– Разве ты не смог бы создать такую же империю, оставаясь индийцем? Неужели обязательно было..?!!

– Врать? Ты это хотела сказать, Эмма? Ты происходишь из правящего класса и должна знать лучше, чем кто-либо еще, что полукровке, кутча-бутча, закрыты все дороги. Да, о моем происхождении ходит много сплетен, но никто толком не знает, кто я и откуда. Отмахнуться от меня им не позволяет алчность. Если бы я был честен, если бы не скрывал, кто я такой, меня подвергли бы остракизму. Даже сейчас меня не очень-то принимают в свете, разве что просто терпят.

– А индийцы? Как они относятся к тебе?

– Точно так же, Эмма. Я не гожусь в мужья их дочерям, в жилах которых течет голубая кровь, меня не приглашают в хорошие индийские дома. Одни менее терпимы, другие более, но моя дочь все равно никогда не сможет выйти замуж за выходца из этой среды, точно так же мой сын никогда не получит в жены их дочь. Ради своих детей, ради их будущего я должен соблюдать видимость британской респектабельности. Я хочу, чтобы они создали семьи с британцами. Так ослабеет индийская примесь.

– Создали семьи с британцами? Но ведь…

– По-твоему, это невозможно? Считаешь их чересчур смуглыми?

– Ты уже воспитал из них индийцев. – Она с радостью ухватилась за возможность свалить все на воспитание, а не на цвет кожи.

– Вот это ты и поправишь. – Он собрался поцеловать ей руку.

– У тебя даже нет нормальной столовой. А ведь ты знаешь, как важно для британца умение вести себя за столом.

– Значит, устроим столовую и будем каждый вечер вместе ужинать.

– Им придется носить британскую одежду.

– Сегодня же пошлю за дурзи.

– Они почти не знают английского.

– Отныне они будут говорить только по-английски.

– Ты хочешь, чтобы я перевернула вверх дном всю их жизнь? Лишила их всего, к чему они привыкли?

– Я хочу, чтобы ты добилась поставленной цели. Об этом мы и договаривались, не так ли?

Эмма понимала, какая огромная ответственность ложилась на ее плечи.

– Не знаю, получится ли у меня…

– Тебе, дорогая моя Эмма, все по плечу. Если при первом разговоре с тобой у меня еще были сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Ты убедительно доказала, что пригодна для решения этой задачи. Ты превратишь моих детей в британцев, а я в благодарность научу тебя быть индианкой.

– В каком же это смысле?.. Он заключил ее в объятия.

– Ты овладеешь индийской наукой чувственных радостей, чудесная Эмма. Если ты не будешь возражать, я научу тебя всем восторгам павильона любви.

– Значит, он у тебя есть! – прошептала она осуждающе, но он не расслышал. – Там такие же рисунки на стене и потолке? Если да, мне придется их замазать, заботясь о нравственности твоих детей.

– Моим детям запрещено туда заглядывать. Но в один прекрасный день я их туда пущу, чтобы они увидели место, где были зачаты.

– В таком случае я бы предпочла оставаться здесь.

– Здесь? Тоже неплохо. Твоя дверь как раз напротив моей. Никто не узнает, что я тебя навещаю, Эмма. Никто так и не заподозрил, что произошло тогда, в палатке. Как ни трудно мне было, я сдержался и не приходил к тебе во время нашего путешествия, чтобы дать тебе возможность все обдумать. Ты уверена, что приняла верное решение?

– О, Сикандер!.. Думаю, да. Именно это мне и нужно. – Эмма прижалась к нему, он стал целовать ее волосы. – Я гадала, почему ты больше не приходишь. Мне хотелось, чтобы ты пришел. А иногда – нет… Мне хотелось сначала увидеть твой дом, твоих детей, получше тебя узнать…

Он немного отстранился, но взгляд его сияющих синих глаз остался ласков.

– Ты увидела мой дом, познакомилась с детьми. Что скажешь теперь, Эмма? Пока что ты молчишь. Позволишь ли ты мне прикасаться к тебе при свете дня, примешь ли как возлюбленного? Или я для тебя… чужеземец? Нечистая кровь?

Горечь его тона была для Эммы невыносимой; она зажала ему рот.

– Не надо, Сикандер. Прекрати клеветать на себя. Ведь сам ты так не считаешь. Полукровка – такой же мужчина, как все остальные, а я, будучи британкой, ничего не выигрываю как женщина. Теперь я ясно вижу, что цвет кожи очень мало что значит. Несравненно важнее твоя нежность, щедрость, любовь, доброта, отвага… Ты заставляешь меня смеяться, благодаря тебе я смотрю на многие вещи совсем по-другому. Ты дал мне почувствовать то, чего я раньше никогда не чувствовала.

– Но достаточно ли тебе этого, Эмма? – Он стоял неподвижно; синие глаза смотрели на нее в упор, заглядывали в душу.

– Да, – прошептала она. – До тебя у меня не было ничего, кроме пустых мечтаний. Теперь, обретя тебя, я не хочу тебя терять. Разве этого не достаточно?

Он схватил ее за плечи и притянул к себе.

– Я не прошу тебя стать моей женой, Эмма. Это слишком большая жертва с твоей стороны!

«А ты попроси! Ты услышишь "да"…»

– Ты не хочешь жениться? – пробормотала она, не сумев скрыть разочарование.

– Давай будем друг с другом откровенны, Эмма. Я буду с тобой честен. Если мы поженимся, ты подвергнешься бойкоту. Я уже испытал на собственной шкуре, что это такое. Тебя не пригласят ни в один английский дом. Разве это не так?

