Вечером того же дня Нина, придя домой, застала мужа сидящим на диване, где он обычно работал. В руке его был стакан ликера. Виктор выглядел уставшим и грустным.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего особенного. Все идет согласно плану.

Виктор сделал большой глоток.

— Очень длинная речь.

Он только что вернулся после собрания в Союзе писателей.

— Трудно было высидеть до конца, — медленно произнес он.

— О чем речь?

Вместо ответа Виктор прищурился и покачал головой, словно Нина должна была сама все понимать.

Она и поняла. Безродные космополиты… Такое она слышала в последнее время повсюду. Говорили еще о «чуждых буржуазных элементах», но первое выражение имело под собой больше конкретики. На бюрократическом жаргоне безродными космополитами называли евреев.

Нина наклонилась к Виктору, и он негромко сказал:

— Лев Штерн сидел рядом со мной с таким видом, словно это не имеет к нему ни малейшего отношения.

— Ты не виноват.

— Я знаю.

— Ты все равно ничем не смог бы ему помочь.

— Конечно, нет, — громче заговорил Виктор. — С моей стороны это было бы непатриотично. — Вздохнув, он отхлебнул из стакана, который по-прежнему держал в руках. — У нас есть Толстой, Маяковский и Горький. Запад нам не указ. Как сказал товарищ Сталин, у нас есть свои, советские классики. Надо соблюдать революционную чистоту наших рядов…

Он снова поднес стакан ко рту. Нина заметила, что руки его дрожат.

— Все хорошо, — сказала она. — Никто не ждет, что ты станешь защищать этих людей.

Говоря это, Нина не верила в искренность своих слов. А еще она подумала, что тот, кто выступит в защиту космополитов, подпишет себе смертный приговор, поэтому и бросилась успокаивать мужа.

«Только молчи! Не говори ничего! Не подвергай себя опасности хотя бы ради меня!»

— Вчера я видел Герша, — сказал Виктор. — Я случайно встретил его на Пречистенке. Мы одновременно увидали друг друга, но Герш — ты не поверишь! — опустил голову и отвернулся, словно позавчера я не был у него в гостях. Он собирался пройти мимо, но я догнал его и спросил: «В чем дело?» Тогда он сказал, что хочет помочь друзьям его не замечать.

Нина зажмурилась.

— Бедный Герш! Он знает, что мы от него не отвернемся.

— Вчера вышла из печати еще одна статья, — сказал Виктор. — Не о Нем конкретно, но имя Герша там упоминалось.

Нина поймала себя на том, что избегает смотреть мужу в глаза. Больше нельзя об этом говорить. По крайней мере, здесь, в коммуналке. Даже у стен есть уши. Она села на диван возле мужа и положила голову ему на плечо. И молча ждала, пока не удостоверилась, что разговор окончен. Виктору больше нечего ей сказать. Самое время рассказать ему об этом.

Она намеревалась сделать это где-нибудь вне квартиры, там, где можно поговорить без свидетелей, но сейчас предлагать Виктору прогуляться было бы неразумно. Он может неправильно ее понять.

Вздохнув, Нина бросила взгляд в сторону перегородки. Свет выключен. Должно быть, Мадам спит. В общем коридоре какая-то женщина говорила по телефону. Слышались ее вздохи и отрывистые «да», «нет».

— Я беременна, — тихо произнесла она то, во что и сама не могла поверить.

Лицо Виктора мгновенно прояснилось. Нина никак не ожидала от него подобной реакции.

— Любимая, какая чудесная новость!

Нина не могла поднять глаз от пола.

— Я не могу позволить себе родить ребенка сейчас, — прошептала она. — Теперь неподходящее время. Еще и трех месяцев не прошло, как я стала ведущей балериной.

Нина знала, что Виктор просто не понимает, как трудно после родов вернуться на сцену. Беременность навсегда изменяет женское тело. Физические упражнения и диеты не способны полностью вернуть балерине форму, не говоря уже о безвозвратно потерянных месяцах именно сейчас, когда ее карьера находится на взлете. Хотя еще год назад Нина подумывала о том, чтобы родить ребенка. Мысль о создании полноценной семьи согревала ей душу и казалась ужасно романтичной. Любовь, которую она испытывала к мужу, не могла оставаться бесплодной. Теперь же, став ведущей балериной, Нина поняла, что эти мечты могут подождать до лучших времен. «Таков удел взрослого, ответственного человека, — думала она. — Приходится принимать трудные, важные решения».

Выражение лица Виктора изменилось.

