Я уверен, он бы очень хотел, чтобы вы продолжали писать.

Но — разве вы не слышали? — мое имя тоже фигурирует в «черных списках».

Только для журнала «Суббота/Воскресенье». И между тем они ведь официально не уволили вас.

Как только закончится мой вынужденный творческий отпуск, они это сделают. А на Манхэттене быстро распространяются слухи. Как только журнал меня уволит, я стану изгоем в журналистском мире.

Только не в Брансуике, штат Мэн.

Что ж, приятно слышать, — рассмеялась я.

И готов спорить, самое трудное в вашем вынужденном простое — это не иметь выхода к читателям.

Как вы догадались?

Я всю жизнь вращаюсь среди журналистов. Без чего они точно не могут жить, так это без аудитории. Я предлагаю вам аудиторию, Сара. Небольшую аудиторию. Но все-таки…

Разве вас не пугает перспектива взять на работу опальную журналистку?

Нет, — твердо сказал он.

А что бы вы хотели предложить мне в качестве темы?

Возможно, что-то наподобие вашей колонки «Будни». Мы можем обговорить это потом.

В «Субботе/Воскресенье» вряд ли обрадуются, когда узнают, что я работаю на стороне, при этом получая от них зарплату.

Вы подписывали с ними контракт на эксклюзивные права?

Я покачала головой.

Они настаивали на том, чтобы вы не работали на кого-то еще, пока находитесь в творческом отпуске?

Нет.

Тогда не вижу проблем.

Пожалуй.

Но, разумеется, встает вопрос денег. Если позволите, вопрос личного характера: сколько они вам платили за колонку?

Сто восемьдесят долларов в неделю.

Дункан Хауэлл едва не поперхнулся.

Даже я столько не зарабатываю, — сказал он. — И конечно, я не смогу предложить вам сумму такого порядка. Мы ведь «маленькие».

Я и не говорю, что претендую на такие деньги. Как насчет пятидесяти баксов за колонку? Столько я трачу здесь на аренду жилья и прочие бытовые нужды.

Это все равно куда больше, чем я плачу другим колумнистам своей газеты.

Я удивленно выгнула брови. Дункан Хауэлл уловил намек.

Хорошо, хорошо, — сказал он, протягивая мне руку. — Договорились на пятьдесят.

Мы ударили по рукам.

Как здорово снова вернуться к работе, — сказала я.

Конечно, Дункан Хауэлл был прав. Хотя я и не признавалась в этом (и постоянно убеждала себя в том, что мне нужно отдохнуть от машинки), я отчаянно скучала по творчеству. И ла, он оказался проницательным парнем и сумел задеть нужную струну. Он четко уловил, что без работы я задыхаюсь. Я не привыкла к пассивному образу жизни, к безделью. Мне нужно было к чему-то стремиться, мой день должен был подчиняться строгому распорядку и цели. Как любой другой профессионал, привыкший к аудитории, я действительно мечтала вернуться. Пусть даже это будет аудитория не национального масштаба, а всего восемь тысяч ежедневных читателей «Мэн газет».

Премьера моей колонки состоялась ровно через неделю после ланча в «Мисс Брансуик». Мы договорились назвать ее «Изо дня в день». Как и в предыдущей колонке, я представляла легкий сатирический комментарий на прозаические темы. Только акценты сместились: если раньше в моих эссе был столичный уклон, то теперь я сосредоточилась на домашних, местечковых проблемах. Так появились «Двадцать три тупых способа применения плавленого сыра „Велвита"», или «Почему восковая эпиляция вызывает у меня чувство неполноценности», или (мое любимое) «Почему женщины не дружат с пивом».

Дункан Хауэлл настаивал на том, чтобы я сохранила тот дерзкий и нагловатый стиль, который отличал мои колонки в «Субботе/Воскресенье»: «Не надо щадить читателя. Жители Мэна всегда чувствуют, когда кто-то пытается ткнуть их носом… и им это не нравится. Но нужно время, чтобы они привыкли к твоему стилю… в конце концов ты покоришь их».

Разумеется, первые колонки «Изо дня в день» никого не покорили.

«Что вы творите? Наняли какую-то всезнайку, чтобы она строчила свою заумь в нашей респектабельной газете?» — таким было одно из первых писем, адресованных главному редактору.

Спустя неделю в читательской почте грозно проревело: «Может, такие штучки и проходят на Манхэттене, но мисс Смайт демонстрирует взгляд на мир, который не имеет ничего общего с той жизнью, которой мы живем здесь. Возможно, ей стоит подумать о том, чтобы перебраться обратно на юг?»

Вот так.

Не принимай это на свой счет, — сказал Дункан Хауэлл, когда мы снова встретились в «Мисс Брансуик» за чашкой кофе примерно через месяц после запуска колонки.

Как я могу не принимать это на свой счет, мистер Хауэлл? В конце концов, если у меня не будет контакта с читателями…

Но ты уже в контакте, — возразил он. — Большинство наших одобряют твою работу. И каждый раз, когда я обедаю в городе, кто-нибудь из Боудена или из местных бизнесменов обязательно скажет, как им нравится твой стиль и взгляд на вещи и какой это был удачный ход — пригласить тебя в газету. А парочка нытиков и жалобщиков всегда найдется, чтобы хаять что-то новое и немножко другое. Это нормально. Так что, пожалуйста, не бойся: ты великолепно справляешься с задачей. Настолько, что я начал подумывать… может, ты согласишься писать по две колонки в неделю?

Это шутка?

Нет, абсолютно серьезно. Я действительно хочу, чтобы рубрика «Изо дня в день» прижилась, и думаю, что тут лучше всего подойдет натиск… надо заставить их читать ее по понедельникам и пятницам. Согласна?

