Отец, наверное, закатывается от хохота в гробу, — сказал он однажды, — видя, как его сын, который всегда был краснее всех красных, ныне одевается у «Брукс Бразерс».

Одежда ничего не значит, — сказала я.

Не пытайся подсластить пилюлю. Одежда значит больше, чем ты думаешь. Все мои знакомые, видя меня в таком наряде, понимают: это неудачник.

Не говори так о себе.

Любой, кто поначалу мыслит себя вторым Бертольдом Брехтом, а заканчивает тем, что строчит репризы для радиовикторины, имеет полное право называть себя неудачником.

Ты напишешь еще одну великую пьесу, — сказала я.

Он грустно улыбнулся:

Эс, я в жизни не написал ни одной великой пьесы. Ты этоьзнаешь. Я не написал даже хорошей пьесы. И это ты тоже знаешь.

Да, я действительно знала — хотя никогда бы не посмела сказать об этом. Точно так же я знала и то, что безумно насыщенная светская жизнь Эрика была своего рода анестезией. Она притупляла боль разочарования. Я знала, что у него творческий кризис. И знала причину этого кризиса: он полностью разуверился в своем таланте Но Эрик не терпел сочувствия — и переводил разговор на другую тему всякий раз, когда я пыталась поднять этот больной вопрос Конечно, я поняла намек и перестала лезть с расспросами, сожалея лишь о том, что не могу вывести его на откровенность, и чувствовала себя совершенно беспомощной, когда видела, как он пытается заполнить каждую минуту своей жизни кутежами и пирушками, вроде той вечеринки, которая была очередным эпизодом нескончаемого загула.

Когда шум в гостиной достиг апогея, я решила, что уйду, если не увижу брата в следующую минуту.

И тут я почувствовала, как чья-то рука коснулась моего плеча, и за спиной прозвучал мужской голос:

У вас такой вид, будто вы ищете выход.

Я обернулась. Это был парень в армейской форме. Он стоял в паре шагов от меня, в одной руке у него был наполненный стакан, в другой — бутылка пива. Вблизи он выглядел еще более типичным ирландцем. Может, все дело было в особенном румянце кожи, квадратной челюсти, смешинке в глазах… в этом лице падшего ангела, одновременно невинном и мужественном. Он чем-то напоминал Джимми Кагни, только без присущей тому драчливости. Будь он актером, наверняка прошел бы кастинг на роль молодого священника, соборовавшего Кагни, когда того изрешетил пулями конкурирующий гангстер.

Вы слышали, что я сказал? — прокричал он сквозь шум. — Вы как будто ищете выход отсюда.

Да, я вас слышала. И да, вы очень наблюдательны, — сказала я.

А вы краснеете.

Я вдруг почувствовала, что у меня горят щеки.

Должно быть, это из-за духоты.

Или из-за того, что я самый красивый парень, которого вы когда-либо видели.

Я осторожно взглянула на него и заметила, что он игриво вздернул брови.

Вы красивы, это правда., но не сногсшибательны.

Он окинул меня восхищенным взглядом и произнес:

Отличный контрудар. Это не вас я видел на ринге с Максом Шеллингом в «Гарден»?

Вы имеете в виду ботанический сад «Бронкс Гарденс»?

А ваше имя случайно не Дороти Паркер[13]?

Лесть вам не поможет, солдат.

Тогда я попытаюсь напоить вас, — сказал он, впихивая мне в свободную руку бутылку. — Выпейте пивка.

У меня уже есть, — сказала я, поднимая бутылку «Шлитца», которую держала в другой руке.

Значит, будете пить с двух рук. Мне это нравится. А вы, часом, не ирландка?

Боюсь, что нет.

Странно. Мне показалось, что в вас больше от О'Салливан из Лимерика… чем от какой-то там лошадиной Кейт Хепберн…

Я не езжу верхом, — перебила я его.

Но вы ведь из тех, кого называют «белой костью», не так ли?

Я смерила его суровым взглядом.

Так улыбается аристократия, я угадал?

Я попыталась удержаться от смеха. Ничего не вышло.

Вы только посмотрите! У нее есть чувство юмора. А я-то думал, что это не входит в набор аристократа.

Из всякого правила есть исключение.

Рад слышать. Так что… будем выбираться отсюда?

Простите?

Вы сказали, что ищете выход. Я предлагаю вам его. Со мной.

Но почему я должна идти с вами?

Потому что вы находите меня забавным, обаятельным, интригующим, соблазнительным…

Нет, вовсе нет.

Лжете. Как бы то ни было, есть еще одна причина, по которой вы должны пойти со мной. Дело в том, что мы понравились друг другу.

Кто сказал?

Я. И вы тоже.

Я ничего не говорила… — И в следующее мгновение расслышала собственный голос: — Я даже не знакома с вами.

А это имеет какое-то значение?

Разумеется, нет. Потому что я уже была без ума от него. Но, естественно, не собиралась объявлять ему об этом.

Хотя бы имя назвали, — буркнула я.

Джек Малоун. Или сержант Джек Малоун, если вы предпочитаете официоз.

