Значит, это про меня.

По крайней мере, ты всегда все делала правильно. Особенно в том, что касается семьи.

Да уж… и посмотри, куда меня это завело.

Твоя мать обожала тебя.

Обожала. В месяц раз.

Я знаю, с ней было трудно…

Скажи лучше, совершенно невозможно.

Поверь мне, дорогая, ты и этот мальчуган были для нее всем. И я не преувеличиваю: именно всем.

Я закусила губу и еле сдержалась, чтобы не разреветься. Мег взяла меня за руку:

Послушай меня: и родители, и дети думают, что именно им всего труднее. В итоге никто не чувствует себя счастливым. Но, по крайней мере, ты не будешь страдать от чувства вины, как это происходит сейчас с твоим идиотом братцем.

Ты знаешь, на прошлой неделе я оставила ему три сообщения, сказала, что ей остались считаные дни, что он должен приехать и повидаться с нею.

И он так и не перезвонил?

Нет, за него это сделал его пресс-секретарь.

Принцесса?

Единственная и неповторимая.

«Принцессой» мы окрестили Холли — особу малопривлекательную и глубоко провинциальную, которая в 1975 году женила на себе Чарли и постепенно убедила его (бредовых доводов у нее нашлось предостаточно) порвать отношения с семьей. Не могу сказать, что Чарли особо упирался. С тех пор как я начала что-то смыслить в таких вещах, я знала, что мать и Чарли относятся друг к другу, мягко говоря, прохладно, и главной причиной тому был мой отец.

Ставлю двадцать баксов на то, что малыш Чарли сломается у могилы, — сказала Мег.

Да ни за что, — возразила я.

Хоть я его давно не видела… когда, черт возьми, он приезжал к нам в последний раз?

Семь лет назад.

Точно, это было лет семь назад, но я слишком хорошо знаю этого паршивца. Поверь мне, он всегда жалел себя. Сегодня, как только я его увидела, сразу подумала: бедный старый Чарли все еще разыгрывает эту карту. А помимо жалости к себе его терзает и жуткое чувство вины. С умирающей матерью он не смог проститься, а теперь пытается загладить это своим внезапным появлением на похоронах. Какая драма.

Он все равно не заплачет. У него все под контролем.

Мег помахала банкнотой перед моим носом:

Давай посмотрим, какого цвета твоя наличность.

Я порылась в кармане жакета и нащупала две десятки. Торжествующе показала их Мег:

С удовольствием избавлю тебя от двадцатки.

С моим удовольствием от созерцания рыдающего говнюка это не сравнится.

Я покосилась в сторону Этана (все еще поглощенного чтением) и сделала выразительные глаза.

Извини, — сказала Мег, — случайно вырвалось.

Не отрываясь от книги, Этан произнес:

Я знаю, кто такой говнюк.

Мег выиграла пари. После прощальной молитвы над гробом священник тронул меня за плечо и выразил свои соболезнования. Потом, один за другим, ко мне подходили все участники траурной церемонии. Пока длился этот ритуал рукопожатий и объятий, мне на глаза снова попалась та женщина. Она стояла и смотрела на над гробный камень рядом с могилой моей матери, напряженно вглядываясь в надпись. Я знала ее наизусть:


Джон Джозеф Малоун

22 августа 1922 — 14 апреля 1956


Джон Джозеф Малоун. Джек Малоун. Мой отец. Который внезапно покинул этот мир, когда мне было всего-то полтора года, и чье незримое присутствие я ощущала всегда. Удивительные люди эти родители: они могут физически исчезнуть из твоей жизни — ты можешь даже их не знать, — но освободиться от них невозможно. Это их право: быть с тобой всегда, нравится тебе это или нет. И как бы ты ни старалась избавиться от этих уз, они тебя не отпустят.

Когда меня обнимала Кристина, моя соседка сверху, из-за ее плеча я увидела, что Чарли направляется к могиле отца. Женщина все еще стояла там. Но как только увидела, что приближается Чарли (а она, по всей видимости, знала, кто он), сразу отошла в сторону, уступая ему место у надгробия. Чарли шел с поникшей головой, нетвердым шагом. Подойдя к камню, он привалился к нему, словно искал опору, — и вдруг затрясся от нахлынувших чувств. Поначалу он пытался держать себя в руках, но очень скоро сдался и зарыдал в голос. Я мягко высвободилась из объятий Кристины. Мне хотелось броситься к нему, но я удержалась от столь открытого проявления родственных чувств (тем более что не могла так сразу простить ему боль, которую он причинил матери своим долгим отсутствием). Я медленно подошла и коснулась его руки.

Ты в порядке, Чарли? — тихо спросила я.

Он поднял голову. Его лицо было красным, как помидор, в глазах стояли слезы. Он вдруг шагнул ко мне, уткнулся в плечо, крепко вцепился в меня, как будто я была спасательным кругом в открытом море. Его рыдания стали истерическими, он уже не владел собою. Сперва я молча стояла, руки по швам, не зная, что делать. Но его горе было таким пронзительным, таким громким, что мне ничего не оставалось, как обнять его.

