Так и вышло. К тому времени, когда во вторник прибыли первые гости, графиня вновь была сама собой. Бурная деятельность утихла, и теперь ее светлость спокойно прогуливалась среди цветочных клумб, прикрываясь от солнечных лучей небольшим зонтиком и указывая главному садовнику на цветы, которые ей хотелось бы разместить в вазах на шести новых подставках. Садовник был знатоком аранжировки,[31] и посему миледи не сомневалась в том, что все будет выполнено как следует, но, не торопясь уходить, она стояла неподалеку, время от времени советуя что-то либо, протягивая цветок из корзинки, которую держал наготове помощник садовника. Ближе к полудню графиня вполне серьезно уверовала, что все сделала сама, а садовник лишь немного помогал ей.

Первыми прибыли достопочтенный Козмо вместе с миссис Клифф и мистером Эмброузом Клиффом, единственным оставшимся в живых из отпрысков семейства. Приехали они на старой дорожной колымаге.

При виде такого раритета графиня воскликнула:

– Господи, Козмо! Вы взяли эту коляску напрокат или она ваша собственная? Кто-нибудь из знакомых видел вас в этом готическом антиквариате?

Мистер Клифф, высокий сухопарый джентльмен несколькими годами старше своей сестры, ответил, безропотно целуя графиню в щеку, что почтовые издержки были бы непосильны для его тощего кошелька.

– Не ко всем фортуна столь благосклонна, как к вам, моя дорогая Амабель, – заявил он.

– Чепуха! – возразила ее светлость. – Полагаю, ваш кошелек толще моего, ибо вы никогда и четырех пенсов зря не потратите. Просто ужасно, что бедняжка Эмма тряслась в этой жуткой старой коляске. Помнится, у нашего деда была такая же. Бабушку в ней всегда укачивало до тошноты. Дорогая Эмма, мне вас жаль! Как я рада видеть вас! Вам, похоже, немного нездоровится. Я проведу вас сейчас же в вашу спальню и хочу, чтобы вы полежали в постели и немного отдохнули перед ужином.

Миссис Клифф, увядшая женщина с близорукими голубыми глазами и лицом болезненного цвета, ответила с неопределенной улыбкой безжизненным голосом: несмотря на легкую головную боль, во всем остальном она чувствует себя хорошо.

– Я бы не удивилась, услышав, что каждый дюйм вашего тела страдает от немилосердной боли, – провожая гостью в дом, сказала графиня.

– Ничего страшного… О нет… Главное, чтобы Эмброуз не простудился.

– Дорогая Эмма! Как можно простудиться в такой день?

– У него очень уязвимое здоровье, – печально вздохнув, поведала графине миссис Клифф. – Он сидел спереди, и там его постоянно обдувало ветром. Надо будет дать бедняжке несколько капель камфорного масла. У меня в несессере…[32]

– Я бы на вашем месте не занималась самолечением, – искренне выразила свое мнение леди Денвилл.

– Да, но ваши сыновья куда крепче, – произнесла миссис Клифф, глядя на графиню с робкой надеждой на сочувствие.

Однако хозяйка не относилась к тем женщинам, которые считают уязвимое здоровье сына интересной темой для светской беседы, поэтому сочувствия с ее стороны миссис Клифф не дождалась.

– Слава Всевышнему! – жизнерадостно заявила графиня. – Сейчас они почти никогда не болеют, хотя в детстве мои сыновья перенесли корь и коклюш. Кажется, у них еще и ветрянка была, но точно сказать не могу… Не припоминаю…

Миссис Клифф искренне любила свою красивую золовку, однако не могла про себя не отметить, что графиня, должно быть, бессердечная мать, если могла забыть о хворях, выпавших на долю ее сыновей. Неужели Козмо прав и Амабель, как он часто говорит, ничего, помимо всяких светских глупостей, в жизни не интересует?

Но когда леди Денвилл удобно устроила ее на кушетке, набросив на ноги шаль, смочила носовой платок очень дорогой кельнской водой[33] и приказала прислуге плотно завесить окна шторами, чтобы свет не беспокоил гостью, миссис Клифф решила, что столь заботливая и добрая леди никак не может быть бессердечной, пусть даже и одевается она легкомысленно.

А тем временем Кит провел дядю и кузена в небольшую гостиную на первом этаже, где их ожидали различные освежающие напитки тонизирующего свойства. Хотя взлелеянная годами скаредность заставляла Козмо держать в своем винном погребе питье не особо высокого качества, потребление плохого вина не испортило его вкус столь сильно, чтобы он не смог отличить хороший алкоголь от дрянной бурды. Сначала понюхав, а затем сделав пробный глоток, дядя кивнул племяннику, издав одобрительный возглас.

– Отменный херес, кузен, – стараясь не ударить в грязь лицом, сказал Эмброуз.

– Больно много ты в этом понимаешь, – насмешливо произнес его отец. – Впрочем, это и впрямь херес, точнее, горная малага, которую твой дядя заложил в погребок… Дай-ка вспомнить… Да… тринадцать, может, четырнадцать лет тому назад. Через годик-два оно достигнет своего наилучшего послевкусия, ибо чем дольше выдерживать испанские горные вина, тем вкуснее они становятся. Что за прелесть этот напиток! Как ни печально, то, что сейчас продают, выдавая за малагу, – лишь жалкая пародия на вина, которые мы пивали, будучи молодыми. – Сделав еще один глоток, мистер Клифф одарил племянника улыбкой. – Я полагаю, мой дорогой мальчик, что вскоре буду иметь удовольствие выразить вам мои искренние поздравления. Это хорошо. Это верно. Ныне я живу вдали от волнений света, но прекрасно понимаю, что мисс Стейвли – замечательная девушка. С нетерпением жду возможности познакомиться с ней. Ваша дорогая матушка сказала мне, что брак одобрен лордом Брамби, поэтому рискну предположить, приданое мисс Стейвли довольно значительное.

