Она затрепетала и снова зажала рукой рот в тщетной попытке заглушить крики. У нее все поплыло перед глазами: и балдахин, и стены. Не осталось ничего, кроме безграничного восторга, кроме ощущения правильности. А потом и этого не осталось. Ее окутала сладостная пустота, вернее, эта пустота окутала ее ту, какой она могла бы стать, но которую она тщательно прятала и которая не должна была никогда возвратиться.

Но другая она возвратилась. Она всегда возвращалась. И на этот раз лежала обнаженная на этом мужчине в то время, когда ей следовало бы ублажать другого. Все последние часы кларет и пробудившееся поутру желание затуманивали очертания ее поспешного и бесполезного поступка. Теперь туман рассеялся, и все стало четким и ясным.


Его дыхание восстановилось не скоро, отчасти из-за того что он отвык от столь тяжелых физических нагрузок, и отчасти по вполне приятной причине, а именно из-за женщины, лежащей у него на груди.

Уилл сделал глубокий вдох и обнял ее. Она отдала ему все свои силы. Пусть лежит, сколько ей нравится, и отдыхает.

Вот если бы можно было… нет, он не будет тратить эти драгоценные минуты на размышления. Никак нельзя. За пределами этой кровати лежит ледяная реальность, сотканная из скудости его финансовых возможностей и первоочередных обязательств, а также из ее желания не зависеть от своего покровителя.

Ну и ладно. Он почти год ждал такой ночи и такого утра, и они стоили каждой минуты его ожидания.

Он вдруг почувствовал, как задергалась ее грудная клетка. О, черт. Она плачет.

— Лидия. — Его охватило разочарование, однако оно тут же уступило место беспокойству и желанию защитить. — В чем дело, дорогая? Что случилось? — Он положил ладонь ей на затылок.

Несколько мгновений она не могла облечь свои всхлипы в слова, и он встревоженно гадал, какие мысли овладели ею в тот момент, когда он поверил, будто ей было так же хорошо, как и ему.

— Я не хочу здесь оставаться, — наконец проговорила она. — Я хочу домой, в Лондон. — Признание, вероятно, сломало последние сдерживающие барьеры, и она горько зарыдала.

— Предоставь это мне. — Другого ответа он дать и не мог. — Не волнуйся. Я отвезу тебя домой. Сегодня же. — Для следующего слова ему понадобилось сделать глубокий-глубокий вдох. — Обещаю.


Мистер Блэкшир предложил взять на себя неприятную обязанность переговорить с Эдвардом.

— Я скажу ему, что ты плохо себя почувствовала, что виконт и так собирался сегодня возвращаться домой и предложил подвезти тебя. Я могу сказать, что твое плохое самочувствие стало препятствием для каких-либо недостойных действий.

Но Эдвард был не настолько доверчивым, чтобы поверить в эту сказку. И даже если бы мистеру Блэкширу удалось убедить его в том, что между ними ничего не было, он все равно счел бы ее виновной. Она бросила ему вызов на глазах у всей честной компании. Он не скоро простит ее за такое.

И действительно, механизм ее наказания уже был запущен: когда она звонком вызвала горничную и отправила ее в комнату мистера Роанока за муслиновым платьем цвета бургундского и за свежей сорочкой, девушка вернулась ни с чем. Как выяснилось, ее вещи уже вынесли из комнаты мистера Роанока. Поэтому ей пришлось надеть вчерашнее платье и ждать мистера Роанока в его кабинете.

Пока она шла по коридору, от страха у нее скрутило желудок. Мистер Блэкшир оделся первым и отправился сначала уговаривать виконта, а потом, возможно, объявлять Эдварду об их отъезде. Вполне возможно, что он сейчас находится в этом самом кабинете и готов поделиться с ней своей непоколебимой решимостью.

Но нет. Дверь была открыла, и она, переступив порог, обнаружила, что Эдвард беседует с каким-то господином, по виду похожим на управляющего. Он бросил на нее быстрый взгляд и жестом указал на стул, где, по всей вероятности, ей предстояло сидеть и молча ждать своей очереди.

Она прошла к стулу, но садиться не стала. Подчиняться его приказу — это демонстрировать свое раскаяние.

А вот раскаяния она совсем не чувствует. Да, она встревожена, ее охватывает страх перед последствиями ее безрассудства, ей трудно представить, каким образом ей и Эдварду удастся восстановить то, что было разрушено предательствами последних дней, однако она не испытывает ни доли раскаяния.

Беседа продолжалась еще минут пять, и когда управляющий ушел, Эдвард встал из-за стола и, не глядя на нее, приблизился к окну, сложил руки за спиной и расставил ноги.

— Полагаю, ты провела приятный вечер? — ледяным тоном осведомился он.

— Надеюсь, не менее приятный, чем ты. — Если он ожидал, что она в этой драме сыграет роль виноватой стороны, то он просчитался.

— Мои поздравления. А теперь слушай. — Он слегка вздернул подбородок, но не обернулся. — Твои вещи сложили в сундук. У тебя есть двадцать минут, чтобы позавтракать и попрощаться с тем, с кем считаешь нужным. Ты вместе со своим сундуком доедешь в телеге до Уитэма, там ты можешь сесть в почтовую карету. К концу недели, когда я вернусь в Лондон, ты должна съехать из дома на Кларендон-сквер. Я ясно выразился?