Прошло какое-то время, и рыдания стихли. Я смотрела прямо перед собой, наблюдая за Этаном, который возвращался из туалета.

Он порывался бежать ко мне, но Мэтт мягко придерживал его. Я подмигнула сыну, и он ответил лучезарной улыбкой. Я покосилась налево и снова увидела ту женщину. Она стояла у соседней могилы и смотрела, как я утешаю Чарли. Прежде чем она успела отвернуться (опять!), я заметила, какой напряженный у нее взгляд. И тут же спросила себя: откуда, черт возьми, она нас знает?

Моим вниманием вновь завладел Этан. Двумя пальцами он растянул рот в улыбке и высунул язык — смешная рожица, которую он обычно корчит, когда ему кажется, что я чересчур серьезна. Мне с трудом удалось подавить смех. Потом я опять повернула голову туда, где стояла женщина. Но ее уже там не было — она одиноко шла по пустой гравиевой дорожке к воротам кладбища.

Чарли глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Я решила, что пора разомкнуть объятия, и мягко отстранилась.

Тебе легче? — спросила я.

Он стоял, опустив голову.

Нет, — прошептал он и добавил: — Я должен был… я должен был…

Он снова зарыдал. Я должен был. Сколько муки и раскаяния в этой фразе. Мы не перестаем повторять ее на протяжении всего фарса, именуемого жизнью. Но Чарли был прав. Он должен был. Только теперь ничего нельзя исправить.

Возвращайся в город, — сказала я. — Мы устраиваем поминки в квартире матери. Ты ведь помнишь, где это?

И тут же пожалела, что сказала это, потому что Чарли опять зарыдал.

Я глупость сказала, — тихо произнесла я. — Прости.

Это мне нужно просить прощения, — прорвалось сквозь слезы. — Мне…

Он снова раскис, у него началась настоящая истерика. На этот раз я не предложила ему утешения. Я отвернулась и увидела, что Мег стоит неподалеку, с невозмутимым видом, но явно готовая броситься на помощь. Когда я двинулась к ней, она кивнула в сторону Чарли и подняла брови в немом вопросе: «Сменить тебя?» Еще спрашиваешь! Она подошла к племяннику и, взяв его под руку, сказала: «Пошли, малыш Чарли, прогуляемся немножко вдвоем».

Мэтт отпустил Этана, и тот вприпрыжку бросился ко мне. Я присела на корточки, широко раскинув руки ему навстречу.

Ну что, теперь порядок? — спросила я.

Туалет был гадкий, — ответил он.

Я повернулась к могиле матери. Священник все еще стоял у гроба. Позади него выстроились кладбищенские рабочие. Они держались на почтительном расстоянии, но нетрудно было догадаться, что они ждут, пока мы уйдем, чтобы они могли заняться привычным делом: опустить гроб в подземное царство Куинс, засыпать могилу землей и со спокойной душой отправиться на ланч… а может, и в ближайший боулинг. Ведь жизнь продолжается — с тобой или без тебя.

Священник кивнул мне, словно подсказывая: пора прощаться. Что ж, преподобный, будь по-вашему. Сейчас мы все возьмемся за руки и споем.


Пришло время сказать всем до свидания…

М-И-К… о скорой встречи…

К-И… Что,

уже уходите?.. М-А-У-С…


На долю секунды я перенеслась в нашу старую квартиру на 84-й улице, между Бродвеем и Амстердам-авеню. Мне было шесть лет, и я только что вернулась из школы Бреарли, где училась в первом классе. Я сидела дома, перед телевизором — допотопным черно-белым «Зенитом» с круглым кинескопом и антенной-усами на тумбочке под красное дерево, — наблюдая за похождениями «мышкетеров», а мама, пошатываясь, подошла ко мне, держа в руках два стакана: один с клубничным напитком для меня, а другой — с коктейлем «Кэнедиан клаб» для себя.

Как там Микки и его друзья? — заплетающимся языком спросила она.

Они мои друзья, — ответила я.

Она устроилась рядом со мной на диване:

А ты мне друг, Кейти?

Я пропустила ее вопрос мимо ушей.

Где Чарли?

Она нахмурилась, как будто ее обидели.

В «Мистер Барклайз», — назвала она танцевальную школу, куда раз в неделю, с боем, отправляли мальчиков-подростков вроде Чарли.

Чарли ненавидит танцы, — сказала я.

Тебе-то откуда знать? — возразила мама, залпом опустошая половину стакана.

Я сама слышала, как он тебе говорил, — ответила я. — Я ненавижу танцевальную школу. Я ненавижу тебя.

Он не говорил, что ненавидит меня.

Нет, говорил, — отрезала я и снова переключилась на «Мышкетеров».

Мама опрокинула остаток коктейля:

Он не говорил этого.

Я решила, что это игра.

Нет, говорил.

Ты не слышала…

Почему мой папа на небесах? — перебила я.

Она резко побледнела. Хотя мы не раз говорили об этом, вот уже год, как я не спрашивала про папу. Просто сегодня нам в школе раздали приглашения на Праздник Пап.