Я резко побледнела. На его лице тут же появилось виноватое выражение.

Прошу прощения, — сказал он. — Это было нетактично с моей стороны.

Откуда вы узнали, что я писательница?

Просто я выписываю журнал «Суббота/Воскресенье», Сара. Точно так же, как каждый вечер читаю «Мэн газет». О смерти вашего брата писали и здесь.

Не могу поверить.

Короткая заметка о его внезапной кончине и предшествующем увольнении из Эн-би-си, после того как Винчелл обнародовал его прошлое. И еще о том, что Сара Смайт из «Субботы/Воскресенья» — его сестра.

Почему вы раньше об этом не говорили?

Потому что вы могли подумать, что я сую нос в ваши дела. Да я и сейчас чувствую себя дураком: зачем ляпнул? Не надо было ни о чем расспрашивать.

Как вы думаете, в Брансуике знают, кто я? (Он неловко заерзал на стуле). Знают, да?

Видите ли… — нерешительно начал он. — Городок у нас маленький. И хотя никто не осмелится напрямую задать вам вопрос, между собой люди, конечно, обсуждают. Например, вчера вечером я обедал с ребятами из колледжа и Дунканом Хауэллом — редактором «Мэн газет». Не знаю, как в разговоре всплыло ваше имя, но Дункан вдруг обратился ко мне: «А ты знаешь, кто, говорят, поселился в Брансуике? Сара Смайт — та самая, что вела отличную колонку'в журнале „Суббота/Воскресенье". Я бы с удовольствием подкатил к ней с предложением — может, она и для нас что-нибудь написала бы… но как-то неудобно. Тем более что, как я полагаю, она сбежала сюда от Нью-Йорка и всей этой истории с ее братом…»

Мне вдруг стало не по себе.

Доктор Болдак, вы ведь не сказали о том, что я ваша пациентка?

Господи, нет, конечно. Это было бы уже верхом неприличия. Я бы никогда, никогда не посмел…

Хорошо, хорошо, — слабым голосом произнесла я.

Я теперь чувствую себя ужасно. Но обещаю вам: Мэн есть Мэн, и здешние жители никогда и виду не подадут, будто знают, кто вы такая.

Кто я такая — это как раз второстепенное. Меня беспокоит лишь то, какими взглядами меня будут провожать на улице, когда моя беременность станет очевидной.

Опять-таки, никто и никогда не осмелится осуждать вас из-за незамужнего статуса.

Но будут сплетничать за моей спиной.

Знаете, в Брансуике живут доброжелательные люди. Я думаю, вы здесь встретите больше симпатии, чем каких-либо других эмоций. И вот что еще я вам скажу: на том обеде все присутствующие в один голос сказали, что история с вашим братом просто возмутительна… и что он был настоящим смельчаком, который не побоялся открыто выступить в защиту своих убеждений.

Значит, вы не считаете его коммунистической марионеткой? Лакеем Сталина, который скрывался под личиной ведущего автора Марта Маннинга? Вы улыбаетесь. Почему?

Потому что встретить манхэттенского острослова здесь, в Брансуике, — это большая редкость. И вот еще что. Как и у многих моих здешних знакомых, у меня серьезные сомнения относитель-но того, что делают Маккарти и его приспешники. Тем более что они устраивают эту «охоту на ведьм» якобы от нашего имени… что лично мне крайне неприятно. Я просто хочу сказать вам, что искренне сожалею о вашей потере. У вас есть другие родственники?

Он был единственным.

Доктор Болдак ничего не сказал… и я была благодарна ему за это. Я быстро перевела разговор на медицинские темы — вроде того, стоит ли беспокоиться из-за частых позывов к мочеиспусканию.

Боюсь, это распространенная жалоба всех беременных женщин, — ответил он. — И одна из тех, на которую медицине пока нечем ответить.

Что ж, значит, до будущей недели? — спросила я, собираясь уходить.

Болдак тоже встал со стула:

Еще раз прошу прощения за мой промах.

Нет… о таких вещах лучше знать.

Вы не обидитесь, если я вам еще кое-что скажу?

Давайте.

Я знаю, что Дункан Хауэлл, будучи исключительно порядочным человеком, никогда не осмелится позвонить вам с предложением поработать для «Мэн газет». Но, насколько я понял, он был бы просто счастлив, если бы вы заинтересовались этой идеей.

Я пока отдыхаю от писанины, — сказала я. — Но в любом случае, спасибо за наводку.

Как и следовало ожидать, уже через два дня я сняла телефонную трубку и позвонила Дункану Хауэллу в «Мэн газет». Меня тут же соединили с ним.

О, это большая честь для меня, — сказал он.

Вы, наверное, первый в истории редактор, который произносит такие слова.

Рад слышать. Как здорово, что вы здесь у нас, в Брансуике.

Мне здесь нравится.

Как вы отнесетесь к моему приглашению на ланч, мисс Смайт?

С удовольствием.

В таком случае я предлагаю вам на выбор. Брансуикский вариант роскоши — обеденный зал в нашей лучшей гостинице «Стоу Хаус». Или могу познакомить с нашей местной достопримечательностью, колоритной закусочной «Мисс Брансуик».

