Дафна Калотай - В память о тебе

— Мне все равно, что вы сделали. Никто не заслуживает того, чтобы очутиться на вашем месте.

Ее прямота вместо обычной завуалированной жалости и мягкий, певучий островной акцент произвели неожиданный эффект, и Нина расплакалась.

— Ох, милочка… — Синтия принялась утирать бегущие по ее щекам слезы.

Нина никак не могла успокоиться.

— Я поступила с ней жестоко, — наконец с трудом сказала она.

— Если хотите, можете мне все рассказать. Вам станет легче на душе.

Нина хотела отрицательно покачать головой, но не смогла. Она не смогла даже опустить голову вниз. Шейные мышцы, казалось, одеревенели. В последние дни горло словно стягивал аркан, и это совсем не напоминало узелок платка, которым ее в детстве повязывала бабушка. Болезнь прогрессировала.

— Ничего уже не исправить. Слишком поздно.

Синтия утирала ей слезы.

— Никогда не бывает слишком поздно. Мой отец говорит: «Если кажется, что положение безнадежно и ничего поделать нельзя, подумай, и решение найдется».

— Прошу вас, Синтия! Не надо убивать меня добротой!

Медсестра засмеялась. Как по волшебству напряжение шейных мышц немного спало, но Нина решила не говорить Синтии, что ей стало лучше. А то она станет сыпать мудрыми изречениями отца.

Когда в конце сентября репетиции возобновились, Нина и Вера не сказали друг другу ни слова. Случайно встречая бывшую подругу в театре, Вера с виноватым видом отворачивалась. Нина не считала себя ни в чем повинной. Она не понимала, почему Вера утаивала от нее болезнь матери. Ее скрытность всегда удивляла Нину. С самой первой встречи два года назад в маленькой гримерной она чувствовала в подруге нечто тщательно скрываемое от посторонних. Чем Вера занимается в свободное время сейчас, когда уже не ходит на свидания к Гершу и не играет в карты с Мадам? Сидит одна в коммуналке или наведывается к Нининой маме, когда бывшей подруги нет дома?

Нина избегала общества Полины. Только случайно встретившись в коридорах Большого театра, они обменивались парой фраз. Сыпь покрывала Полинины щеки, на шее — крапивница, на скулах — синеватые пятна. Должно быть, ее по-прежнему заставляют доносить на друзей, и она ужасно нервничает из-за этого. Вот только что она может узнать компрометирующего? Нина, хотя и была уверена, что не совершила ничего предосудительного, старалась держаться от Полины подальше. И при этом жалела бывшую подругу. Какая худая и нервная она стала!

Мама умерла в начале октября. Нина сидела у постели больной, прислушиваясь к ее дыханию и сердцебиению. И вдруг наступила тишина. Страшный груз, довлевший над ней, словно упал. И тут Нина услышала стук сердца. Неужели… Нет, она ошиблась. Это ее собственное сердце. Все кончено… Только гораздо позже Нина поняла, как ей повезло. Мама мирно скончалась, а сколько женщин умерло от болезней и голода, погибло во время войны или в концлагерях.

Похороны состоялись на маленьком кладбище неподалеку от дома. На небе не было ни облачка. Нина и Вера по-прежнему не разговаривали, но теперь, когда обе потеряли близкого человека, эта игра в молчанку казалась Нине глупой. Она обрадовалась, увидев, что, когда все отошли от опущенного в яму гроба, на крышке которого лежали цветы львиного зева, Вера замедлила шаг.

Нина приостановилась, Виктор и другие прошли вперед. Наконец Вера поравнялась с ней.

— Мне так жаль, что она умерла, — сказала Вера. — Я любила твою маму.

— Я знаю.

Она помнила мягкий голос матери, когда та отвечала на Нинин стук в дверь: «Да… да… да…» Помнила тихое шарканье маминых тапочек, которая спешила отпереть ей дверь.

— Если бы не твоя мама, я бы никогда не занялась балетом.

Нина кивнула. Она хорошо помнила вступительный экзамен в хореографическое училище.

— На днях я вспоминала, как мама вела нас в школу, словно утка двух маленьких утят. А еще я помню, как мы входили во вращающуюся дверь «Метрополя».

Вера кивнула.

— Помню. Мы вошли в одну дверь, а вышли в два разных мира. По крайней мере, для меня.

В тот день арестовали ее родителей, а потом переезд в Ленинград, Кировка…

— Думаю, тем швейцарам понравилась мама, — сказала Нина. — Иначе они ни за что не впустили бы нас. Она была такой симпатичной!

Ей хотелось улыбнуться, засмеяться, снова услышать мягкий мамин голос: «Да… да… да…»

В Вериных глазах была грусть.

— Я знаю, что должна была сразу рассказать тебе о ее болезни. Но ты должна понять…

Ее голос замер. Вера отвела глаза.

— Понять что?

— Ну… так…

Вера опустила голову.

— Что «так»?

— Врач не говорил мне, что твоя мама умирает. Она выглядела очень больной, но врач ничего такого не сказал.

— Ты мне соврала?

