Ты и вправду все организовал для меня?

А как иначе заставить тебя действовать немедленно? Пойми, тебе нужно побыть одной. Если оставить все как есть, будет только хуже.

Мой брат был прав. Если бы он не взялся за меня, я бы так и осталась на Манхэттене, так и ждала бы весточки от Джека, звонка от Леланда, новостей из департамента срочнослужащего персонала. А отчаянное и бесполезное ожидание чего-то, оказывается, очень вредно для здоровья. Так что я позволила уговорить себя на эту ссылку. Набила чемодан старыми тряпками и книгами. Вопреки протестам Эрика я настояла на том, чтобы «ремингтон» отправился вместе со мной.

Даже не пытайся там сочинять, — предупредил он.

Я беру машинку на всякий случай, вдруг меня посетит вдохновение… хотя я бы сказала, что это так же маловероятно, как падение астероида на Попхэм-бич.

Обещай мне, что даже думать не будешь о том, чтобы писать. По крайней мере, первые две недели.

Я пообещала. И сдержала свое обещание. Потому что, как только я оказалась в Мэне, на меня напала страшная лень. Коттедж был очень милым, хотя и чувствовалось, что хозяева всеми силами пытались замаскировать его нищету. К тому же он страдал от зимней сырости, но несколько дней непрерывной топки камина (в сочетании с использованием двух вонючих, но эффективных керосиновых обогревателей) подсушили воздух и стены, и в доме стало уютно. Я проводила дни в праздном безделье. Поздно просыпаясь, я могла все утро проваляться в постели с книгой или же устраивалась в продавленном, но удобном кресле-качалке у камина и листала журналы «В субботу вечером/В воскресенье утром» десятилетней давности, которые обнаружила в деревянном ящике, служившем одновременно и кофейным столиком. По ночам я слушала радио — особенно если звучали концерты Тосканини с Симфоническим оркестром нью-йоркского радио — и зачитывалась до рассвета. Каждый раз, когда у меня возникало желание написать Джеку, я жестоко подавляла его. Моя пишущая машинка, так и не расчехленная, пылилась в дальнем углу гардеробной, убранная с глаз долой.

Но, разумеется, главным делом каждого дня была долгая прогулка по побережью.

Берег тянулся на три мили. Летние резиденции располагались у северного мыса. Скромные домики, обшитые деревянной доской, с плоскими черепичными крышами, они отстояли от воды на добрых полмили. И пожалуй, были единственным обитаемым островком на всю округу. Потому что стоило выйти за ворота и свернуть вправо, как взору открывалась лишь безбрежная гладь моря, неба и чистейшего белого песка.

Был апрель — а потому берег был совершенно пустынным. В это время года небо поражало особой синевой, а воздух был бодрящим и зябким. Я смело выходила навстречу холоду, ступала на песок и испытывала пьянящий восторг. Дул резкий ветер, пропитанный солью, а горизонт казался бесконечным. Я проходила три мили до самой южной точки, где заканчивался песок. Там я разворачивалась и шла обратно к дому. В среднем эта прогулка занимала у меня два часа. И все это время моя голова оставалась абсолютно пустой. Возможно, виной тому было величие побережья Мэна. А может, и ощущение обособленности, природная мощь ветра и воды, полное отсутствие человеческого голоса. В чем бы ни была причина, но доктор Балленсвейг оказался прав. Прогулки по взморью таили в себе секрет восстановления душевных и физических сил. Грусть и чувство утраты исчезли не сразу. Но постепенно ко мне вернулось некоторое равновесие. И оно как будто вытеснило душевную лихорадку, которая терзала меня в последние несколько месяцев. Нет, я не стала мудрой в одночасье, не разочаровалась в любви, не уверовала в ее глупость. Скорее, я пребывала в блаженном состоянии покоя, радовалась тому, что избавлена от бесконечной череды событий. Впервые в жизни я надолго оказалась предоставлена самой себе — и мне это нравилось.

Я ни с кем не общалась — за исключением экономки, Рут Рейнолдс Это была крупная жизнерадостная женщина лет под сорок. Ее муж, Рой, был сварщиком на местном металлообрабатывающем заводе, у них была целая банда детей, и она успевала не только заниматься своим хозяйством, но и подрабатывать экономкой в нескольких коттеджах Понхэм-бич. В это время года я была единственной обитательницей колонии, и Рут баловала меня своим вниманием. В коттедже был велосипед, которым я изредка пользовалась, чтобы добраться до ближайшего магазина (пять миль по холмистой местности). Но чаще Рут все-таки настаивала на том, чтобы возить меня на машине в городок Ват за продуктами. И каждый четверг меня ожидало приглашение на обед с ее семейством.

Их дом находился примерно в миле вниз по дороге — и это бш совсем другой мир, так не похожий на наш аристократический анклав. Рут и Рой вместе со своими пятью детьми жили в тесном обветшалом кейпкодском коттедже с тремя спальнями. Дом срочно нуждался в покраске — как внутри, так и снаружи. Рой — человек-медведь, со стальными бицепсами, закаленными в ежедневной борьбе с металлом, был дружелюбным и даже застенчивым малым. Дети — всех возрастов, от семнадцати до пяти лет, — создавали невообразимый хаос, и все-таки Рут мастерски удавалось поддерживать домашний быт в порядке.

