Нет, все в порядке, — сказала я, сделав глоток виски.

Я слышал, тебя сегодня выписали из госпиталя. Как ты?

Замечательно.

Ты нас всех напугала. И читатели завалили меня письмами, спрашивают, когда вернется твоя колонка.

Приятно слышать, — сказала я, чувствуя, как дрожит в руке пузырек с таблетками. — Но… могу я перезвонить тебе позже? Или, может быть, завтра? Просто… я еще слишком слаба и…

Поверь мне, Сара… зная, в каком ты сейчас состоянии, я действительно не хотел звонить сегодня. Но я подумал, что мне следует поговорить с тобой, прежде чем ты узнаешь…

Что узнаю?

Ты хочешь сказать, что сегодня к тебе никто не приезжал из Нью-Йорка?

Меня не было дома. Но кто мог ко мне наведаться из Нью-Йорка?

Это все из-за сегодняшней колонки Уолтера Винчелла.

Что?

Хочешь, я тебе зачитаю?

Конечно.

Предупреждаю, это не слишком приятно…

Читай, пожалуйста.

Хорошо. Это в четвертом абзаце сверху: «Когда-то она была модной колумнисткой журнала „Суббота/Воскресенье", а теперь отсиживается в провинции. Сара Смайт — дамочка, стоявшая за популярной колонкой „Будни", — пропала из печати пару месяцев назад… вскоре после того, как ее „красного" братца Эрика вышвырнули из шоу Марти Маннинга, где он был ведущим автором. Похоже, Эрик не захотел стучать на свое коммунистическое прошлое… в высшей степени непатриотичный поступок, заставивший руководство „Субботы/Воскресенья" понервничать из-за его сестрицы Сары. Спустя месяц „зеленый змий" досрочно отправил Эрика в могилу, а Сара испарилась в воздухе. Пока один из моих шпионов — будучи на каникулах в великом штате Мэн — случайно не наткнулся на местную газетенку под названием „Мэн газет"… и угадайте, кто блещет пером на ее страницах? Правильно, некогда знаменитая Сара Смайт. Как же низко приходится падать великим и могучим, когда они забывают славную мелодию под названием „Знамя, усыпанное звездами"…».

Дункан Хауэлл сделал паузу, нервно откашливаясь.

Как я и предупреждал., это не слишком приятно. И, конечно, я воспринял как оскорбление то, что нас назвали «местной газетенкой».

Сукин сын.

Полностью с тобой согласен. И знай, что мы все на твоей стороне.

Я снова потрясла пузырьком с таблетками, но ничего не сказала.

Есть еще кое-что, о чем тебе необходимо знать, — продолжил Дункан Хауэлл. — На самом деле, тут два момента. Оба неприятные. Первое: сегодня днем мне позвонил человек по имени Плэтт. Он назвался сотрудником юридического департамента журнала «Суббота/Воскресенье». Он пытался разыскать тебя… но поскольку понятия не имел о твоем местонахождении, решил обратиться ко мне, узнав из заметки Винчелла о том, что ты пишешь для нас. Как бы то ни было, он просил передать тебе, что, работая на нашу газету, ты нарушаешь условия контракта…

Это полная чушь, — сказала я, и мой голос прозвучал на удивление громко.

Я лишь передаю его слова. Он также просил сообщить тебе, что с этого момента журнал прекращает выплаты.

Ничего страшного. Все равно оставалось лишь несколько недель. Есть еще какие-нибудь хорошие новости?

Боюсь, заметка Винчелла вызвала нежелательные последствия.

Что за последствия?

Я получил два телефонных звонка от редакторов «Портленд пресс геральд» и «Бангор дейли ньюс». Они оба выразили серьезную озабоченность антиамериканскими обвинениями, прозвучавшими в статье Винчелла…

Меня нельзя упрекнуть в антиамериканизме. Так же, как и моего покойного брата.

Сара, я именно так им и сказал. Но, как и многие в наши дни, они ужасно боятся подозрений в симпатиях к коммунистам.

Но я не коммунистка, черт возьми, — закричала я и неожиданно для самой себя размахнулась и швырнула пузырек через всю комнату. Он ударился об камин и разбился вдребезги.

В «Мэн газет» никто этого и не говорит. И я хочу, чтобы ты твердо знала: мы полностью за тебя. Сегодня я переговорил с половиной членов нашего совета директоров, и все согласны со мной: ты наше самое ценное приобретение, и нас не запугает какой-то желтый писака вроде мистера Винчелла. Так что тебе гарантирована наша полная поддержка, Сара.

Я молчала. Я, не отрываясь, смотрела на пламя, в котором плавились мои таблетки. Мысли о самоубийстве улетели в трубу вместе с дымом. А с ним заодно и мое желание уйти из жизни. Покончи я с собой, и это было бы истолковано как капитуляция перед Винчеллом, Маккарти и прочими ублюдками, которые использовали патриотизм как оружие, как средство борьбы за власть. Нет, я не собиралась доставлять им удовольствие своей смертью. Отныне я…

Ты здесь, Сара?

Да. Я здесь.