Эмма удрученно покачала головой. Такого замужества ей не простит даже Рози.

– А для меня окажутся закрыты дома моих индийских друзей. Даже Сайяджи, наверное, отвернется от меня.

– Об этом я не подумала, – согласилась она. – Я не догадывалась, что предрассудки существуют с обеих сторон.

– Что поделать! Чтобы преуспеть сразу в двух, да еще таких различных мирах требуется неустанная борьба. Тебе не пришлось такого переживать. Ты не знаешь, насколько это трудно.

«Ради тебя я бы это познала!»

– Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня тебя бросили друзья, – сказала она вслух.

– Сам я готов на этот риск, – великодушно продолжил он. – Но я обязан позаботиться о Майкле и Виктории. Их будущее важнее моего настоящего. Всего, что ты тут видишь, я мог бы лишиться в одно мгновение. Мое богатство – земля и дерево; я должен вывозить древесину и вкладывать прибыль в другое – рис, индиго, чай. Пройдет еще не один год, прежде чем мне перестанет грозить разорение. Пока что я должен соблюдать крайнюю осторожность, никому не показывать своей уязвимости, не раскрывать своих карт. Я никогда ни с кем не говорю на эти темы, кроме Сакарама: никому нельзя доверять! Вот какова доля кутча-бутча, Эмма. Теперь ты понимаешь, почему я не делаю тебе предложение. Прости, но это принесло бы нам одно горе.

– Понимаю. Поверь, я все понимаю. Я благодарна тебе за откровенность. Твою честность, Сикандер, я ценю больше, чем что-либо еще. Все прочее перед ней меркнет. Это – главное твое достоинство, за которое я тебя так… я так к тебе отношусь, – Она попробовала рассмеяться, но получился звук, больше похожий на рыдание.

– Эмма… – Он обнял ее. – Эмма… – Казалось, он собирается сказать ей еще что-то важное.

– Что? Ты можешь говорить мне все без утайки, Сикандер.

Поколебавшись, он выпалил:

– Можно я приду к тебе сегодня вечером?

– Вечером? – Она ждала совсем другого – тяжкого, темного, волнующего секрета. Наверное, он передумал.

– Или я слишком тороплюсь? – Ее неуверенность сильно его огорчила. – Наверное, ты очень устала с дороги?

– Нет! Что ты… Просто сначала мне надо принять ванну и найти что-то чистое, чтобы переодеться. Может, кто-нибудь из служанок может одолжить мне сари?

– Я прослежу, чтобы ты получила все необходимое. Женщины помогут тебе вымыться.

– Никаких женщин! Спасибо, я справлюсь сама.

– Может, тебе помогу я? – От его взгляда у нее побежали по спине мурашки. – Увидишь, это будет памятное омовение.

– Вряд ли я к этому готова… – пролепетала Эмма, хотя предложение было захватывающим.

– Ничего, наступит день, когда ты будешь готова и к этому. Подумать только, какой путь ты уже преодолела: ведь ты согласилась на мой вечерний визит!

– Да, я и так слишком далеко зашла.

– Однако тебе еще предстоит учиться и учиться. Кстати, в процессе учения тебе не придется беспокоиться, как бы не зачать ребенка. Это еще одна причина, почему я ждал, пока мы закончим путешествие. Здесь я могу позаботиться, чтобы мое семя не сделало тебя беременной.

Щеки Эммы вспыхнули, словно на них плеснули кипятку.

– Каким же образом? Не понимаю.

– Ты вела затворническую жизнь, поэтому я не жду от тебя таких познаний. Оставь это на мое усмотрение, Эмма, и не волнуйся. Вряд ли мы зачали ребенка в тот единственный раз, когда были вместе…

– Я точно знаю, что этого не произошло. – Ей не хотелось посвящать его в такие тонкости, как начавшиеся у нее спустя два дня после той ночи месячные. Не будучи специалисткой по части беременности и деторождения, она кое в чем все-таки разбиралась, так как внимательно слушала, когда другие женщины, особенно Рози, разговаривали при ней на эти темы.

– Рад твоей уверенности. Но мы больше не станем рисковать.

– Разве это возможно? Если ты придешь ко мне сегодня, то… – Смущение не позволило ей договорить.

– Ты действительно хочешь узнать? Ладно, раз тебе так хочется, я объясню. Есть специальное приспособление, которое мужчина надевает на свой лингам, чтобы его семя не оказалось в женской утробе. Здесь, в Парадайз-Вью, у меня есть такое приспособление, которое я стану применять всякий раз, когда мы будем вместе. Больше тебе не придется беспокоиться, Эмма.

«Я и не беспокоилась! Наоборот, я хочу, чтобы твое семя попало в меня. Я хочу зачать от тебя ребенка!»

– Спасибо, – прошептала она. – Как это мило, что ты заботишься о таких вещах!

Она делала над собой титанические усилия, чтобы он не расслышал в ее голосе обиду, но это ей не удалось. Хуже того, по ее щекам скатились слезы. Зачать от любимого ребенка и вынашивать его, а потом родить – это же величайшая радость для каждой женщины! Как часто она слышала от Рози о ее огромном желании, чтобы это произошло! Сама она тоже втайне мечтала об этом, зная о недостижимости желаемого. Впрочем, Сикандер прав: худшее, что может случиться с незамужней женщиной, – это беременность. Позор не повод торжествовать.