Вера призадумалась.

— Ты собираешься рожать?

— Внуков для свекрови? — Нина громко вздохнула. — Ох, Вера! Я снова залетела.

Вера молчала.

— Сегодня первый день, когда отпали всякие сомнения.

— Снова… — медленно сказала Вера. — Ты что, не предохраняешься?

— Я подмываюсь каждый раз раствором уксуса, но не помогает! Да и от губки, купленной в Будапеште, толку немного.

Нина полежала с минуту, разгоряченная внезапной вспышкой эмоций. «Ладно, — подумала она, — в конце концов, это цена, которую приходится платить за любовь».

— Ничего. Я встречусь с доктором, когда вернемся домой.

— Ты вообще хочешь детей? — спросила Вера.

Дети… Это слово всегда согревало ей душу. Нина думала о детстве как о самом счастливом времени своей жизни. Чистота помыслов и невинность. Как бы ей хотелось вновь стать наивной и чистой, беспечно смеяться во дворе дома, танцевать с Верой на экзамене в хореографическом училище…

— Детей хочется… Но беременность… роды…

«Почему все так сложно!»

— Алла рассказывала, что когда она рожала и кричала от боли, то акушерка посоветовала ей: «Расслабьтесь».

Вера улыбнулась.

— Алла ответила, что не может расслабиться, когда в ее теле сверлят дыру. Тогда акушерка посоветовала ей декламировать про себя Пушкина.

— Одна из балерин в Ленинграде рассказывала мне, — сказала Вера, — что у нее были очень долгие роды. Тогда врач лег на нее сверху и просто выдавил ребенка.

— Фу!

— Она не собиралась рожать, но до шести месяцев не понимала, что беременна.

— По крайней мере, я в этом разбираюсь, — сказала Нина. — Одна девочка, которая выступала у нас до тебя, не знала о своей беременности до тех пор, пока у нее не случился выкидыш. Оказалось, что она была на шестом месяце.

— А как ты узнаешь, что беременна? — спросила Вера.

— В животе тяжесть, грудь болит. Все симптомы налицо. — Нина сокрушенно покачала головой. — Но я больше не осмелюсь рассказать об этом Виктору. В первый раз, узнав о моей беременности, он просто сиял от счастья, думал, я буду рожать. После аборта я сказала ему, что согласна зачать ребенка этим летом. Мне так плохо сейчас.

Пар развеялся, поэтому Нина встала и плеснула воду на камни. Баньку вновь окутал туман.

— Свекровь злится на меня за то, что у нее нет внуков. Знаешь, что она мне сказала? Она считает, что во всем виноват балет. Я прыгаю на сцене и потому не могу забеременеть.

— Она доливает водку в чай, — сказала Вера.

— Серьезно?

Нина вскочила с топчана, но тут же легла обратно.

— Не верю!

Хотя в этом и был смысл: всегда чувствовать себя в состоянии легкого опьянения…

— Это я не верю, что ты ничего не замечала!

Резкие нотки в Верином голосе поразили ее. Сначала Нина решила, что ей послышалось. Она посмотрела на лежащую на лавке подругу, невозмутимую, словно ничего особенного не произошло.

— Я два года пашу, словно лошадь, без отдыха, — стараясь сохранить самообладание, сказала Нина. — У меня нет времени, чтобы лезть в жизнь других людей. — В ее душе закипала обида. — Я танцую и танцую, постоянно… Я не выклянчиваю отгулы и не бегаю к дяде Феликсу каждый раз, когда у меня болит сухожилие.

Нина говорила чистую правду. Ни растянутая лодыжка, ни боли в коленной чашечке не могли удержать ее от участия в спектакле. В последнее представление прошлого сезона она танцевала со сломанным пальцем на ноге. Она просто заморозила его раствором хлорэтила, туго обмотала и оттанцевала все четыре акта без единой ошибки.

Вера напряглась, привстала, но Нина уже не могла остановиться.

— Я работаю над собой, а не лезу в дела других людей. Я не предлагаю себя каждому мужчине, который меня захочет.

— Я не проститутка!

— А как ты называешь то, чем занимаешься?

Нина села. Ее голова кружилась.

— Я пытаюсь помочь Гершу! Я думаю о нем, не о себе!

— Я тоже забочусь о других!

Сейчас они напоминали соседок по коммунальной квартире, вечно ругающихся и орущих друг на друга.

— Правда? — Верин голос изменился. — Ты не шутишь? Ты ведь у нас балерина, прима. Как у такого занятого человека, как ты, вообще может оставаться время на то, чтобы заботиться о других? Ты настолько занята, что не замечаешь: твоя мама… умирает.

Казалось, даже горячий воздух в бане вздрогнул.

— О чем ты?!

Вера с трудом перевела дух.

— Она больна, Нина. Врач приходил к ней домой перед моим отъездом сюда. — Она помедлила, собираясь с мыслями. — Счет идет на месяцы.

— На месяцы?! — Нина почувствовала, что покрывается холодным потом. — Ты что, собиралась скрыть это от меня? — Она набросилась на Веру, словно та была виновата в маминой болезни. — Почему ты не рассказала мне раньше?!