О, конечно, закусочная, — ответила я.

Дункан Хауэлл оказался приятным полноватым мужчиной лет тридцати с небольшим. Он был одет, как преподаватель колледжа: твидовый пиджак, свитер с У-образным вырезом, вязаный галстук. Очки в роговой оправе. Курил трубку. Он был настоящим сыном своего города. Вырос в Брансуике, заранее зная, что поступит в колледж Боудена, чтобы потом продолжить трудиться в газете, которой его семья владела на протяжении последних семидесяти пяти лет. Его речь была неторопливой, с характерными провинциальными модуляциями. Но, как и все, кого мне довелось встретить в штате Мэн, он был кем угодно, только не провинциалом.

Он уже сидел в отдельной кабинке, когда я зашла в «Мисс Брансуик». Это была настоящая американская закусочная, стилизованная под вагон-ресторан: сборные алюминиевые конструкции, ламинированный винилом прилавок, шесть кабинок, клиентура из водителей грузовиков и солдат с местной авиабазы, за прилавком — коротышка повар с сигаретой во рту, официантки, которым карандаши служили одновременно заколками для волос. Мне сразу понравилось это заведение. Так же, как понравился и Дункан Хауэлл.

Он встал, когда я вошла. Подождал, пока я сяду напротив, и лишь тогда занял свое место. Официантка обращалась к нему по имени. В отношении меня он настоял на обращении мисс Смайт. Он порекомендовал мне фирменный ланч «Дальнобойщик»: стейк, гору оладий, три яйца, домашний картофель фри, шесть тостов и бездонная кружка кофе. Когда я сказала, что с меня хватило бы скромного гамбургера и чашки кофе, он ответил, что нет будущего у того, кто управляет лишь конной повозкой.

Мы сделали заказ. Поболтали. Он коснулся местной политики, расширения бумажной мельницы, поделился тревогой в связи со слухами о возможной отмене бостонского поезда как нерентабельного. Рассказал историю «Мэн газет»: как его прадед учредил ее в 1875 году, как она всегда занимала независимую политическую позицию и (что характерно в целом для всего штата Мэн) отказывалась от рабского угодничества перед той или иной политической партией.

Мэн — традиционно республиканский штат, — объясни он. — Но это не значит, что мы всегда поддерживали республиканских кандидатов на национальных или местных выборах. Мы безоговорочно вьхступали за Рузвельта. Дважды поддерживали демократов на выборах в сенат…

А как вы относитесь к Джо Маккарти? — спросила я.

Казалось, его нисколько не смутил мой резкий тон… хотя, честно говоря, я и сама удивилась тому, что задала такой вопрос в лоб.

Я буду предельно откровенен с вами, мисс Смайт. Я серьезно воспринимаю идею коммунистической угрозы. Я, например, считаю, что все собранные доказательства указывают на виновность Розенбергов, и для меня государственная измена — тягчайшее преступление. Но что касается мистера Маккарти… скажем так, он вызывает у меня искреннее беспокойство. Потому что: а) я считаю его настоящим оппортунистом, который использует коммунистический вопрос как средство борьбы за власть, и б) потому что в процессе этой борьбы он уничтожил много невинных людей… — Он посмотрел мне в глаза. — А по моему глубокому убеждению, уничтожению невинных людей нет прощения.

Я выдержала его взгляд:

Я рада, что вы так думаете.

Он перевел разговор на другую тему, поинтересовавшись моей «работой» в настоящий момент.

В настоящий момент я не работаю. Думаю, вы знаете почему.

Мы действительно публиковали заметку о вашем брате. Мне очень жаль. Вы поэтому приехали в Мэн?

Да, мне было необходимо уехать на время.

Я так полагаю, в журнале с пониманием отнеслись к тому, что вам нужен отпуск.

О да, они с радостью и отправили меня в этот отпуск. Поскольку, из-за отказа моего брата играть в игры с Комиссией, я создавала им проблемы.

Дункан Хауэлл, казалось, был искренне шокирован.

Скажите, что это неправда. Они не могли так поступить с вами.

Я была потрясена не меньше вашего. Тем более они знали, что я, наверное, самый аполитичный в мире человек. Даже мой бедный брат давно уже отрекся от своего короткого флирта с коммунизмом в тридцатые годы.

Но тем не менее отказался назвать имена.

И поступил честно, на мой взгляд.

Это сложный вопрос, с какой стороны ни посмотри. Я могу понять, почему некоторые называли имена, считая это проявлением патриотизма… а другие поступали так исключительно ради самосохранения. Но я определенно уважаю высокие моральные принципы вашего брата.

Посмотрите, куда они его завели. Я буду честной с вами, мистер Хауэлл. Иногда я очень жалею о том, что он не назвал имен, как это сделали другие. Потому что тогда он был бы жив. И уж совсем начистоту: если чему и учит нас история, так это тому, что сегодняшняя борьба не на жизнь, а на смерть с годами теряет свою актуальность. Я хочу сказать, что рано или поздно страна прозреет и «черные списки» канут в прошлое. Когда-нибудь историки, наверное, назовут этот период политическим заблуждением, позорным пятном в жизни нации. И будут правы. Но вот только моего брата уже не вернешь.