Обед всегда проходил в половине шестого. В семь младшие дети укладывались спать. Двое мальчишек-подростков садились а кухне к радиоприемнику, слушали сериал «Бак Роджерс» им «Тень». Рой извинялся и уходил в вечернюю смену на завод. Рут доставала бутылочку портвейна «Кристиан Бразерс», наполняя два бокала и садилась напротив меня, утопая в большом мягкой кресле.

Этот обед по четвергам стал для меня еженедельным ритуалом.

Знаешь, почему я так люблю приглашать тебя по четвергам? — сказала однажды Рут, когда мы сидели в креслах и потягивали сладкий густой портвейн. — Потому что это единственный день недели, когда Рой работает в ночную смену. И у меня есть возможность посидеть и поболтать с подружкой.

Я рада, что ты считаешь меня подружкой.

Конечно, подружка, а как же? И скажу тебе прямо, я бы хотела видеться с тобой почаще. Но пятеро детей и заботы по дому отнимают все мое время.

Ну, думаю, у нас будет возможность видеться чаще, потому что я решила пожить в коттедже еще несколько недель.

Рут чокнулась со мной бокалом.

Я очень рада, что ты останешься, — сказала она.

Похоже, в «Лайф» меня никто не ждет.

Откуда тебе знать?

Я знаю.

И я рассказала ей, что несколькими днями ранее отправила телеграмму своему боссу, Леланду Макгиру, в которой объяснила, что хочу задержаться в Мэне, но могу срочно вернуться в Нью-Йорк, как только появится задание для меня. Спустя сутки пришел его ответ, отправленный через «Вестерн Юнион»:


Мы знаем, где тебя искать, если ты нам понадобишься. Тчк. Леланд.


Скупой ответ, не так ли? — заметила Рут.

Но вполне ожидаемый. Примерно через полгода меня просто уволят.

Если бы я была на твоем месте, я бы не переживала из-за этого.

Почему?

Да потому что ты умная и к тому же уравновешенная.

Уравновешенная — это явное преувеличение. Если бы ты только знала, каких ошибок я наделала в последнее время…

Готова держать пари, что это были несерьезные ошибки.

Поверь мне, ошибки были еще те. Я позволила себе стать жертвой кое-чего.

Кое-чего?

Нет… кое-кого.

Я так и думала, что все дело в этом…

Что, так заметно?

В это время года в Мэн приезжают только те, кто действительно бежит от проблем.

Речь не о проблеме. Просто о масштабе человеческой глупости. Тем более что все длилось только одну ночь. И я, как идиотка позволила себе поверить в то, что это настоящая любовь.

Но, если ты подумала, возможно, так оно и было.

Или же это была просто мечта. Влюбиться в любовь.

И где он сейчас?

В Европе… в армии. Я написала ему столько писем… но пор никакого ответа.

Ты ведь знаешь, что тебе нужно делать?

Наверное, забыть его.

О, на это даже не надейся. Он всегда будет в твоем сердце потому что уже оставил там след.

Тогда что же мне делать?

Все очень просто: скажи себе, что этого не должно бы случиться.

«Ты ведь знаешь, что тебе нужно делать?» Эта фраза запала мне в душу — потому что в ней звучала одна из вечных дилемм жизни: как примирить разум и сердце? Мой рациональный мозг призывал принять реальность, заключавшуюся в том, что Джек Малоун появился в моей жизни всего на двенадцать часов. Но сердце говорило обратное. Я не уставала удивляться тому, насколько убедительным может быть голос сердца — тем более что до той памятной ночи я считала себя невосприимчивой ко всему, что казал нелогичным. И вот теперь…

Теперь во мне все изменилось.

Наутро после разговора с Рут я проснулась на рассвете. Съела легкий завтрак. Прогулялась по берегу. К девяти уже была Я поставила на плиту кофейник. Пока варился кофе, прошла в спальню и достала из гардероба свой «ремингтон». Принесла кухонный стол. Сняла крышку. Во внутреннем кармане хранилась тонкая стопка писчей бумаги. Я заправила лист в каретку. Kофейник запрыгал на плите. Я сняла его с огня и налила густой напиток в кружку, поставила ее рядом с машинкой. Села за стол. Остудив кофе, я сделала долгий глоток. Потом отставила кружку. Мои пальцы легли на клавиши. И тут же сжались в кулаки. Я силой заставила себя их разжать. И прежде чем собралась с мыслями, вдруг напечатала предложение:

Я не планировала быть на той вечерийке.

Пальцы покинули клавиатуру и принялись отбивать легкую дробь по крышке стола, пока я вновь и вновь перечитывала напечатанную фразу. Прошло несколько минут, и я решила продолжить:

Я планировала быть где угодно, только не там.

Пальцы снова отскочили от клавиш и застучали по крышке стола. Я отхлебнула кофе. И уставилась на два предложения, тоскливо маячившие на чистом листе бумаги. Рискнув, я написала третье: