этом краю человека. Какое-то время они смущенно смотрели друг на друга. Голубые глаза Виктории растворились в черных очах Педро Кабезаса. Она не могла отвести от него взгляд.