«Как тот скотина-дворник… Все прогнило!»

Мокрые туфли громко хлюпали, когда Нина свернула в узкий переулок. Из ржавых водостоков текла грязная вода. Пахло сыростью. Всюду была грязь, так что Нине пришлось идти по положенным на земле крест-накрест доскам. Рабочие уже встали. Кто-то проветривает комнату. Кто-то моет окна. Она прошла мимо женщины, счищающей с булыжника грязь. От нее пахло карболкой. Уборка… Вода, бегущая по сточным трубам… Бледная белизна утра, медленно ползущая по балконам… «Вериных родителей тоже взяли весной…» Воспоминание вернулось внезапно, очень ясное и четкое. «Да, конечно. Массовые аресты происходят весной и осенью. Это сезонное явление, как овощи или… праздники».

Войдя в подъезд, Нина поднялась по лестнице. Смогла ли Вера заснуть этой ночью? Проснулась ли мама? Переводя дыхание, Нина готовилась сообщить им новость.


Весь остаток дня Дрю вспоминала прикосновение Григория к своему лицу. Ей очень хотелось позвонить Кейт или Джен и рассказать, как нежно его пальцы дотронулись до ее щеки…

Конечно, это смешно. У них деловые отношения. Григорий старше ее лет на двадцать! В его прикосновении чувствовалась сила. И дело не только в прикосновении. Его глаза смеялись, но смеялись как-то грустно. В глазах этого мужчины, думала Дрю, отражается его жизненный опыт, в котором радостное и грустное настолько переплелось, что стало неотделимо одно от другого. Какая глубина грусти! Какая глубина знания жизни!

— Его глаза были полны жизни, — часто повторяла бабушка Рита, вспоминая своего первого мужа Трофима.

То же самое Дрю могла сказать и о глазах Григория Солодина. Он так смутился и огорчился, когда она отпрянула. И неудивительно!

Жаль, что ей не с кем поделиться. Джен начнет задавать сотни дотошных вопросов вроде «Как ты можешь абсолютно, на все сто процентов быть уверена, что он не женат?». А Кейт первым делом ужаснется из-за их разницы в возрасте. Не говоря уже о том, что их связывают деловые отношения, которые продлятся до аукциона… еще три недели… Ей надо успокоиться. А еще надо дать Григорию понять, что она не обиделась на него за этот поступок. Она доверяет ему, но в то же время боится своих чувств.

Некоторое время Дрю бездельничала, занимаясь самокопанием. Подумать только, после стольких лет она влюбилась. И в кого? В самого неподходящего кандидата на влюбленность! Прямо как бабушка Рита в Трофима. Она едва сдержала смех и посмотрела на гранатовый перстенек на пальце. Бабушка поняла бы ее. Вспоминая историю бабушкиной любви, Дрю приняла решение.

Подумав еще немного, что сказать, она подняла трубку телефона и набрала номер Григория Солодина.

— Извините… Я думал… — прервав ее, начал он извиняться.

— Пустяки. — Дрю надеялась, что голос ее не дрожит. — Не стоит извиняться. Я просто не хочу нарушать деловую этику.

— Конечно, конечно. Извините.

— Я звоню по другому поводу. Это не связано со случившимся.

Только сейчас Дрю поняла, что, позвонив из своего офиса в «Беллере», она уже нарушила деловой этикет. Никаких личных дел в рабочее время.

— У меня есть записи, которые я хочу прочесть. Небольшой дневник, всего несколько страниц, но он написан на русском языке. Он принадлежал моему деду по материнской линии. После смерти бабушки он хранится у мамы. Она тоже не знает русского языка…

Дрю удивляло то, что ее мать даже не поинтересовалась содержанием дневника своего отца. Возможно, причиной тому был страх, что человек, обращающийся напрямую с пожелтевших страниц к своим потомкам, не будет походить на тот привлекательный образ, который создала Рита. Дрю этого тоже опасалась.

— Я с радостью на него взгляну, — сказал Григорий. И тут же добавил: — Если вы примете мою помощь.

— Большое спасибо.

Григорий казался обрадованным, хотя и немного удивленным ее неожиданной просьбой.

— Правда, если почерк неразборчивый, от меня будет мало толку. Во всяком случае, я рад сделать все, что смогу.

Дрю сказала, что попросит мать прислать ей дневник.

— Я иногда представляю, как покажу его своим будущим детям… — Только произнеся эти слова, Дрю осознала, что еще не рассталась с надеждой завести семью. — И перескажу его содержание, как моя бабушка рассказывала мне о дедушке.

— Вы были очень близки с бабушкой?

— Да. Мы в определенном смысле родственные души. Я до сих пор каждый день ее вспоминаю. — Помолчав немного, она добавила: — Жаль, что я не могу с ней сейчас поговорить… посоветоваться…

— Дрю! Я… — почему-то переходя на шепот, сказал Григорий. Потом глубоко вздохнул и, казалось, задумался.

Внезапно Дрю охватил страх: «Что он сейчас скажет?».

— Письма, которые я показал вам сегодня, тоже семейные документы, как и дневник вашего деда.

— Семейные документы?

Мысли Дрю беспокойно заметались. Какая связь между дневником ее деда и этими письмами?

