– Вы сами искусственно вызываете эти видения. У меня такое чувство, что вы призываете к себе дьявола. А когда он приходит, то выражаете недовольство этим. Я ни разу не видела вас улыбающимся, вы вечно хмуры и чем-то недовольны. Если все время уверять, что все вокруг – сплошная темень, то, в конце концов, внутри вас тоже будет царить только темнота. Скажите, неужели вам никогда не бывает смешно?

– Над чем смеяться? Когда люди смеются, они не понимают, что всегда смеются над собой, над своей глупостью, скудоумностью. Я смотрю на людей и постоянно думаю: неужели они не понимают, какие они все идиоты, как убоги и ничтожны, как, в конце концов, некрасивы, безобразны? Я даже не говорю про их тела, посмотрите, как ужасно все одеваются. Даже те, кто тратят на одежду огромные деньги, кто выбирает лучших модельеров. Безвкусица, мир – это царство безвкусицы.

– Я так полагаю, что эти слова в полной мере относятся и ко мне тоже…

Она встретилась с горящим взглядом Лукомского.

– Вы – исключение. Вы и я – исключения, мы оба не принадлежим этому миру. Мы – чужие в нем. Мы с вами подобны двум святым, попавшим в шайку разбойников. Разве вы это не ощущаете каждую минуту?

– Каждую минуту – нет, – попыталась пошутить Юлия. Она вдруг почувствовала, что ее бьет мелкая дрожь. Чтобы Лукомский не заметил ее состояния, она немного отодвинулась от него. Но он не дал ей отдалиться, тут же шагнул вслед за ней.

– Те, кто чувствуют одинаково, должны быть вместе. Это высший закон мироздания! Нас очень мало, но мы существуем. Пусть все остальные упиваются этим миром, его убогими дарами, мы презираем и отвергаем его. – Лукомский повернулся к расставленным полотнам. – Разве вы не поняли, что с тех пор, как я увидел вас, я в каждой своей картине зову вас к себе? Будьте со мной, забудьте обо всех этих жалких созданиях, пусть они копошатся на своих убогих делянках. Юлия, вы так прекрасны.

Внезапно руки Лукомского властно вдавились в ее плечи, а его губы оказались совсем близко от ее рта. Никогда она еще не испытывала такой сладости от поцелуя, горячая волна родилась внизу живота и стремительно стала подниматься вверх по протокам тела. Она ощутила его ищущие ладони на своих бедрах, они явно собиралась проникнуть под юбку.

– Нет! – вдруг яростно закричала она и так сильно оттолкнула Лукомского, что он не устоял на ногах и повалился на одну из своих картин. На его лице сначала появилось изумление, потом – гнев. Он встал и бросился на нее. Между ними завязалась борьба. По напору, с которым он ее атаковал, Юлия понимала, что он собирается овладеть ею любой ценой. Но это и придавало силы ее сопротивлению, ей удалось вырваться из его объятий, и теперь они носились по мастерской. Она ловко маневрировала между полотнами и мебелью, и преследователь никак не мог ее поймать. Он был слишком крупным мужчиной, и ему недоставало проворности.

Так они бегали уже минуты три, и Юлия стала немного уставать. Кроме того, она помнила, что когда вошла в мастерскую, Лукомский запер дверь на ключ. А это значило, что убежать из помещения ей все равно не удастся, и рано или поздно она снова окажется зажатой в сильных лапах художника.

– Послушайте, давайте прекратим эту игру в догонялки и поговорим спокойно, – на бегу предложила она.

– Вы будете моей, – тоже на бегу крикнул он.

– Это глупо, так женщин не соблазняют. Еще пять минут назад вы мне нравились, и я хотела вас, теперь же я испытываю к вам совсем другие чувства. Вот и все, что вы добились такими действиями.

По-видимому, последние слова все же докатились до сознания Лукомского, совершив в нем небольшой переворот; он остановился и хмуро посмотрел на нее.

Юлия тоже замерла на максимально отдаленном от него расстоянии.

– Вы успокоились? Я могу чувствовать себя в безопасности?

Лукомский неохотно кивнул головой. Он подошел к шкафу, достал оттуда бутылку коньяка и стакан и выпил.

– Хотите? – предложил он.

– Я за рулем, – нашла она убедительный довод для отказа.

– Тем необходимее вам выпить, – усмехнулся он.

– Вы чуть не изнасиловали женщину, – сказала Юлия, по-прежнему держа безопасную дистанцию. – Вас бы потом замучила совесть.

– Совесть… Вот уж никогда не имел с ней никаких проблем. – Он усмехнулся. – Разве вы не понимаете, что я вас люблю? А вы любите меня.

– Я вас не люблю, хотя я действительно чувствую к вам нечто странное. Вы меня притягиваете и отталкиваете. Вы – опасный человек и прежде всего для самого себя. Мне иногда кажется, что вы себя ненавидите и переносите эту ненависть на других. Но я не понимаю, почему?

– Почему?! – лицо Лукомского от обуреваемых им чувств покрылось красными пятнами. – А как вы думаете?

– Я не знаю.

