Сесилия Грант - В сетях любви

Июнь 1815 года

— Его нельзя было трогать с места! Зачем вы принесли его сюда? О чем вы только думали, черт побери? — От хирурга пахло кровью.

В слабом свете свечей, освещавших помещение полевого госпиталя, казалось, что этот человек, привыкший распоряжаться жизнями других людей, состоит из одних теней.

— Санитары-носильщики отказались его забирать. Я ждал несколько часов. — Блэкшир тихо хрипел, как будто его горло было ободрано до крови, хотя в этом не было ничего удивительного: весь день ему приходилось перекрикивать оружейные залпы и пушечную канонаду, перекрикивать грохот от столкновения кавалерии двух наций.

Была и еще одна причина, почему он не мог говорить громко. Они находились в церкви, вернее, в здании, которое было церковью, прежде чем его приспособили для столь страшных нужд. Вероятно, оно снова станет церковью, когда всех этих людей переправят в Брюссель. В Брюгге. В нормальные госпитали с нормальными койками вместо узких скамеек и холодного каменного пола. Человек должен проявлять уважение к церкви во всех ситуациях.

— Вы знаете, какой у них приказ. — Врач склонился над скамейкой, на которой лежал Толбот, приподнял и опустил его слабую руку. Его грудная клетка двигалась в каком-то причудливом ритме, который, казалось, не имеет никакого отношения к дыханию. — Они должны первым делом забирать офицеров и только потом выбирать тех, кого еще можно спасти. Господь свидетель, таких много, поэтому без работы нам не сидеть. Так что нечего тратить время на безнадежный случай.

Слова врача никак не способствовали выздоровлению пациента. Уилл открыл рот, собираясь высказаться, и тут же закрыл его. Какое ему дело до манер этого человека! Главное — это состояние конечностей Толбота. Хотя он был весь покалечен, он все еще мог двигать пальцами рук и ног, когда лежал на поле битвы. Возможно, Уилл совершил ошибку, ему не надо было приносить его сюда.

Но поразмыслить над этим можно будет позже.

— Но сейчас он здесь. — Приказ сформировался на подсознательном уровне после долгой практики: отбросить прочь несущественное, определить путь и направить человека по этому пути. — Не будем заниматься домыслами. Я прошу одного: взгляните на него и определите, что можно сделать. Ведь это то же самое, чем вы занимались всю ночь.

— Вы меня плохо поняли? — Хирург выпрямился, и его лицо скрылось в полумраке. — У него поврежден позвоночник. Он не в состоянии двигаться и не чувствует ног. Ему уже не помочь.

Уилл сглотнул. В горле возникло ощущение, будто он проглотил горсть картечи.

— Откуда вы знаете? Вы же даже не осмотрели его. Здесь слишком темно, чтобы понять все с первого взгляда. А что, если он не может двигаться просто из-за боли и слабости? — Даже несмотря на чудовищную усталость, Уилл понимал, насколько бессмысленен его аргумент. Стиснув зубы, он отступил на шаг.

И наткнулся на кого-то: это оказался рядовой пехотинец, который, не обладая привилегиями лейтенанта, лежал не на скамье, а на каменном полу. Вопросительный взгляд его глаз на мгновение задержался на Уилле, а потом скользнул в темноту под потолком.

Этот пациент не издавал ни звука в отличие от других. Стоны становились чудовищными, когда концентрировались в замкнутом пространстве и отдавались эхом в каменных стенах церкви, ставшей по иронии госпиталем.

Уилл медленно вдохнул, медленно выдохнул. Два дня назад он опустился на колени на перекрестке у Катр-Бра, чтобы перезарядить мушкет: порох, пуля, пыж, — и тут налетели кирасиры в блестящих прочных нагрудниках. В тот момент он подумал: «Теперь я знаю, как выглядит ад». Примерно тридцать часов спустя он понял: «Ад — это бессонная ночь под ледяным, дождем после одного сражения и перед другим. Это промокшая насквозь форма, которая хлюпает, когда ты хлопаешь по плечу испуганного новобранца и не можешь подобрать для него слова утешения».

Потом адом стали битвы, грохот, вонь, сраженные товарищи, ад для выживших, ад долгого ожидания с Толботом, дикой усталости, тающей надежды на помощь, безграничного отчаяния, которое в конце концов побудило его взвалить раненого на плечо и понести. Будь он в другом состоянии, он бы не сделал такой ошибки.

И не совершил бы еще одну, поверив, что он уже видел преисподнюю. Теперь же Уилл знал, что она — это та часть переделанной в госпиталь церкви, где отвели место для безнадежных раненых солдат и свалили их на каменный пол, как человеческий мусор. Они молят Господа, или врачей, или матерей о милосердии и ничего не получают в ответ на свои мольбы.

Нет. Можно утонуть в таких размышлениях, а у него в настоящий момент есть более важные дела.

— Пожалуйста. — Хирург уже вставал. Это был последний шанс Уилла найти к нему подход, каким-то образом заставить сделать хоть что-то для человека, которого он вынес из ада. — Он один из моих ребят. Я в ответе за него. У него жена и ребенок.