12

На следующее утро я позвонила Джоэлу Эбертсу.

Прежде чем я тебя выслушаю, — сказал он, — знай: я уверен, мы можем подать на Винчелла в суд за клевету и оскорбление личности…

Я не хочу подавать на него в суд.

Я наслышан и про «Субботу/Воскресенье». Мы определенно можем выжать из них всё, что тебе причитается… а может, и больше.

Не хочу мараться.

А придется. Если такие, как ты, не будут давать сдачи…

У меня нет желания воевать с ними. Потому что я знаю — так же, как и ты, — что в этой войне мне не победить. В любом случае, я уезжаю из страны.

Когда ты приняла такое решение?

Вчера поздно ночью. Ну или точнее, часов в пять утра.

Лично я считаю это хорошей идеей. Я могу тебе чем-то помочь?

Мне нужен паспорт. Как ты думаешь, мне его выдадут?

Почему нет? Не вижу причин. Комиссия по расследованию тебя не вызывала. Федералы тобой не занимаются. Думаю, проблем не будет, хотя я на твоем месте поспешил бы, на всякий случай — вдруг какой-нибудь умник в Вашингтоне прочтет заметку Винчелла и решит, что стоит присмотреться к тебе повнимательнее? Когда ты возвращаешься в Нью-Йорк?

Буду завтра вечером.

У меня до сих пор твоя доверенность на управление банковским счетом. Хочешь, я куплю тебе билет на пароход на этот уикэнд?

Было бы здорово.

Ну тогда я сейчас же этим займусь.

И последнее. Вчера днем я отправила тебе письмо. Оно было написано под давлением тяжелых обстоятельств… и в тот момент я вообще плохо соображала. Ты должен обещать мне, что не станешь его читать… что порвешь его и выбросишь сразу, как только получишь.

Представляю, что это за письмо.

Ты даешь мне слово?

Слово скаута. Позвони мне, как приедешь. Ты остановишься у себя?

А где же еще?

Ну если так, то не исключено, что к тебе явится гость…

О нет…

О да…

Он часто беспокоил тебя?

Ты просила не говорить тебе…

А сейчас прошу сказать.

У меня тут пачка его писем. Со слов твоего коменданта, он заходит практически через день, на случай, если ты вдруг вернулась.

Я почувствовала укол вины и угрызений совести. Но это быстро прошло.

Я найду отель, — сказала я.

Мудрое решение… если ты действительно не хочешь его видеть.

Я действительно не хочу его видеть.

Тебе решать, Сара. Позвони мне, как приедешь.

После разговора с Джоэлом Эбертсом я позвонила доктору Болдаку. Когда я объяснила ему, что собираюсь завтра уехать, он забеспокоился:

Но прошло всего две недели после операции. Швы только-только затянулись. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы вы отдохнули хотя бы еще недельку.

Трансатлантическое плавание — не такая уж серьезная физическая нагрузка

Да, но вы будете в открытом океане целых пять дней. А если вам понадобится медицинская помощь?

Уверена, на большинстве судов есть врач, и даже не один.

Мне бы действительно хотелось, чтобы вы остались.

Я не могу. Мне надо ехать.

По моему голосу он догадался, что мое решение непоколебимо.

Я понимаю, что вам необходимо уехать, — сказал он. — Так бывает после…

Значит, вы, как врач, считаете, что путешествие не угрожает моему здоровью.

Физически это немного рискованно… но не катастрофа. А что касается душевного состояния, это отличная идея. Знаете, какой совет я даю людям, пережившим тяжелое горе? Не останавливаться, только вперед.

Я так и сделала. В тот день ко мне приехала Рут и помогла собрать вещи. Я написала письмо Дункану Хауэллу с отказом от дальнейшей работы:


Прошу, пойми: я не испугалась Уолтера Винчелла. Мне просто необходимо полностью оторваться от журналистики. После событий последнего года мне кажется, что анонимность — это лучший выход. Я благодарна тебе за твою принципиальную позицию по отношению к Винчеллу. Многие на твоем месте выбрали бы легкий путь и сдали меня. Ты этого не сделал — и я это запомню на всю жизнь.


Я написала и короткую записку Джиму:


Если бы я была на твоем месте, то никогда бы не простила. Я слишком заигралась с правдой, что было одновременно несправедливо и бессовестно. Всё, что я могу сказать в свою защиту, так это то, что — в силу объективных причин — я боялась говорить о своей беременности. Хотя это меня и не оправдывает. Худшее, что можно сделать в жизни, — это обидеть другого человека… и я чувствую, что обидела тебя.


Оба письма были отправлены следующим утром с вокзала Брансуика. Я путешествовала налегке — чемодан и пишущая машинка. За то время, что я провела в Мэне, я мало что приобрела из одежды, а все книги и грампластинки подарила местной библиотеке. Администратор зарегистрировал мой багаж до Пенсильванского вокзала. Рут, которая привезла меня на станцию, крепко обняла меня на прощание:

Надеюсь, в следующий раз ты приедешь в Мэн не потому, что спасаешься бегством.