Остаток каникул я провела в кинотеатрах и музеях. Второго января я вернулась на работу. В офисе с большим сочувствием отнеслись к моему «ужасному гриппу» — и тут же вывалили на меня последние новости: «Ты слышала о переводе Питера Харрисона в Лос-Анджелес?» Я была сдержанна, тщательно выполняла свою работу, приходила домой, тихо страдала. Горе утратило свою остроту, но ощущение утраты не прошло.

В середине февраля одна из моих коллег-копирайтеров, Синди, предложила сходить на ланч в маленький итальянский ресторанчик по соседству с офисом. За столом мы только и говорили, что о рекламной кампании, в которой обе участвовали. Когда принесли кофе, Синди сказала:

Думаю, ты слышала сплетню из лос-анджелесского офиса?

Что за сплетня?

Питер Харрисон ушел от жены и детей к какой-то бухгалтерше. Кажется, ее зовут Аманда Коул…

Новость оглушила меня, подобно взрыву гранаты. Я была в шоке. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Синди взяла меня за руку и сказала: — С тобой все в порядке, Кейт?

Я со злостью отняла руку:

Конечно, в порядке. А почему ты спрашиваешь?

Да так просто, — нервно произнесла она. Обернувшись, она поискала глазами официантку и сделала знак, чтобы принесли счет. Я уставилась в чашку с кофе.

Ты знала, да? — спросила я.

Она капнула в свою чашку заменитель сахара, принялась размешивать кофе.

Пожалуйста, ответь на вопрос, — попросила я.

Она прекратила вращать ложкой.

Дорогая, — сказала она, — все знали.

Я написала три письма Питеру — награждая его всяческими на лестными эпитетами, обвиняя в том, что он разрушил мою жизнь. Ни одно из них я так и не отослала. Я отчаянно боролась с желанием позвонить ему в четыре утра. В конце концов, я написала ему открытку. Всего несколько слов.


Как тебе не стыдно.


Я порвала открытку за пару секунд до того, как опустить ее в почтовый ящик… и тут же разревелась — так и стояла, всхлипывая, как дурочка, на углу 48-й улицы и Пятой авеню, вызывая живейший интерес у спешащих на ланч клерков.

Когда мы стали встречаться с Мэттом, я все еще не оправилась от депрессии, и он знал об этом. Прошло восемь месяцев с тех пор, как Питер переехал на Запад. Я поменяла место работы — перешла в крупное рекламное агентство «Хайки, Фергюсон энд Ши». С Мэттом я познакомилась, когда однажды он появился в нашем офисе со съемочной группой Пи-би-эс. Они снимали сюжет для новостной программы «Макнейл-Лерер Ньюс Ауэр» об агентствах, которые все еще рекламировали дьявольскую траву, табак. Я была одним из копирайтеров, у кого он брал интервью, — а потом мы еще долго трепались. Я была удивлена, когда он предложил мне встретиться — ведь в нашей болтовне не было и намека на флирт.

Мы встречались около месяца, и я удивилась еще больше, ком он признался мне в любви. По его словам, я была самой остроумной женщиной из всех, кого он знал. Он обожал мою «нетерпимость к глупости». Уважал мое «сильное чувство личной автономии», мои «мозги», мою «спокойную самоуверенность» (ха!). Все сошлось — он встретил женщину, с которой мечтал соединить свою жизнь.

Разумеется, я не капитулировала вот так сразу. Наоборот, меня очень смутило это внезапное признание в любви. Да, мне нравился этот парень. Он был умен, честолюбив, эрудирован. Мне импонировал его столичный лоск… как и то, что он сумел достучаться до меня — разумеется, прежде всего потому, что мы оба были детьми большого города. Он, как и я, вырос на Манхэттене. Окончил дорогую частную школу, университет. Был всезнайкой и — что очень по-нью-йоркски — обладал самомнением мирового класса.

Говорят, что характер определяет судьбу. Возможно, но правильно выбранный момент тоже нельзя сбрасывать со счетов. Нам обоим было по тридцать шесть. Он только что освободился от длившихся пять лет отношений с гиперамбициозной корреспонденткой Си-эн-эн, Кейт Браймер (она променяла его на «говорящую голову» какого-то крупного информационного агентства), — так что мы оба имели представление о том, как терпят катастрофу романтические чувства. Так же, как и я, он терпеть не мог пустое и нервное занятие под названием «ухаживание». Так же, как и я, он страшно боялся вступать в сорокалетие одиноким. Он даже хотел детей — что во сто крат повышало его привлекательность, поскольку до меня уже доносилось предсказуемо зловещее тиканье моих биологических часов.

Теоретически мы, должно быть, выглядели великолепной парой. Идеальное сочетание двух половинок, Образцовая нью-йоркская ячейка общества.

Существовала лишь одна проблема: я не была влюблена в него. Я это знала. Но убеждала себя в обратном. Этот самообман усугублялся настойчивыми просьбами Мэтта выйти за него замуж. Ему довольно изящно удавалось преподносить эту идею — и в конце концов я все-таки поддалась на его лесть. Потому что после истории с Питером мне необходимо было чувствовать себя желанной, купаться в обожании и комплиментах. Ну и, чего уж скрывать, втайне я очень боялась остаться одинокой и бездетной.