– К сожалению, сэр, ничего не могу вам сообщить по этому поводу, поскольку не имею решительно никакого представления о ее приданом, – недружелюбно глядя на дядю, промолвил Кит.

От изумления Козмо запнулся, подумал немного, а потом произнес:

– Однако, поскольку ваш дядя Брамби положительно отнесся к этому браку, можно предположить, что ее приданое маленьким никак быть не может. Разумеется, вы владеете значительным состоянием, лорд Денвилл, но для поддержания на должном уровне дома в Лондоне, не говоря уж о небольшом поместье, которое у вас есть в Лестершире, требуется изрядное количество средств… весьма много денег. Помимо этого, ваш отец, насколько я слышал, щедро обеспечил также вашего брата, что существенным образом уменьшает ваши доходы.

– Как будто и без того денежек у Денвилла куры не клюют, – едва слышно пробубнил себе в бокал молодой мистер Клифф.

К счастью, Козмо не расслышал слов сына. Мистер Клифф, судя по всему, в не меньшей степени интересовался финансовыми делами племянника, чем своими собственными. Выпив один за другим три бокала малаги, джентльмен между глотками углубился в размышления о предполагаемом доходе с поместья милорда, о числе слуг, необходимых для поддержания в порядке столь большого особняка, о стоимости ухода за такими обширными цветниками и о непомерной арендной плате за дома в лондонском районе Мейфэйр. Надо отдать должное мистеру Клиффу: его интерес и высказываемые вслух энергичные предложения по поводу уменьшения расходов племянника были продиктованы чистым альтруизмом. От своих советов мистер Клифф ничего не выигрывал, просто разрабатывать планы касательно экономии чужих денег было для этого человека почти столь же отрадно, как сберегать свои собственные средства. Племянник слушал его вежливо, а вот на лице сына застыло выражение сердитого смущения. Как только отец вышел из комнаты, молодой мистер Клифф не нашел ничего лучше, чем посоветовать Киту не обращать на дядю внимания.

– Он всегда так говорит. Дома это еще терпимо, но в гостях…

Кит испытывал к юноше определенное сочувствие. Для девятнадцатилетнего молодого человека, не совсем уверенного в себе, но при этом стремящегося казаться опытным малым, такой отец, как Козмо, – весьма тяжкое испытание в жизни. Как бы там ни было, разговор показался ему не совсем приличным, и мнимый лорд поспешил сменить тему, однако тщетно. Эмброуз продолжал сетовать на своего отца, подробно описывая его скаредность, пока Кит, окончательно потеряв терпение, не сказал ему напрямик, что все эти жалобы не делают ему чести.

– Неудивительно, что мой дядя осуждает ваше поведение. Боже правый! Неужели, будучи в Оксфорде, вы не нашли ничего лучшего, чем посещать публичные дома? Что касается отстранения от занятий в университете, молодой человек, то ни… – Кит запнулся, едва не произнеся имя брата, – ни я, ни Кит не были отстранены вследствие скандала, связанного с женщинами. В наше время таким бахвалились только полные простофили. По поводу хвастовства, будто некая пташка заснула у вас на плече…

– Я не хвастаюсь этим! – заявил молодой мистер Клифф, краснея от смущения до корней волос. – Я просто сказал…

– Уже слышал, – мрачно изрек Кит. – На вашем месте я бы обо всем помалкивал, молодой человек.

Чувствуя себя не в своей тарелке, Эмброуз пробормотал:

– Но вы ведь тоже не святой, сэр. Все это знают.

– Не святой, но и не Странный Наб,[34] в которого вы рискуете превратиться, если продолжите в том же духе, – произнес Кит с веселой грубостью, а затем внезапно рассмеялся. – Ладно уж, Эмброуз! Вас так легко разыграть! Вы почти заставили меня забыть, что вы мой гость.

– Учитывая, что в Оксфорде до сих пор обсуждают ваши с Китом проделки, поучать меня, кажется, не стоит, – все еще обиженно произнес Эмброуз.

– До сих пор! Изумительно! – сверкая смеющимися глазами, воскликнул Кит. – Но я уверен, никто не скажет, что мы зря потратили время, волочась за белыми передниками.[35]

Глава 9

Во второй половине следующего дня, ближе к вечеру, в Рейвенхерст прибыла вдовствующая леди Стейвли. Ее дорожная коляска оказалась даже более старомодной и неуклюжей, чем у мистера Клиффа. Помимо почтенной матроны, в экипаже приехали ее внучка, камеристка и личный лакей. Мистер Фенкот, несмотря на огромнейшее желание оказаться за много-много миль от любого из членов семьи Стейвли, приветствовал их появление с почти беспредельным радушием. Единственным ограничением был страх, что, забывшись, он может себя выдать. В нервическом состоянии, в коем пребывал, Кит винил родственников со стороны матери, в обществе которых ему пришлось провести уже почти сутки.