– Я ненавижу себя за то, что чувствую, что похож на них. Эти люди, да разве вы не видите, что в них нет ничего человеческого? Их лица на самом деле маски, их слова – школьные тексты, которые они когда-то заучили, их желания примитивны, как палки. Я ненавижу себя за то, что презираю их и в тоже время хочу добиться у них успеха. Мне нужны их аплодисменты, мне нужны их деньги. Мне приятно, когда я вижу на стенах их безвкусных кабинетов свои картины. Хотя я знаю, им глубоко плевать на них. И только с вами я могу быть другим, только вам я могу сказать это. Будьте моей, умоляю. Хотите, я встану на колени?

– Не надо! – поспешно воскликнула Юлия, но Лукомский уже опустился на колени и теперь снизу смотрел на нее.

– Встаньте, это все равно ничего не изменит.

Но Лукомский явно не хотел менять позу, он продолжал смотреть на нее, и Юлия чувствовала себя очень неловко – еще никогда мужчина не стоял перед ней на коленях. Ей хотелось как можно скорее уйти отсюда.

– Вы приписываете мне качества, которыми я не обладаю, – сказала она. – Я ничем не отличаюсь от других, я не менее чем они невежественна и своекорыстна.

– Нет, я знаю, это не так, – возразил Лукомский, не меняя коленопреклоненной позиции. – Это все наносное. Вы специально наговариваете на себя, чтобы было спокойнее жить. Это всего лишь защита.

– Не понимаю, откуда вы взяли, что я такая?

– Я рисовал ваш портрет. Я всегда чувствую человека, чей портрет я рисую. Я вас люблю. Я еще никого никогда не любил.

– Этого не может быть.

– То было совсем другое.

– Ну, хорошо, все равно вы должны понимать: я замужем, я не хочу изменять мужу, я люблю его.

– Его нельзя любить.

– Нельзя любить Максима?!

– Максима и всех остальных.

– Почему нельзя?

– Нельзя любить то, чего нет.

– Что значит нет?

– Вы отлично понимаете меня, на самом деле их просто не существует, это не более чем мошки, которые вьются вокруг лампочки, которую кто-то неизвестно зачем зажег. Разве вы можете любить мошек?

– Ну, если уж любить, то любить надо всех, – усмехнулась неожиданно для себя Юлия. – Но я так понимаю, что вы мошкой себя не считаете? И, пожалуйста, встаньте с колен, мне так неудобно разговаривать с вами.

Лукомский послушно вновь принял более привычное для себя вертикальное положение. Затем сел на диван. В его руках снова оказались бутылка и стакан.

– Вы будете сожалеть о своем поступке, – сказал он.

– Почему вы так думаете?

– Мы призваны спасти друг друга.

– Спасти от кого?

– Разве вы не понимаете?! От самих себя. Ведь вы боитесь долго оставаться в одиночестве?

– Иногда да.

– Поверьте, этот страх в вас будет усиливаться. Я через это уже прошел. Я могу рисовать. А как вы будете убегать от самой себя?

Юлия неопределенно пожала плечами. Она тоже задавала себе этот вопрос, может быть только не в столь категоричной форме.

– Я что-нибудь придумаю.

Лукомский усмехнулся. Он выглядел каким-то понурым, и Юлия с удивлением поймала себя на том, что ей даже немного жалко его. Вот уж воистину неисповедимо женское сердце.

– Нам нужно отобрать картины, – сказала она.

Лукомский как-то мутно взглянул на нее и махнул рукой.

– Какая разница?! Они проглотят все. Главное, чтобы им указали, чем надо восхищаться.

– Тогда я пойду. Вы не откроете дверь? – с некоторой опаской сказала она.

Лукомский достал ключ из кармана и протянул его ей.

– Откройте сами.

Юлия поспешно отворила дверь, но перед уходом бросила на художника прощальный взгляд. Лукомский смотрел на нее, в руке у него был зажат стакан, в котором плескался коньяк.

Глава 16

Это была странная мысль, но Юлия никак не могла избавиться от нее. Юлия ехала домой, и она, словно назойливая муха, постоянно жужжала в голове: ее брак с Максимом на грани распада.

Она не могла понять, почему то, что случилось в мастерской художника, привело ее к этому убеждению. У нее с Максимом не было ни ссор, ни каких-то других противоречий. Да, она едва не изменила ему, но в последний миг смогла пересилить себя, оттолкнуть змея искусителя. А потому она вправе считать, что ничего плохого не произошло. И все же она не могла отделаться от ощущения, что ее супружеской жизни угрожает серьезная опасность.

Пока не поздно, надо исправлять положение, думала она. Но как? Распад ее семейной жизни происходит на таком тонком уровне, что она сама не в состоянии понять, где расположен источник появления этих ощущений. Но то, что они есть и то, что они весьма сильные, в этом нет никаких сомнений.

«Я должна поговорить с Максимом», – несколько раз повторила она одну и ту же фразу. То, что разговор был необходим, она не сомневалась. Проблема заключалась в другом; она никак не могла определить, о чем они должны поговорить.

Юлия приехала домой, раздираемая сомнениями. Максим уже вернулся с работы и ждал ее. Она взглянула на него и прочла в его глазах вопрос; он явно хотел узнать, где она была.

Юлия решила сказать правду, но не всю.

– Меня просила Довгаль поехать к Лукомскому, отобрать картины на его выставку. Я тебе говорила.

– Ну как, отобрала?

– Нет, я решила, что я не могу взять на себя такую ответственность. Я не считаю, что настолько хорошо разбираюсь в живописи. Ты, наверное, устал, хочешь есть, я сейчас приготовлю.