— Сначала я думала, что ты сама поймешь, насколько она больна. Твоя мама очень изменилась за последнее время. Но ты все время куда-то бежишь, много отдыхаешь и думаешь только о себе. У тебя не остается свободного времени, чтобы заняться ею. Даже когда ты приходишь в гости, ты смотришь на маму, но не видишь ее.

Нину била дрожь. Вера была права. В последнее время они почти не виделись.

Мама в цветастой юбке…

— Ты права. Я плохая дочь, а ты хорошая, — заявила Нина, поднимаясь. — Я уезжаю…

— Извини, — сказала Вера. — Я не хотела…

Горячий воздух обжигал тело, пока Нина шла к двери. Выйдя, она обернулась жестким, грубым полотенцем.

Вода в реке была зеленоватого оттенка. Здесь плавали стайки уток и отражались склонившиеся над водою ивы.

Нина сгорала от стыда.

— Виктор! — бросаясь в дом, позвала она.

— Что случилось?

— Мне срочно надо домой. Извини. Отвези меня на станцию. Дальше я доберусь поездом.

На теле ее выступил пот, и Нина принялась тереть его полотенцем.

— Прекрати, Нина! Так ты только разотрешь кожу. Что случилось?

— Моя мама очень больна. Ты можешь оставаться здесь. Я тебе сообщу, когда выясню, в чем дело.


Заниматься чтением корректуры было совсем непросто. Дрю то и дело отвлекалась, вспоминая последнюю встречу с Григорием. Иногда она даже ловила себя на том, что качает головой, словно отгоняя непрошеные мысли. Как она решилась прижаться к нему? Она вспоминала, как качнулась к Григорию, как почувствовала тяжесть его рук. Иногда ей казалось, что все это лишь сон. А потом… потом Дрю вспоминала, как ей было приятно. Как редко она позволяла себе поступать по велению сердца, идти на поводу чувств!

Дрю напомнила себе, что сейчас не время отвлекаться на личное. Она разрывалась между связями с общественностью и координацией работы с Мириам, отвечающей за экспозицию драгоценностей. Ей то и дело приходилось давать поручения своей новой помощнице. Если она разделается с гранками брошюры, одной заботой станет меньше. Принтер напечатает пять сотен экземпляров. Их будут раздавать на следующей неделе во время предшествующего аукциону обеда. Пока будут произноситься длинные речи и докладчик временами будет стучать по бокалу, требуя тишины, скучающие гости с убийственной дотошностью прочтут написанное в брошюре, а затем, аккуратно сложив, выбросят в мусор… все пятьсот экземпляров, отпечатанных на толстой глянцевой бумаге.

Даже забавно, как вчерашние заботы кажутся сегодня настолько ничтожными. Аукцион, драгоценности. Все забыто. Единственное ее желание — помочь Григорию докопаться до истины.

Сегодня утром Дрю связалась с еще одним из экспертов, который может знать, где находятся архивы ювелира. Ее не особо тревожило то, что до аукциона осталось совсем немного времени. При обычных обстоятельствах Дрю давно бы бросила бесполезное дело и занялась чем-то другим. Но только не в этот раз. Надо помочь Григорию разобраться, верны ли его подозрения насчет Нины Ревской.

Семья… Кровное родство… Его кровное родство… Мысли Дрю, как обычно, перескочили с браслета и сережек Ревской на кулон. В ожидании аукциона все три драгоценности были упакованы в прозрачные целлофановые пакеты. Кулон… Кулон Григория Солодина… Крошечный паучок с похожим на ранец парашютиста мешочком под брюшком… Письма, которые по утверждению Нины Ревской адресованы не ей…

Она расстроилась, вспомнив, как заплакала бывшая балерина, увидав принесенные фотографии. Дрю стало не по себе, когда она представила, что люди, с которыми она близка, которых любит всем сердцем, могут исчезнуть из ее жизни навсегда, оставшись лишь в воспоминаниях и на фотографиях. Джен… Кейт… Стефан… Мама… Папа… Даже сама Дрю…

Встряхнувшись, она покачала головой и еще раз просмотрела отобранные для брошюры фотографии. В переданных ей гранках пока вместо снимков белели пустые места. Первым шло фото запечатленной в прыжке молодой Нины Ревской. Ее ноги параллельны полу… Газетная статья, сообщающая о ее бегстве на Запад. Гламурная фотография из «Ван Клиф энд Арпелс». Снимок Нины Ревской и ее мужа, который Дрю выбрала из фотографий Григория.

Для последней страницы Дрю решила взять поразивший ее своей правдивостью снимок: Нина Ревская и еще три балерины Большого театра на репетиции у перекладины. Дрю нашла эту фотографию в Интернете, в фотоархиве среди снимков стоящих в ряд или наблюдающих за движениями преподавательницы балерин. Что-то интригующее было в этих фотографиях, на которых танцовщицы были естественны, а не позировали. Особенно заинтересовали Дрю групповые фото. Кем были эти молоденькие девушки с еще не до конца оформившимися телами и блеском юности в глазах? Безымянные балерины, забытые потомками. Они и впрямь были безымянными. Дрю то и дело встречалась подпись: «Неизвестная балерина». Как получилось, что, став частью коллектива одного из знаменитейших театров мира, они не оставили после себя никакого следа?