Почему ему пришлось подняться на небеса? — снова спросила я.

Дорогая, я уже говорила тебе, что он не хотел туда. Но заболел…

Когда я смогу с ним встретиться?

Теперь на ее лице появилось отчаяние.

Кейти… ты ведь мне друг, правда?

Позволь мне увидеться с папой.

Я расслышала, как она сдержала всхлип.

Если бы я могла…

Я хочу, чтобы он пришел ко мне в школу…

Кейти, скажи, что ты мне друг.

Верни папу на землю.

Ее голос стал жалобным, еле слышным.

Я не могу, Кейти. Я…

И тогда она заплакала. Прижимая меня к себе. Уткнувшись головой в мое маленькое плечо. Нагоняя на меня страх. И от этого страха мне пришлось бежать из комнаты.

Это был единственный раз, когда я видела ее пьяной. И единственный раз, когда она плакала на моих глазах. A erne это был последний раз, когда я попросила ее вернуть мне отца.

Ты мне друг, Кейти?

Я так и не ответила ей на этот вопрос. Потому что, по правде говоря, не знала, что ответить.

Мамочка! — Этан дергал меня за руку. — Мамочка! Я хочу домой!

Я очнулась и снова оказалась в Куинсе. Перед глазами был гроб моей матери.

Давай сначала попрощаемся с бабушкой, — сказала я.

Я подтолкнула Этана вперед, чувствуя, что все взгляды устремлены на нас. Мы подошли к гробу из полированного тика. Этан постучал по крышке своим маленьким кулачком:

Привет, ба. Прощай, ба.

Я больно закусила губу. В глазах закипели слезы. Я бросила взгляд на могилу отца. Вот и все. Вот и все. Теперь я круглая сирота.

На мое плечо легла чья-то крепкая рука. Я обернулась. Это был Мэтт. Я проигнорировала его участие. До меня вдруг дошло, что мы с Этаном остались одни. Только мы вдвоем, и больше никого.

Священник в очередной раз выразительно посмотрел на меня. Да-да, я поняла, мы заканчиваем.

Я положила руку на крышку гроба. Она была холодной на ощупь. Я убрала руку. Пожалуй, достаточно для прощального жеста. Я снова закусила губу, сдерживая себя. Потом взяла за руку сына и повела его к машине.

Мэтт ждал нас у лимузина. Он тихо заговорил:

Кейти, я только хотел…

И знать ничего не хочу.

Я просто хотел сказать…

Говорю ли я по-английски?

Пожалуйста, выслушай…

Я дернула ручку дверцы:

Нет, я не буду слушать тебя…

Этан тянул меня за рукав:

Папа пригласил меня в кино. Можно я пойду, мама?

Только тогда я поняла, что смертельно устала.

У нас поминки… — расслышала я собственный голос.

Этану будет лучше провести время в кино, ты не находишь? — сказал Мэтт.

Да, пожалуй.

Я закрыла лицо руками. И почувствовала себя глубоко несчастной.

Пожалуйста, можно мне пойти, мама?

Я взглянула на Мэтта:

Когда ты привезешь его домой?

Я подумал, что ему, наверное, захочется переночевать у нас.

Похоже, он тотчас пожалел о том, что употребил последнее местоимение во множественном числе, но продолжил:

Утром я отвезу его в школу. И если тебе нужно, он может остаться еще на пару дней…

Отлично, — сказала я, не дав ему договорить. Потом опустилась на корточки и обняла сына. — Ты мне друг, Этан? — ни с того ни с сего вдруг спросила я.

Он робко посмотрел на меня и чмокнул в щеку. Мне бы очень хотелось принять это как утвердительный ответ, но я уже знала, что буду переживать из-за того, что так и не услышала его, остаток дня… и ночь. Одновременно терзаясь мыслями, какого черта я вообще задала этот глупый вопрос.

Мэтт хотел было тронуть меня за руку, но в последний момент передумал.

Всего хорошего, — сказал он, уводя Этана.

И снова на мое плечо легла чья-то рука. Я смахнула ее, как муху, и сказала, даже не оборачиваясь:

Я больше не в силах принимать соболезнования.

Ну и не принимай.

Я закрыла лицо ладонью:

Извини, Мег.

Скажи три раза «Аве Мария» и садись в машину.

Я послушно выполнила ее команду. Мег забралась в машину следом за мной.

А где Этан? — спросила она.

Проведет остаток дня со своим отцом.

Вот и хорошо, — сказала она. — Можно подымить.

Она полезла в карман за сигаретами, а другой рукой постучала в стеклянную перегородку. Водитель включил зажигание и медленно тронулся с места.

Слава богу, можно убраться отсюда, — сказала Мег, закуривая сигарету. После первой затяжки она застонала от удовольствия.

Курить обязательно? — спросила я.

Да, обязательно.

Но это же убьет тебя.

А я и не знала.

Лимузин вырулил на главную кладбищенскую дорогу. Мег взяла меня за руку своими тонкими варикозными пальцами.