Конечно. А вы сможете себе это позволить?

Я что-нибудь придумаю.

Он снова протянул мне руку:

Так мы договорились?

А я-то приехала в Мэн с мыслью о праздной жизни.

И это говорит журналист…

Я пожала его руку:

Хорошо. Договорились.

Рад это слышать. И последнее… в городе очень многие хотели бы встретиться с тобой. Я не знаю, какие у тебя планы на ближайшие дни…

Мой ежедневник совершенно пуст. Я пока еще не испытываю потребности в светском общении.

Все понимаю. Должно пройти время. Но если у тебя вдруг возникнет потребность в компании, знай, что существует масса возможностей. У тебя есть поклонники.

Как доктор Болдак, например. Он был очень доволен не только тем, что, позвонив Дункану Хауэллу, я все-таки заглотнула наживку, которую он мне подбросил… но еще и моим удачным прохождением первого триместра беременности.

Нет никаких тревожных симптомов, приступов боли, дискомфорта?

Ничего угрожающего. На самом деле все проходит куда легче, чем в прошлый раз.

Ну, что я могу сказать, кроме того, что это отличная новость. Будем держать кулачки. И продолжайте вести спокойный образ жизни.

Это вряд ли получится, ведь теперь Дункан Хауэлл настаивает на двух колонках в неделю.

О да, я слышал. Мои поздравления. Вы становитесь местной знаменитостью.

Да, и стану еще более знаменитой через три месяца, когда на Мэн-стрит все увидят мой округлившийся живот.

Как я уже говорил, не стоит преувеличивать. В любом случае, почему вас должно волновать, что про вас подумают?

Потому что я здесь живу, вот почему.

На это у доктора Болдака не нашлось ответа. И он ограничился скупым: «Это верно».

Со следующей недели меня начали публиковать по понедельникам и пятницам. И тут же накатила новая волна гневных откликов читателей, измученных моим едким юмором. Но Дункан Хауэлл упорно приглашал меня в редакцию для составления плана на будущую неделю и с энтузиазмом говорил о том, как прогрессирует колонка. Кстати, идея выпускать ее два раза в неделю оказалась просто блестящей, что подтверждали многочисленные хвалебные отзывы. Более того — и он поспешил поделиться со мной радостной новостью, — две крупнейшие газеты Мэна, «Портленд пресс гералд» и «Бангор дейли ньюс», обратились с предложением о покупке прав тиражирования моей колонки.

Деньги, которые они предлагают, невелики: около шестидесяти долларов в неделю за две колонки, — сказал мистер Хауэлл.

Из которых мне причитается…?

Видишь ли, это дело для меня новое. «Мэн газет» никогда еще не оказывалась в ситуации, когда ее колумнистам предлагают синIдицированную колонку. Но я переговорил кое с кем из наших юристов, и мне сказали, что обычная практика — это шестьдесят на сорок между автором и выпускающей газетой.

Давайте попробуем восемьдесят на двадцать, — предложила я.

Это слишком круто, мисс Смайт.

Я того стою, — возразила я.

Конечно, стоишь… но как насчет семьдесят на тридцать?

Мое последнее слово: семьдесят пять на двадцать пять.

А ты жесткий переговорщик.

Да. Это верно. Значит, семьдесят пять на двадцать пять, мистер Хауэлл. И это распространяется на все будущие тиражирования. Справедливо?

Пауза.

Вполне, — сказал он. — Я попрошу наших юристов составить соглашение, которое ты подпишешь.

Буду ждать. И спасибо за то, что протащили меня в «Портленд» и «Бангор».

Мне когда-нибудь удастся выманить тебя на обед? Моя жена уши мне прожужжала, так хочет познакомиться с тобой.

Со временем, мистер Хауэлл. Со временем.

Я понимала, что, наверное, перегибаю палку со своим отшельничеством… но сочетание беременности и нестихающего горя заставляло меня сторониться компании. Я еще могла вытерпеть еженедельный обед у Рут, но перспектива вести светскую застольную беседу, отвечать на многозначительные вопросы вроде «Так что привело вас в Брансуик?» отбивала всякую охоту общаться. Я все еще была подвержена приступам отчаяния. И предпочитала страдать от них в уединении. Вот почему я продолжала отказываться от всех приглашений.

Но, когда меня вдруг пригласил Джим Карпентер, я, к своему удивлению, согласилась. Джим преподавал французский в Боудене, и как раз на том курсе, где училась я. Ему было под тридцать — долговязый парень с рыжеватыми волосами, в очках без оправы и с несколько старомодными манерами, скрывающими его озорной характер. Как и все в Боудене (включая студентов), он одевался в традиционном для Новой Англии академическом стиле: твидовый пиджак, серые фланелевые брюки, рубашка на пуговицах, профессорский галстук. На занятиях он обмолвился о том, что Боуден — его первый опыт преподавания и что он осел в Мэне после двух лет работы над диссертацией в Сорбонне. Я была единственным вольнослушателем в классе. И к тому же единственной студенткой женского пола (в ту пору Боуден был исключительно мужским заведением), но, несмотря на это, Джим держался со мной достаточно официально — во всяком случае, первые два месяца моей учебы. Он задал несколько общих вопросов — на французском — о моей работе («Je suis jouraliste, mais maintenant je prends une periode sabbatique de mon travail[57]» — вот все, что я смогла ответить). Осторожно расспросил о моем семейном положении, поинтересовался, нравится ли мне штат Мэн. Иными словами, держал профессиональную дистанцию. И вот однажды — прошло несколько недель с тех пор, как запустили мою колонку, — он поймал меня после занятий на выходе из аудитории. И сказал: «Я просто в восторге от вашей колонки, мисс Смайт».