— Я, наверное, почувствовала, что она при смерти…

— Значит, вместо того чтобы просто сказать «Твоя мама плохо выглядит», ты… — Сжав зубы, Нина почти выкрикнула: — Ты мне соврала!

— Я не хотела…

— Кем надо быть, чтобы играть чужой жизнью, используя смерть близкого человека?

— Я просто ляпнула не подумав! Извини, но я была уверена, что твоя мама умирает. Я завидовала твоему успеху. Ты прима, а я…

— Ладно, ладно… Ты заботилась о ней, была рядом каждый день. А я, плохая дочь, занималась в это время своими делами. Знаю. Моя свекровь тоже тебя любит. Со всеми ты находишь общий язык.

— Ты не понимаешь… Я говорю о другом. Я была по-настоящему привязана к твоей маме.

— И она любила тебя больше, чем ты себе представляешь, — Нина чувствовала, что находится на грани срыва. — Это она посылала телеграммы от имени твоих родителей!

Вера замерла, а потом сказала:

— Ты врешь!

Нина уже пожалела о сказанном. Она чувствовала себя ничтожеством.

Вера что-то прошептала.

Нина бросилась с кладбища. Мимо Виктора, мимо других людей… Она остановилась только на улице, где орудовали метлами старые дворничихи. Ее бил нервный озноб. Какая же она подлая и жестокая! Впервые в жизни Нина поняла, что способна на предательство.

Платиново-золотая заколка для волос с бриллиантами и топазами. Проба золота — 18 каратов. Два маленьких бриллианта округлой формы чередуются с тремя гранеными топазами. Длина заколки — 8 дюймов. Цена — $ 4.900—5.400.

Обычная предаукционная сутолока. Не переставая звонил телефон, звучало множество докучливых вопросов типа «Проба золота четырнадцать каратов или шестнадцать?». Голосовая почта Дрю была засорена неофициальными предложениями от частных лиц. Это не считая экспозиции, которую посещало множество людей, обуреваемых желаниями и страстями. Каждый день сюда приходили все новые и новые посетители. Женщины примеряли ожерелья и кольца, разглядывали себя в стоящих на подпорках больших зеркалах, а сотрудники аукционного дома расхваливали их тонкий вкус. Приходили родители, мужья и женихи. Торговцы ювелирными украшениями с каменными лицами дотошно изучали через увеличительное стекло каждое украшение в поисках мельчайшего изъяна. Среди посетителей были и балерины — худощавые, длинношеие женщины и совсем молоденькие девушки. Они с интересом разглядывали выставленные на застекленных стеллажах украшения.

Распорядительница давала стажерам последние указания. Предшествующий аукциону обед назначен на сегодня, а еще не все готово. Со своего рабочего места Дрю слышала, как по коридору взад-вперед носятся стажеры, а на улице горланят песни те, кто отмечал день святого Патрика[56]. На первых была зеленая форма профессионального баскетбольного клуба «Бостон Селтикс», головы вторых венчали высокие шляпы с полями, украшенные трилистником. Несмотря на разгар дня, все эти люди слонялись по улицам из одного паба в другой.

Еще недавно Дрю считала День эвакуации[57] всего лишь предлогом для тех, кто не хочет работать, а предпочитает посидеть с друзьями в баре. Только сегодня утром, читая заголовки газет «США готовится к войне» и «Дипломатические усилия в Ираке ни к чему не привели», она подумала, что в этот день в 1776 году армия под командованием Джорджа Вашингтона, не применяя силу, без жертв, заставила британские войска покинуть Бостон. В одной из статей говорилось, что президент планирует послать войска уже в ближайшие дни. Пьяный смех на улице неприятно резал слух. Еще одна веселящаяся компания прошла мимо окон ее кабинета.

«Возможно, они просто не верят газетам и надеются на лучшее», — подумала Дрю.

Компьютер звякнул, сообщая о получении сообщения по электронной почте, и Дрю оторвалась от работы. Стефан спрашивал, не хочет ли она встретиться с ним и попить пива. Ниже было сообщение, отправленное ее матерью. Дрю с неохотой кликнула по нему мышкой. Большинство маминых посланий содержали сообщения о появлении новых, особенно злокозненных компьютерных вирусов или радостные известия о людях, которых ее дочь или почти не знала, или вообще знать не хотела. Сегодня это была ссылка на статью, напечатанную в «Сиэтл таймс». В ней рассказывалось о кулинарных курсах для семейных пар. «Там упомянут Эрик!» — писала мама.

Ее бывший и Карен посещали кулинарный курс по приготовлению мучных кондитерских изделий, а в недалеком будущем, по их заявлениям, собирались взяться за курс украшения тортов. Дрю прочла статью. Любопытство — сильное чувство. Как обычно, в ее голове промелькнула мысль: «Это могла быть я. Эта жизнь могла быть моей». Эрик Хили и Дрю Брукс, тридцатилетняя супружеская пара, переехавшая к нам с восточного побережья, первоначально имела намерение заниматься на курсе приготовления во фритюре… Как хорошо, наверное, быть обычной супружеской парой и заниматься тем, что полагается делать обычным супружеским парам!