Ее реакция была неоднозначной. С одной стороны, она предполагала, что ей придется расплачиваться за свое вызывающее поведение. Более того, она догадывалась, что ей больше никогда не придется лечь в его постель, какие бы чувства им ни овладевали. Но с другой стороны, его заявления до глубины души возмутили ее, и от гнева у нее даже запылали щеки.

— Ясно. — Она тоже сцепила руки за спиной и сделала несколько шагов в его сторону. — Я вещь, на которую можно спорить, которую можно передавать другим мужчинам, когда захочется. Так? Предполагается, что в ответ на это я должна блюсти себя и молчать, когда ты не стесняясь рассказываешь мне о своих похождениях? — Своим бунтом она ничего не добьется. Даже если у него хватит духу признаться в том, что он поступил по отношению к ней несправедливо, она все равно к нему не вернется. У нее нет сил удерживать слова, которые давно рвутся наружу. — Ты волен развлекаться с другими женщинами, на которых ты положил глаз, а я должна сидеть и ждать, не требуя от тебя никаких объяснений?

Он повернулся, и его карие глаза блеснули долго сдерживаемым гневом. Он никогда прежде не бил ее, но сейчас она поняла, что на сей раз он может и не сдержаться.

— Я джентльмен. А ты любовница. — Пауза в две секунды. У него на скулах заиграли желваки, пока он подбирал слова. — Все эти семь месяцев я оплачивал твои расходы. А ты мои — нет. У тебя права указывать мне, как себя вести, не больше, чем у лакея или горничной.

Черт бы его побрал, он подкрепил свою враждебность доброй порцией непробиваемой логики. И напомнил ей о том, что в своем безоглядном стремлении отомстить и получить удовольствие она забыла положить на другую чашу весов его заботу о ней.

— Что будет с мисс Колльер? — Послышались отдаленные шаги, и она сообразила, что в скором времени ей придется пройти через неприятную процедуру объявления о своем отъезде вместе с мистером Блэкширом и его другом. Она предпочла бы тихо уехать в телеге и пересесть на почтовую карету.

— С кем? — Он на мгновение утратил царственный вид и слегка склонил голову набок.

— С моей горничной. Мисс Колльер. — Она вдруг похолодела. Ну как можно быть такой беспечной? Кто теперь будет заботиться о Джейн, если не она? — Я хотела бы забрать ее с собой. — Она лихорадочно соображала. У нее почти четыреста фунтов. Можно снять скромный домик и уговорить Уилла вместе с ней ходить по игорным клубам. — Можешь оставить себе украшения и все, что ты покупал мне. Я хочу взять только горничную.

Какая же она глупая, зачем она заговорила об этом. Она — опытный картежник — могла бы заранее предположить, что из этого получится. Она сама вложила оружие ему в руки и показала, как им пользоваться.

— Боюсь, это невозможно, — произнес он, слегка повысив голос и оглянувшись. Очевидно, кто-то вошел в комнату, и он обрадовался, что появился свидетель ее унижения. — Она очень миленькая, твоя горничная. Она развлечет меня, пока я найду себе новую любовницу.

Вполне возможно, он сказал это специально, чтобы ранить ее, оскорбить и еще раз показать, как мало у нее власти над ним. Вполне возможно, его намерения в отношении Джейн совсем другие.

Только это не имело значения. Его слова пробудили в ней дикую ярость на саму себя за то, что она не смогла защитить девочку, и на всех мужчин, которые считают, будто женщина существует на свете только для того, чтобы развлекать их. Не отдавая себе отчета в действиях, она шагнула вперед и влепила ему пощечину.

Он ответил мгновенно. Ее вдруг обожгла боль, и она лишь спустя секунду сообразила, что он ударил ее по лицу. Она попятилась, покачнулась и неожиданно ощутила, что ее поддерживают чьи-то уверенные, но незнакомые руки. Послышались какие-то звуки, началось какое-то движение, и когда ее зрение прояснилось, она увидела, что Эдвард лежит на обюссонском ковре.

Стоящий над ним мистер Блэкшир повернулся и посмотрел мимо Лидии на человека, который поддерживал ее. Взгляд его был мрачным. Вероятно, он получил ответ на свой невысказанный вопрос, потому что снова повернулся к поверженному Роаноку.

— Можете прислать своих друзей к лорду Каткарту, когда вернетесь в Лондон. Встретимся, когда вам будет угодно.

Эдвард кивнул, потирая челюсть. У нее тоже болела челюсть. И щека горела.

Она вдруг показалась себе хрупкой, как пустая яичная скорлупа. Роанок ударил ее, Блэкшир дал ему сдачи, и теперь они встретятся на дуэли, будут стреляться.

— Не надо, — произнесла она. — Я этого не хочу.

Никто ей не ответил. Что сделано, то сделано. Теперь никакие ее слова, никакие действия, никакое даже самое глубокое раскаяние не исправят положение.


— Ну, Блэкшир, что дальше? — спросил сидящий напротив лорд Каткарт. Одна его рука лежала на спинке дивана, и он покачивался в такт движению кареты. Первые полчаса путешествия они обсуждали несущественные вопросы и по негласной договоренности делали вид, будто не случилось ничего необычного и будто никакие обстоятельства не вынудили их покинуть дом Роанока раньше времени. Вскоре мисс Слотер заснула, привалившись к плечу Уилла, и они заговорили на темы, которые не предназначались для ее ушей.