– Это мне известно, Сикандер.

– Но дело обстоит еще хуже, – мрачно продолжил Алекс. – Как среди британцев, так и среди моих соотечественников всегда были завистники, которым не давал покоя мой успех. Стоит им узнать о моем уязвимом месте, как они постараются меня уничтожить. А самый верный способ достичь этого – отнять у меня лучшую часть владений. Наверняка найдутся люди, готовые заплатить мисс Уайтфилд втрое-вчетверо больше, чем могу себе позволить я, чтобы завладеть ее проклятой бумагой.

– Вы имеете в виду вашего кузена, Хидерхана?

– Не только его. Мои сводные братья тоже хороши. Им всегда хотелось отнять у меня то, что я нажил упорным трудом и смекалкой.

– Псы из подворотни! Кто не работает, тот пускай и не ест. Валяются на своих шелковых диванах и мечтают, как бы сделать вам гадость за то, что в ваших жилах смеет течь их голубая кровь!

Сакарам намекал на то обстоятельство, что мать Алекса, умершая от лихорадки пятнадцать лет назад, принадлежала к привилегированной касте брахманов и имела родственные связи с семьей махараджи Гвалияра в штате Мадхья-Прадеш.

– Если бы был жив ваш отец, он бы, несомненно, помог вам, – продолжал Сакарам. – Он бы это сделал, я знаю. Тайком, разумеется.

– Сомневаюсь. В свое время он занимал высокий пост в британской Ост-Индской компании, но теперешняя Индия уже не та, что тридцать лет назад, когда он был всемогущ.

– Знаю; я хорошо помню те годы… – Сакарам вздохнул. – Тогда никто не видел ничего постыдного в союзе ваших родителей. Только когда из метрополии стали прибывать белые женщины, смешанные браки стали преследоваться. Ваш отец был в полном отчаянии, когда ему пришлось отказаться от вас обоих. Вам следовало бы это помнить, Сикандер.

– Тем не менее он так поступил, верно? Родители матери были готовы принять ее, но только ее одну, отказавшись от меня наотрез. – Воспоминания о старых обидах заставили Алекса задохнуться от гнева. Его мать вернулась в семью, словно никогда ее не покидала, и зажила одинокой затворницей. Он же был подвергнут остракизму: двери в высшее общество были для него закрыты, и он был вынужден сносить насмешки кузенов.

– Не вся родня вашей матери вас ненавидит, Сикандер, – тихо напомнил ему Сакарам.

– Не вся, – согласился Алекс. – Я помню о Сантамани… Сантамани была его теткой, матерью Хидерхана. Она была приветлива с Алексом и часто делала ему ценные подарки вроде столика со слоном. Правда, несколько лет назад Алекс поссорился с Сантамани и тяжело переживал, лишившись ее дружеского расположения. Ведь она была единственным человеком в семье, кто не отвернулся от Алекса. Для всех он был напоминанием о пережитом стыде, на нем лежало клеймо отверженного. Если бы отец не спас в свое время жизнь Сакараму и не вверил затем Алекса его заботам, мальчик был бы обречен на полное одиночество. Алексу было восемь лет, когда его бросил отец.

Да, он помнил, как тот плакал, прощаясь с сыном. Но Алекс так и не простил его и не пролил ни слезинки, когда спустя несколько лет узнал о смерти отца.

– Значит, мы берем эту английскую мэм-саиб с собой, чтобы она не поднимала шум в Калькуттском земельном управлении?

Алекс кивнул, возвращаясь мыслями в сегодняшний день:

– Да. Может быть, по дороге в Парадайз-Вью мы сумеем устроить так, что она потеряет свой драгоценный документ. Тогда ей нечем будет подтвердить законность своих требований. Ну как она докажет, что ее мать некогда владела земельным участком под названием Уайлдвуд, а потом завещала его ей? Без документа мне не важно, к кому она станет обращаться за помощью – к набобзаде, Хидерхану или в земельное управление. Да и сам ее документ – жалкий клочок бумаги, но мне будет спокойнее, если он исчезнет.

– Доверьте это мне, Сикандер. Я обо всем позабочусь. – Сакарам низко поклонился.

– Сегодня ты обходишься без «саиба»? А я грешным делом решил, что будет неплохо, если ты станешь обращаться ко мне более почтительно. Тебе не помешает потренироваться. И поклонись-ка пониже!

Сакарам выпрямился, сверкая темными глазами.

– Не желаете ли, чтобы я в поклоне вылизал вашу обувь, саиб?

– Почему бы и нет? Тебе не повредит научиться настоящему смирению.

– Смотрите, как бы я при этом не откусил вам большой палец, – предостерег его Сакарам.

Алекс засмеялся, снова придя в хорошее настроение.

– Ступай готовиться к отъезду, дружище. И не забудь купить еще один железнодорожный билет – для няни.

Глава 4

После очередной ссоры с Рози и бурного, со слезами, расставания Эмма устремилась в наемном экипаже на вокзал. Вскоре она уже была на платформе. Перед ней стояли несколько сундуков и деревянных ящиков, в которых находилось все ее имущество. Она в волнении вытягивала шею, высматривая Александра Кингстона. Он все не появлялся. Тогда Эмма с интересом огляделась.

