– А другие драгоценности, сэр?

– А теперь выслушайте меня внимательно, Кит. Мне, признаться, немного надоело, что вы пытаетесь вынюхать то, что вас, по существу, не касается, – промолвил сэр Бонами рокочущим голосом. – Будь я проклят, если вы не становитесь столь же несносным молодым человеком, каким является ваш брат! Ладно, с меня довольно. Признáюсь: стоило мне увидеть ваши ничего не выражающие лица, когда вы еще только-только лежали рядом в одной люльке, я сразу заподозрил, что со временем из вас вырастут весьма дерзкие молодые люди. Никак не могу понять, что такого необыкновенного видит в вас ваша матушка!

Кит, не удержавшись, рассмеялся.

– Все это, конечно, весьма любопытно, сэр, однако дело не в том, – сказал он. – Вы и сами должны понимать. Происходящее никак не может считаться чем-то, не касающимся нас с братом.

Сэр Бонами, выглядевший немного раздраженным и утомленным, полез за табакеркой и побаловал свой нос изрядной порцией табака.

– А теперь выслушайте меня, молодой человек, – произнес он. – У вас нет никакой причины вмешиваться в мои дела – ни у вас лично, ни у вашего брата. Никто ничего не знает, и никто ничего не узнает. Если вы опасаетесь, что кому-то станет известно нечто и начнется скандал…

– Поверьте мне, сэр, я нисколько этого не боюсь, Эвелин, пожалуй, тоже.

– Ради всего святого, Кит! Не стоит рассказывать об этом Эвелину! – встревожившись, попросил сэр Бонами. – Мне и без того не сладко из-за вашего излишнего любопытства, а теперь, чего доброго, ваш не особо вежливый братец будет кружиться вокруг меня, как надоедливый шершень. Я был представлен вашей матушке задолго до вашего рождения. Скажу больше: если бы не лорд Денвилл, именно я, вероятнее всего, был бы вашим родителем. Признáюсь, теперь я рад, что этого не произошло. Из всех излишне самонадеянных, ветреных и надменных молодых людей вы, пожалуй, самые-самые…

– Не исключено, что так оно и есть, – смиренно произнес Кит, – однако вы не можете ожидать от нас, что мы позволим нашей матушке быть вашим должником.

Сэр Бонами устремил на него взгляд своих колючих маленьких глазок. Щеки пожилого джентльмена приняли багровый оттенок.

– Как так не можете позволить? Дерзите, молодой человек! В следующий раз вы, пожалуй, потребуете, чтобы я предъявил вам счет. Ладно… Здесь мне придется немного разочаровать вас, ибо ничего подобного я делать не намерен… И, пожалуйста, не терзайте вашу матушку расспросами, потому что она, благослови Господь ее сердце, ничего о моих делах не знает.

– Сэр, мы не вправе все это оставить так!

– Значит, вам придется учиться жизни на собственных ошибках. Можете передать Эвелину, что это не его дело, так как произошло до смерти вашего отца. И не предлагайте заплатить мне за эту проклятую брошь! Я денег не возьму! Боже правый, молодой человек! На кой черт мне какие-то жалкие пятьсот фунтов стерлингов?

– Если это вы выкупили фамильное колье Денвиллов, сэр, то мама должна вам несколько тысяч фунтов.

– Для меня это сущая безделица. Полагаю, вам известно.

– Все знают, что вы богаты, словно Золотой Шар,[55] но дело не в том…

– Отнюдь, – сердито заявил сэр Бонами. – Вы не имеете права запрещать мне тратить мои деньги по собственному желанию. Заявляю, что решительно не потерплю этого.

– Сэр, прошу вас…

– Нет! Уж позвольте мне договорить, Кит! У вас так хорошо подвешен язык, что вы можете заговорить кого-нибудь до смерти. Вы своими разговорами только запутываете положение дел. Предупреждаю вас об этом. Эвелин не виноват, что ваша матушка оказалась в весьма затруднительном материальном положении. При всем желании он ничего не смог бы тогда сделать. Она слишком приблизилась к полному разорению. К сожалению, далеко не всегда я мог помочь ей, ведь она даже пенни у меня брала лишь в крайнем случае. Мне пришлось предложить ей деньги под проценты.

– Возврата которых вы не ждете…

– Разумеется нет, однако я отнюдь не уверен, что мне следовало так поступать, – задумчиво произнес сэр Бонами. – У нее не больше деловой хватки, чем у котенка, но при этом ваша маменька терпеть не может быть кому-то чем-либо обязанной. Это волнует ее в куда большей степени, чем вам кажется… – Джентльмен издал тихий смешок. – Благослови ее Господь! Ей кажется, что ничего страшного нет, если она может платить проценты. Со мной она бывала не намного откровеннее, чем с покойным графом. У меня есть сильнейшее подозрение, что, помимо меня, ваша матушка занимала деньги и у других… Ладно, я не подозреваю, а уверен в этом, что меня ужасно смущает. С одной стороны, она не примет от меня денег в уплату тех долгов, а с другой – мне несподручно самому их оплатить, потому что в таком случае выйдет конфуз. Она вбила себе в голову, что нет ничего дурного в том, чтобы брать взаймы деньги у тех, кто без зазрения совести будет требовать у нее уплаты всех процентов. Это мне совершенно не нравится. Ваша маменька предпочитает обращаться к ростовщикам, а не ко мне. Спорить с ней бесполезно. Я уже наслушался всяческой несуразицы насчет того, что она не желает обременять меня своими заботами. А когда говорю ей, что ради нее готов на что угодно, ваша матушка заверяет: это ей хорошо известно, но от того делается лишь хуже… – Сэр Бонами вздохнул. – Вам такое, пожалуй, не понравится… да, определенно не понравится, однако я должен это сказать: я ее боготворю, боготворил и буду боготворить до конца жизни… боготворю, но не понимаю…

– По-моему, мне ясно, что у нее на уме. Матушка просто не хочет ни в чем зависеть от вас… И еще… вы ошибаетесь, полагая, будто нам не нравится ваше отношение к маменьке. В прошлом мы, не спорю, ревновали. Но тогда ведь еще были безмозглыми юнцами. После того, что я узнал сегодня, у нас не останется других чувств, кроме глубокой благодарности за вашу помощь.

Сэр Бонами явно обрадовался, услышав уверения Кита, однако вслух произнес довольно резко:

– Вы говорите от своего лица, мальчик мой! Не стоит заявлять это от имени Эвелина. Если полагаете, что он думает так же, как вы, значит, заблуждаетесь.

– Я знаю его не хуже самого себя, – возразил Кит. – Поэтому могу говорить от его лица. Я не утверждаю, что брат будет в восторге. Ни я, ни он не в восторге от этого, особенно он. Боже милостивый, сэр! Как мы можем безмятежно взирать на текущее положение дел? Оплатить все траты нашей матушки было долгом отца. Он с этим не справился, и теперь обязательства отца перешли к Эвелину, как его наследнику.

– Я буду весьма признателен вашему брату, если он не станет вмешиваться в мои дела, – заявил сэр Бонами. – Не желаю, чтобы меня донимали всей этой пустопорожней болтовней. К тому же это все равно бесполезно, ибо, в сущности, он унаследовал состояние покойного графа лишь номинально. Насколько я осведомлен, лорд Брамби вряд ли согласится снять попечительство хотя бы на день раньше положенного срока. И еще, Кит: когда ваш брат станет настоящим хозяином своего наследства, у него окажется предостаточно забот, связанных с выплатой всех долгов вашей матушки, так что о деньгах, одолженных у меня, можно будет позабыть.

Глава 18

Больше Фенкот ничего не смог добиться от сэра Бонами, ибо тот удалился, сославшись на желание как обычно насладиться дневной дремой в библиотеке. Уходя, джентльмен выразил радость, что ему больше не придется делить одну комнату с этим неугомонным Клиффом. Кит не стал его задерживать. Конечно, все существо молодого джентльмена негодовало при мысли, что матушка находится в долгу перед человеком, который не принадлежит к членам их семьи и, следовательно, не имеет на это никакого права, однако Кит не видел способа вынудить сэра Бонами назвать сумму долга. Даже если пожилой джентльмен уступит, ничто не заставит его принять деньги от Кита либо Эвелина.


Клиффы уехали спустя час после второго завтрака. Кит, проводив их, отправился через парк к домику кормилицы Пиннер.

Молодой человек нашел Фимбера, которого чуть раньше послал туда с двумя бутылками вина, более враждебно настроенным против кормилицы, чем обычно. Причиной тому было то обстоятельство, что благородный объект его ревности впервые с момента ухода няни Пиннер на покой очутился под ее любящей и деспотичной опекой. Фимбер немного отыгрался на том, что вместо кормилицы помог милорду одеться, но затем вынужден был спасовать, ибо пришлось признать полное превосходство Пиннер в накладывании повязок. Вследствие этого Фимбер вынужден был молча сносить ее резкие, не терпящие прекословий распоряжения, переходящие в приказы, когда он снимал с милорда сюртук и рубашку. Камердинеру довелось подавить рвущуюся из груди ярость, когда милорд отказался выставить старушку из крошечной спальни на то время, пока Фимбер одевал его. Она постоянно суетилась, выбегая и вбегая в комнату, во все вмешивалась и обхаживала своего воспитанника с той же нежностью, что и в далеком детстве. Камердинеру ничего не оставалось, как разыгрывать при старушке вежливую услужливость по отношению к молодому графу, в то время как на самом деле ему хотелось хорошенько его вычитать и обо всем расспросить.

Стоило Киту войти в небольшую гостиную, Фимбер поклонился ему и тотчас же уведомил, что милорд находится в саду. Затем, чуть понизив голос и придав тону конфиденциальность, значение которой могли понять лишь он и Кит, камердинер сообщил: его светлость немного нервничает.

– Боже милосердный! А чего еще мне следовало ожидать? – неодобрительно воскликнула кормилица. – Вы идете к нему, мастер Кит? Если мастер Эвелин отправится вечером в дом, чтобы повидаться с ее светлостью, как ей хочется, то проведите его обратно. Впрочем, в этом нет никакой нужды. Я смогу, если надо, помочь ему снять сюртук не хуже Фимбера либо вас. Нет… мне бы не хотелось, чтобы Фимбер слонялся здесь среди ночи. Он так шумно чистит щеткой одежду, так грохочет, что мастер Эвелин, не ровен час, до утра глаз не сомкнет.

– Ладно, поговорим об этом чуть позже, Пинни, – пообещал Кит умиротворяюще, а затем, бросив взгляд на рассерженного камердинера, обратился к нему: – Фимбер! Вам лучше тотчас же отправиться обратно. Не хочу, чтобы Нортон недоумевал, что же с вами приключилось.