И откуда вы родом, сержант?

О, это рай, Валгалла, уголок, куда белые англосаксонские протестанты боятся ступить ногой…

И называется он…?

Бруклин. Флэтбуш, если быть точным.

Первый раз слышу.

Вот видите! О чем я и говорю. Для аристократов Бруклин всегда был запретной зоной.

Ну почему же, я была на Бруклинских высотах.

А в глубинах?

Это туда вы меня тащите?

Он просиял:

Значит, по рукам?

Я никогда не сдаюсь так легко. Тем более когда оппонент забывает спросить мое имя.

О, черт!

Итак, продолжайте. Задавайте свой вопрос.

Как фас звать? — спросил он, шутливо копируя немецкий акцент.

Я сказала. Он поджал губы.

Смайт через ай?

Впечатляет.

О, знаете ли, нас в Бруклине тоже учат правильно произносить слова. Смайт

Он как будто пробовал мое имя на вкус, повторяя его с нарочитым английским акцентом.

Смайт… Готов спорить, что когда-то, давным-давно, это было старое доброе Смит. Но потом один из ваших напыщенных новоанглийских предков решил, что Смит — это слишком просто, и переделал его в Смайт

Откуда вы знаете, что я родом из Новой Англии?

Вы, должно быть, шутите. Если бы я был по натуре игроком, я бы поставил десятку на то, что ваше имя Сара пишется с одной «р».

И выиграли бы.

Я же говорил вам, что я крепкий орешек. Сара. Очень мило… если кому по душе новоанглийские пуритане.

Я расслышала голос Эрика у себя за спиной:

Ты хочешь сказать, вроде меня?

А ты кто такой, черт возьми? — спросил Джек, слегка раздраженный тем, что кто-то посмел прервать наш остроумный диалог.

Я ее пуританский брат, — сказал Эрик, обнимая меня за плечи. — Лучше скажи, кто ты такой?

Я — Улисс С. Грант[14].

Очень смешно, — сказал Эрик.

Это так важно, кто я?

Просто не помню, чтобы приглашал тебя на эту вечеринку, вот и все, — разулыбался Эрик.

Так это твой дом? — добродушно произнес Джек, ничуть не смутившись.

Браво, доктор Ватсон, — сказал Эрик. — Может, еще расскажешь, как ты здесь оказался?

Парень, с которым я познакомился в армейском клубе «USOI» на Таймс-сквер, сказал, что у него есть друг и друг этого друга знает о гулянке на Салливан-стрит. Но послушай, я никому не хочу доставлять неудобств, поэтому ухожу сию минуту, если не возражаете.

Зачем вам уходить? — произнесла я так поспешно, что Эрик наградил меня вопросительной и ехидной улыбкой.

Действительно, — сказал Эрик, — зачем тебе уходить, если кое-кто явно хочет, чтобы ты остался.

Ты точно не возражаешь?

Друзья Сары…

Приятно слышать.

Где ты служил?

В Германии. И если быть точным, то я не служил. Я был репортером.

«Старз энд Страйпс»? — спросил Эрик, имея в виду официальную газету американской армии.

И как это ты догадался? — с наигранным изумлением произнес Джек Малоун.

Думаю, помогла твоя форма. Где базировался?

Какое-то время в Англии. Попом, после капитуляции немцев, был в Мюнхене. Ну или в том, что от него осталось.

А на Восточном фронте удалось побывать?

Я пишу для «Старз энд Страйпс»… а не для «Дейли уоркер».

Должен тебе заметить, что я вот уже десять лет читаю «Дейли уоркер», — важно произнес Эрик.

Поздравляю, — сказал Джек. — Я тоже раньше увлекался комиксами.

Не вижу связи, — сказал Эрик.

Все мы родом из детства.

«Дейли уоркер» в твоем представлении — это чтиво для малолеток?

Причем плохо написанное… собственно, как большинство пропагандистских листовок. Я хочу сказать, что, если уж тебе хочется писать иеремиады о классовой борьбе, по крайней мере, делай это профессионально.

Иеремиады, — съязвил Эрик. — Надо же. Мы знаем красивые слова?

Эрик… — Я сурово посмотрела на брата.

Я что-то не так сказал? — слегка заплетающимся языком произнес он. Вот тогда я поняла, что он попросту пьян.

Да нет, — ответил Джек. — С классовой точки зрения все верно. В самом деле, как еще разговаривать с полуграмотным бруклинским ирландцем…

Я этого не говорил, — сказал Эрик.

Нет, просто имел в виду. Впрочем, я уже привык к тому, что всякие парвеню смеются над моим топорным выговором…

Нас вряд ли можно назвать парвеню, — возмутился Эрик.

Но мой французский тебя впечатлил, n'est-ce pas[15]?

Над акцентом неплохо было бы поработать.

А тебе над чувством юмора. Кстати, представляя низшую прослойку интеллектуалов, тех, что из Бруклина, замечу, что нахожу забавным, когда самые великие снобы мира насвистывают «Интернационал». А может, ты и «Правду» читаешь в оригинале на русском, товарищ?