Вокзал представлял собой величественное здание, украшенное мрамором и бронзой, однако его портила толпа. В ожидании прибытия и отправления поездов индийские семьи разбивали целые лагеря, захватив с собой постели, посуду и верных слуг. Здесь, на вокзале, они вели повседневную жизнь во всей ее красе, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.

Рядом в поисках пропитания разгуливали собаки, куры и даже одна корова. Разносчики с подносами на головах бойко торговали зелеными кокосами, плодами манго, лимонадом, содовой водой и крепким ароматным чаем. Вдоль вокзала протянулись лотки, с которых можно было купить апельсины, бананы, инжир, острые закуски, всевозможные сладости и холодный шербет.

Шествуя по вокзалу, Эмма то и дело натыкалась на торговцев стеклянными браслетами и глиняными фигурками, разрисованными яркими птичками и цветами. Она то и дело уклонялась от попрошаек, цеплявшихся за ее подол и насильно демонстрировавших свои гноящиеся раны и изуродованные конечности.

Помочь всем она не могла, а от помощи хотя бы одному ее настоятельно предостерегли – нищие начнут буквально осаждать ее, пытаясь добиться милостыни для себя. Кроме того, Эмма не раз замечала, что, получив подаяние, древние старухи выпрямляются и удаляются прочь молодой походкой, а изуродованные члены чудесным образом превращаются в здоровые. Тем не менее, ей было трудно закрывать глаза на людские мучения. Одетая и обутая, она чувствовала себя виноватой перед теми, кто щеголял в рубище и босиком.

– Где же вы, мистер Кингстон? – бормотала она себе под нос. – Надеюсь, вы не будете пытаться улизнуть от меня!

Пронзительный свисток оповестил о прибытии поезда, который спустя мгновение появился из-за поворота, изрыгая дым и издавая оглушительный шум. Эмма еще крепче прижала к груди ридикюль, уповая на то, что ей и ее свежеиспеченному хозяину предстоит сесть в другой состав.

Со дня своего прибытия в Индию Эмма усердно изучала язык хинди, однако пока что не освоила его в достаточной степени, чтобы легко объясняться с незнакомыми людьми. Неподалеку от нее по платформе расхаживали несколько европейцев, но Эмме не хотелось к ним обращаться из опасения, что они станут задавать вопросы, на которые она не решалась отвечать даже самой себе. Она уговорила Рози распространить слух, будто она уехала в Дарджилинг навестить старых друзей семьи, и сверх того обнадежить Гриффина, передав ему, что, вернувшись, она уделит ему больше времени. Полностью перечеркивать шансы на будущее не было смысла: если в Центральной Индии все сложится не так, как она надеялась, она, возможно, будет рада вернуться в Калькутту и выйти замуж за Персиваля, если тот, конечно, ее дождется. Поэтому ей не хотелось повстречать на вокзале людей, знакомых с Рози и Уильямом и способных впоследствии опровергнуть слухи об ее отъезде в Дарджилинг.

Паровоз с душераздирающим лязгом остановился прямо перёд Эммой. Из вагонов высыпали пассажиры. Эмма сразу заметила, что индийцы и индианки путешествуют раздельно: мужчины – в одном вагоне, женщины – в другом. Европейцам отводились отдельные купе. Как поедут они с Александром Кингстоном? Неужели у них будет одно купе на двоих?

Из вагона вышла группа индийских женщин в ярких сари, и Эмма ахнула. Она впервые наблюдала так близко женщин высшего сословия. Легкие одежды обвивали их стройные фигуры, глаза слепило от невероятных сочетаний красного, синего, желтого, оранжевого цветов. Алый цвет на их одеждах был не просто алым, а переливался золотыми, серебряными, бронзовыми оттенками. Из другого вагона вышли женщины в коротких атласных юбках бледно-вишневого и изумрудно-зеленого цветов, отделанных золотой бахромой; на этих женщинах переливались многочисленные украшения, в их блестящих черных волосах красовались цветы. Они совершенно не походили на женщин в сари и, казалось, говорили на другом языке. Эмма любовалась ими со смесью любопытства и восторга.

– Парсы, – раздался позади нее мужской голос. Эмма резко обернулась и поняла, что Александру Кингстону снова удалось приблизиться к ней незамеченным. – Женщины, на которых вы смотрите, – парсиянки.

В этот момент на платформу опустилась стайка птиц, которые принялись клевать, соревнуясь друг с другом, хлебные крошки.

– А эти птички вам знакомы? – Кингстон обращался к ней спокойно и учтиво. – Их называют «семь сестер», потому что они всегда летают стаями по семь птиц.

Ему не удалось заморочить Эмме голову.

– В данный момент птицы меня не волнуют. Где вы пропадали? Только что подошедший поезд – наш?

– Наш, но не беспокойтесь, у нас есть еще много времени. Без нас он не уйдет.

Алекс подозвал жестом нескольких полуодетых слуг, у которых штаны заменяло, как это часто бывает у индийцев, избыточное количество материи. Эмма припомнила, что подобного рода набедренные повязки называются дхоти. Позади Кингстона стоял высокий надменный слуга, с которым она уже была знакома. Кингстон кивком указал на багаж Эммы, и люди в дхоти набросились на ее сундуки и ящики.