— Ради Бога, лейтенант, оглянитесь вокруг. О каждом из этих людей будет кто-то скорбеть. Каждый из них ляжет тяжелым грузом на совесть какого-нибудь лейтенанта, или сержанта, или полковника, которые наверняка придут к выводу, что в какой-то момент боя ему надо было бы действовать по-другому.

Врач погладил Уилла по рукаву — это был жест утешения.

— По правде говоря, я не уверен, что санитарам-носильщикам удалось бы благополучно доставить его сюда. Результат был бы практически таким же.

Эти слова тоже должны были утешить его.

— Вы сделали, что могли. А теперь я предлагаю вам поспать.

Вот и все. Толбот останется умирать. Санитары-носильщики ничем бы не помогли ему. Однако его принес Уилл, он намеренно не дал им этот шанс.

— Подождите. — Теперь вверх взметнулась его рука, чтобы задержать доктора. Он заставил свой голос звучать тише. — Вы можете хотя бы дать ему что-нибудь? Опиум? Он ужасно страдает.

Господи, Уилл догадался, каким будет ответ, когда еще не договорил. Каждый из тех, кто лежал здесь, тоже испытывал страшные муки, а опиум использовали только для тех, кому делали операцию.

— Сожалею, — сказал доктор.

Уилл, выпустив его руку, смотрел, как он удаляется.

Грудная клетка Толбота неровно поднималась и опускалась, как бы повторяя рваное биение его сердца. Когда это закончится? Надо было спросить. Он поднес руку к лицу, провел ладонью по глазам, по давно не бритым щекам, по горестно опущенным уголкам рта, по подбородку. Повернувшись, он встал на место доктора у скамьи и опустился на колени.

— Я заберу тебя отсюда. — Глаза раненого были закрыты, но он плотно сжал губы и дернул головой, что означало кивок. — Слишком много раненых, у них нет ни свободного хирурга, ни опиума. Тебе нет смысла оставаться здесь.

«Потому что нет надежды». Зачем произносить это вслух? Кому от этого будет лучше?

— Может, другие госпитали оснащены получше, и мы сможем раздобыть тебе хотя бы немного джина.

Джин. Маловероятно. Если только не начать грабить трупы в поисках фляжки. Между нынешним моментом и тем мгновением, когда Толбот испустит дух, эта идея выглядит вполне резонной.

Уилл поднял раненого со скамьи и едва не согнулся, но не под тяжестью тела, а словно под грузом обманутого доверия. Лавируя между живыми и мертвыми телами, он продвигался к двери, и каждый его шаг омрачался растущим предчувствием: вполне возможно, что после всех увиденных картин ада его ждет нечто еще более страшное.

Март 1816 года

Трое из куртизанок были красавицами. Его же взгляд, естественно, остановился на четвертой. Давнюю привычку не изжить, как бы ни менялась жизнь.

Уилл облокотился на стол и подпер голову ладонью. Эта беззаботная поза свидетельствовала о его полной уверенности в своей роли и позволяла краем глаза следить за понтером напротив и хорошо видеть дам. Последних он разглядывал просто так, без всякого умысла. Он пришел в это заведение с определенной целью, перед ним стоит серьезная задача, и куртизанки не имели к этой задаче никакого отношения.

Однако любой человек имеет право смотреть по сторонам. Слегка вытянуть шею, время от времени поглядывать на одну из дам — и вот из кусочков собирается полная картина. Он наблюдал за ними весь вечер, пока они играли в карты, сидя за столом примерно в пятнадцати футах от больших столов джентльменов. И хотя все они — в том числе искусительница с блестящими волосами цвета красного дерева и грациозная и хрупкая, как хрусталь, блондинка — радовали глаз, только одной удалось привлечь к себе его внимание.

И вот сейчас он наблюдал за ней. Ее глаза смотрели на карты, которые она изящными пальчиками разворачивала перед собой веером после сдачи. Не красавица, нет. Можно сказать, миловидна. Любой молодой человек был бы рад иметь такой орлиный нос и такие изогнутые брови.

Она изучила свои карты, но не переместила ни одну из них, хотя играли в вист, и три ее партнерши уже переложили свои карты так, как им было удобно. Она посмотрела на ту, что сидела напротив. Серовато-голубые глаза, ничего не выражающие. Имей она все козыри, никто бы об этом не догадался.

— Там ловить нечего, Блэкшир. — Слова долетели в облаке табачного дыма, едва слышные в шуме разговоров за другими столами. — К ним уже стоит очередь. — Лорд Каткарт, разглядывая карты, передвинул трубку из одного угла рта в другой. В поле его зрения на мгновение попали, дама и десятка. Удаче действительно нравится кидаться в объятия богатым.

— Даже если бы они были свободны, я бы все равно не стал ничего ловить. С такими, как они, младшему сыну без состояния ничего не светит, — так же тихо сказал Уилл. У него на руках были пики, и он, приподняв уголок, взглянул на сданную карту. Семерка треф.