Как ты, милая? — спросила она.

Бывало и получше, Мег.

Ну ничего, потерпи еще пару часов, и это дурацкое мероприятие закончится. А потом…

Потом я выпаду в осадок.

Мег пожала плечами. И крепче сжала мою руку.

Где Чарли? — спросила я.

Возвращается в город на метро.

Какого черта он это делает?

Так он представляет себе покаяние.

Когда я увидела его в таком состоянии, мне стало его по-настоящему жалко. Если бы только он снял телефонную трубку, ему бы удалось исправить свои отношения с матерью.

Нет, — сказала Мег. — Ничего бы он не исправил.

Когда лимузин подъехал к воротам, я снова увидела ту женщину. Она уверенно шагала по дорожке, и ее походка была удивительно легкой для женщины ее возраста. Мег тоже заметила ее.

Ты ее знаешь? — спросила я.

Вместо ответа она равнодушно пожала плечами.

Она была у могилы матери, — сказала я. — И простояла там почти до самого конца.

Мег снова пожала плечами.

Может, какая-то ненормальная из тех, кому нравится слоняться по кладбищам, — предположила я.

Когда мы поравнялись, она посмотрела в нашу сторону и тут же отвела взгляд.

Лимузин вырулил за ворота кладбища и свернул налево, по направлению к Манхэттену. Я откинулась на сиденье, чувствуя себя совершенно разбитой. Какое-то время мы молчали. Потом Мег ткнула меня в бок локтем:

Ну и где мои двадцать баксов?

2

Пятнадцать человек из двадцати присутствовавших на похоронах вернулись на квартиру моей матери. Возникла толчея — что неудивительно, ведь последние двадцать шесть лет своей жизни мама ютилась в крохотной квартирке на пересечении 84-й улицы и Вест-Энд-авеню (и даже в тех редких случаях, когда она принимала гостей, я не помню, чтобы за раз собиралось больше четырех человек). Мне никогда не нравилась эта квартира. Тесная. Плохо спланированная. Юго-западное расположение на четвертом этаже означало, что окна выходили во двор, и в них редко заглядывало солнце. Гостиная одиннадцать на одиннадцать футов, такого же размера и спальня, маленький совмещенный санузел, кухня десять на восемь с допотопной техникой и обшарпанным линолеумом. Все в этой квартире выглядело старым, изношенным и отчаянно нуждалось в обновлении. Три года назад мне удалось уговорить маму перекрасить стены — но, как это часто бывает в старых квартирах, свежий слой эмульсии и блеска лишь подчеркнул убожество плохо заделанных швов и грубо оштукатуренных стен. Ковры пестрели истертыми залысинами. Мебель требовала реставрации. Те немногие технические новшества, что имелись в квартире (телевизор, кондиционер, стереосистема сомнительного корейского производства), морально устарели, причем давно и безнадежно. За последние несколько лет, как только у меня появлялось немного свободной наличности (что, признаюсь, случалось не так уж часто), я предлагала матери поменять телевизор или купить микроволновую печь. Но она всегда отказывалась.

Как будто тебе больше не на что потратить деньги, — говорила она.

Но ведь ты моя мама, — возражала я.

Лучше купи что-нибудь Этану или себе. Мне вполне достаточно того, что у меня есть.

Но с таким кондиционером ты заработаешь себе астму. А в июле так вообще сваришься заживо.

У меня есть электрический вентилятор.

Мама, пойми, я просто пытаюсь тебе помочь.

Я знаю, дорогая. Но у меня действительно все хорошо.

Последние два слова она произносила с особым выражением, однозначно давая понять, что спорить бессмысленно. Тема закрыта.

Она всегда и во всем себе отказывала. Ей не хотелось быть кому-то в тягость. И поскольку она была аристократкой, «белой костью», гордость не позволяла ей становиться объектом благотворительности. Для нее это было равносильно потере лица, краху личности.

Мне на глаза попалась группа фотографий в рамках на столике возле дивана. Я подошла и взяла в руки до боли знакомый снимок. Мой отец в армейской форме. Таким его сфотографировала моя мать на военной базе в Англии, где они познакомились в 1945 году. Это была первая и единственная в ее жизни заморская авантюра — больше она никогда не покидала берегов Америки. А тогда, по окончании колледжа, она записалась добровольцем в Красный Крест, и вышло так, что судьба забросила ее в штаб союзных войск под Лондоном, где она работала машинисткой. Там и произошла ее встреча с неотразимым Джеком Малоуном, репортером «Старз энд Страйпс», американского военного вестника. У них случился роман, побочным следствием которого оказался Чарли. С тех пор они не расставались.

Ко мне подошел Чарли. Он посмотрел на фотографию, которую я держала в руках.

Хочешь забрать ее с собой? — спросила я.

Он покачал головой.

У меня дома есть копия, — сказал он. — Это мое любимое отцовское фото.