— Понимаете, — помолчав, сказал Григорий, — мой интерес к Виктору Ельсину и его поэзии проистекает от семейного родства. У меня есть и другие документы и фотографии. Хотите их увидеть?

Он говорил все медленнее и тише. Дрю уже поняла, что Григорию трудно рассказывать об этом, и поспешила ему на помощь.

— Конечно, — услышала она собственный голос.

— Хорошо, — совсем тихо сказал Григорий.


Прохладным весенним днем Нина и Зоя стояли в длинной очереди перед приемной МУРа на Петровке. Герш не вернулся, и надо было выяснить, где он содержится. Единственное, что удалось узнать Зое, это то, что ее мужа арестовали за антисоветскую деятельность. Об этом рассказал Нине Виктор. Зоя надеялась, что сегодня им удастся узнать больше. Приемная открывалась в половине одиннадцатого, но она заняла очередь еще в пять утра, надеясь, что так дело пойдет быстрее. К часу дня, когда Нина присоединилась к ней, на тротуаре выстроилась очередь из сотен людей.

Небо заволокло серыми тучами. Без солнечного света стало еще прохладнее. Нина принесла Зое ситро и печенье, которое та с жадностью съела.

— Большое спасибо, что составила мне компанию, — сказала Зоя. — Я такая измотанная. Перед твоим приходом я почти заснула стоя. Я не люблю вставать рано, ты знаешь, но вчера пришла в семь утра и простояла восемь часов. Когда подошла моя очередь, женщина в окошке заявила, что прием окончен. Мне надо всего лишь узнать, где Герш.

Наконец Нина убедилась, что Зоя по-настоящему любит Аарона.

В воздухе витал неуловимо знакомый запах, но Нина так и не смогла понять, что он ей напоминает. Люди сзади напирали, пытаясь таким образом добиться, чтобы очередь двигалась. Первый раз, получив толчок в спину, Нина подумала, что ее узнали, что это какой-нибудь поклонник. Но ничего не произошло. Она повязалась платком так, что стала почти неузнаваемой.

— По крайней мере, я потратила время с толком, — сказала Зоя. — Я написала письмо. — Она вытащила из сумки лист бумаги и ручку. — Поможешь мне?

— Боюсь, я не…

— «Дорогой товарищ Сталин!» Как тебе это? Не слишком ли фамильярно? — Зоя что-то дописала, а потом продолжила спокойным, преисполненным гордости голосом: — «Дорогой Иосиф Виссарионович!» Лучше, правда? Не так официально. «Дорогой Иосиф Виссарионович! Я пишу Вам по срочному делу, имеющему касательство к моему мужу, уважаемому музыканту и композитору Аарону Герштейну. Я занимаю активную гражданскую позицию и являюсь членом ВКП (б) с 1947 года. Я родилась в Москве и изучала историю партии в Институте красной профессуры. После окончания учебы я работала на государственной службе — сначала в Комиссии вспомоществования ученым, а затем в Комитете по высшему образованию города Москвы. Сейчас я занимаюсь организацией лекций…»

Нина слушала, как Зоя подробно перечисляет образовательные и профессиональные достижения Герша, которые должны были подчеркнуть высокий патриотизм ее мужа. Иногда она останавливалась и спрашивала у Нины совета. Ее голос звучал искренне и возвышенно. Нине вспомнились письма, которые в детстве они с одноклассниками писали председателю Верховного Совета СССР Калинину: «Здравствуйте, дедушка Михаил!» Потом шло восторженное описание их школьной жизни. Заканчивались письма просьбой: «Передайте наши наилучшие пожелания дедушке Сталину и другим товарищам». Такая вот чистая вера! Теперь она казалась Нине глупым ребячеством.

— «Несмотря на много лет честного служения стране, несмотря на тяжелый труд в качестве преподавателя и композитора, мой муж был арестован по пятьдесят шестой статье. Я с полной уверенностью могу сказать, что он ничего противозаконного не говорил и не делал. Он не имеет ни малейшего отношения к контрреволюционной агитации, не читает ничего запрещенного и не является членом антисоветской организации».

— А ты уверена, что все знаешь? — мягко спросила Нина. Она знала, как опасно даже подумать о подобном.

— Я его жена. Я знаю.

Нина рассердилась. Она хотела спросить: «А ты знаешь, что он встречается с Верой?» — но, глубоко вздохнув, сдержалась.

— Единственное, чего я не знаю, касается его семьи… Я ничего о них не знаю. Герш говорил, что все его родные умерли. Я не удивлюсь, если они были… ну… классовыми врагами. В общем, ты поняла… Если даже и так, то сын за отца не отвечает. Это новый мир… Кстати, неплохое выражение.

Зоя отвлеклась, записывая что-то на бумаге.

Репетиционные комнаты в Большом театре… Этот запах напоминал Нине запах человеческого пота, царящий в репетиционных.

— «Уверяю вас, — читала дальше Зоя, — мой муж, как и я, живет лишь ради борьбы за наше новое общество. С детства нас учили быть верными и честными…»

— Извините, гражданка… — Почти беззубая старуха тянула Нину за рукав. — Какая это очередь?

Опять ее первой мыслью было «Меня узнали!». Она и Зоя заметно выделялись среди стоящих в очереди людей дорогими пальто и обувью.