Очаровательный молодой человек, — сказала моя мать после знакомства с Мэттом. — Думаю, он сделает тебя очень счастливой.

Это означало, что она одобряет его статус и аристократические замашки. Мег была более сдержанна.

Он очень приятный парень, — сказала она.

Кажется, ты не в восторге, — заметила я.

Это потому, что ты не в восторге. Так мне кажется.

Я выдержала паузу, потом сказала:

Я очень счастлива.

Да, любовь — это замечательная штука. Ты ведь любишь его?

Конечно, — безучастно произнесла я.

Звучит очень убедительно.

Едкий комментарий Мег вновь всплыл в моей голове спустя четыре месяца. Я была в отеле на острове Невис в Карибском море, Было три часа ночи. Рядом со мной в постели спал мой вот уже тридцать шесть часов как муж. Это была наша первая брачная ночь. Я лежала, уставившись в потолок, и думала: «Что я здесь делаю?»

И тут накатили воспоминания о Питере. Слезы хлынули из глаз, И я ругала себя последними словами за то, что оказалась такой идиоткой.

Мы ведь сами загоняем себя в угол, не так ли?

Я пыталась сделать наш брак успешным. Мэтт серьезно работал в том же направлении. Но наше сосуществование не складывалось, Мы бесконечно спорили из-за всякой ерунды. Потом как-то договаривались, но вскоре разногласия вспыхивали с новой силой. Я открыла для себя, что союз двух людей возможен, только если им удается достичь компромисса. А для этого нужна огромная воля. У нас обоих она отсутствовала.

Неудивительно, что очень скоро нам обоим стало понятно: мы! несовместимы. Наутро после ссор мы покупали друг другу дорогие подарки. Или мне в офис доставляли букет цветов с остроумной примирительной запиской:


Говорят, что первые десять лет самые трудные.

Я люблю тебя.

Мэтт.


Пару раз, в попытке реанимировать чувства, мы устраивали романтические уик-энды с выездом в Беркшир, Западный Коннектикут или Монток. В одной из таких поездок Мэтт, подвыпив, уговорил меня расстаться на одну ночь с противозачаточной диафрагмой. Я тоже изрядно нагрузилась — и пошла ему навстречу. Так в нашей жизни появился Этан.

Бесспорно, он оказался самой счастливой случайностью, возможной по пьянке. Любовью с первого вздоха. Но послеродовая эйфория прошла, и вернулись привычные бытовые дрязги. Этан отказывался верить в целебные свойства сна. Первые полгода своей жизни он спал урывками часа по два — что быстро ввергло нас обоих в ступор. Если в вашем распоряжении нет Мэри Поппинс, физическая усталость обязательно выльется в раздражение, которое — в нашем случае — приняло форму открытых военных действий. Как только я отняла Этана от груди, у меня созрело решение установить график ночных кормлений. Мэтт отказывался, мотивируя это тем, что его напряженная работа требует полноценного восьмичасового сна. Для моих ушей это было сродни барабанной дроби, призывающей к атаке, — и я тут же обвинила его в том, что он ставит свою карьеру выше моей. Что, в свою очередь, спровоцировало новую вспышку конфронтации с упреками в игнорировании родительских обязанностей, призывами вести себя по-взрослому и риторическими вопросами, почему мы все время ссоримся.

Разумеется, если в семье есть дети, именно женщине приходится взваливать на себя основную ношу — так что, когда однажды вечером Мэтт пришел домой и объявил, что принял предложение о трехмесячной командировке в вашингтонское бюро Пи-би-эс, мне оставалось лишь съязвить:

Надо же, как ты подсуетился.

Правда, он пообещал нанять (и оплатить) дневную няню — поскольку к тому времени я вышла на работу. Обещал приезжать домой каждый уик-энд. И еще он надеялся, что разлука пойдет на пользу нашим отношениям — снимет напряженность.

Так что я осталась с ребенком на руках. Что, впрочем, было для меня огромной радостью — и не просто потому, что я не могла надышаться на Этана (тем более что мое общение с ним отныне было ограничено лишь вечерними часами), но еще и потому, что я слишком устала от бесконечной вражды с Мэттом.

Удивительно, но сразу после его отъезда в Вашингтон произошли две метаморфозы: а) Этан стал спать по ночам; б) мы с Мэттом начали спокойно общаться. Нет, это не было классической ситуацией «разлука укрепляет чувства»; скорее речь шла о взаимном смягчении. Теперь, когда мы были освобождены от постоянного присутствия друг друга, наше противоборство прекратилось. Мы как будто заново научились разговаривать — вести беседу, которой не грозит перерасти в злобную перепалку. Когда он приезжал домой на выходные, сознание того, что нам отведено всего сорок восемь часов, держало нас обоих в узде. Постепенно между нами установились товарищеские взаимоотношения, пришло понимание того, что мы вполне можем ладить, что нам действительно приятно общество друг друга, что у нас есть будущее.