— Хорошо, конечно. — Он громко вздохнул. — Ладно.

— Я договорилась с врачом на понедельник, — шепотом сказала Нина.

Аборт считался преступлением и грозил двумя годами тюремного заключения, но все балерины это делали. Ну, не все, а только те, кто мог себе такое позволить. Нина знала от других, к кому обратиться.

Виктор кивнул, и Нина подумала, что удачно выбрала момент для признания: в коммуналке, полной жильцов, муж не будет спорить и требовать объяснений. Сделано и забыто.

Виктор потянулся к ней.

— Придвигайся ко мне.

Впервые со времени первой встречи с Виктором Нина видела такое выражение полного смирения: утомленные глаза, сгорбленные плечи…

Она прилегла рядом с мужем, и он крепко обнял ее. Закрыв глаза, она купалась в тепле его объятий. Только успокоившись и согревшись, Нина вдруг поняла, что нежность Виктора предназначается не только ей, но и крошечному ребенку внутри нее, малышу, которому не суждено появиться на свет.


Надо позвонить Таме. Из всех ее знакомых эта русская была единственной, с кем Нина могла легко и беззаботно поболтать. С ней не приходилось подыскивать правильное слово или соблюдать вежливую дистанцию. Несмотря на относительную молодость Тамы, ей тоже досталось от жизни. Нина подозревала, что и у нее случаются моменты, когда образы из прошлого, словно картинки на экране кинотеатра, обрушиваются на сознание, жаля и раня его. Но между ними не было заведено откровенничать. Нина вообще не делилась секретами с друзьями. Со временем секреты становятся опасными. Так случилось с некоторыми из тайн, которые Нина хранила глубоко в сердце и о существовании которых старалась по возможности забыть. Даже сбежав из Советского Союза, она сохранила привычку помалкивать ради собственной безопасности. Нина всегда была настороже. Беззаботная девичья болтовня и взрывы смеха никогда не грели ей душу. Она не перешептывалась с подругами, не делилась своими маленькими тайнами, не сплетничала. Порой знакомые девушки пытались вовлечь ее во все это, но Нина терялась и просто не знала, как себя вести. Первые подруги, которых она завела в Париже и Лондоне, пытались исправить положение, но потерпели неудачу. Что-то окостенело в ее сердце, причем раз и навсегда. А через несколько лет начался процесс окостенения ее тела.

То же касалось и любви. В первые годы новой жизни Нина еще тешила себя надеждой полюбить снова. Пусть эта любовь не будет такой страстной и всепоглощающей, как та, прежняя. Ничего, достаточно и чего-нибудь попроще. Легкий весенний жакет вместо меховой шубы. Вкусный суп и салат вместо банкета из восьми блюд. Вполне хватит и этого. Она нуждалась как раз в простоте и легкости.

А шансов полюбить и быть любимой у нее было много, даже слишком много. Обосновавшись после бегства из СССР в Париже, Нина была атакована толпой поклонников, которые роились вокруг нее, словно надоедливые комары. Их было слишком много. Они мешали друг другу, не давая Нине сконцентрировать свое внимание на ком-то одном. Преклонение мужчин льстило ей. Она надеялась, что рано или поздно сможет найти среди них любимого. Она была еще молода и открыта всему новому. Вот только сердце… Оно не слушалось хозяйки. Роман с грузным весельчаком Арманом закончился внушающим страх из-за своей безболезненности разрывом. А затем был скрытный, молчаливый Патрис. Сердце Нины оставалось равнодушным…

После Патриса она разуверилась в себе и в других. Больше Нина ни с кем не сближалась. Очень уж трудно было выполнять чужие капризы, быть открытой и откровенной. К тому же в глубине души Нина больше не доверяла мужчинам. Ни одному из них. Ее недоверие было основано исключительно на эмоциях. В Лондоне она часто встречалась с титулованными особами, выходила в свет в обществе красивых холостяков или известных вдовцов. Ее жизнь стала более светской, публичной. Ежедневник ее был заполнен всяческими мероприятиями. Нина безупречно одевалась и появлялась в драгоценностях из своей постоянно пополняющейся коллекции. Ее фотографии печатались на обложках журналов. И все-таки она стояла обособленно в лондонском обществе. И высокомерия в этом не было ни на йоту. Будь Нина до конца честна с собой, она бы признала, что не смогла вписаться в новую жизнь. Она перелетала с места на место, добросовестно преподавала хореографию, посещала премьеры и бенефисы, устраивала чаепития для все расширяющегося круга своих именитых знакомых, но не близких друзей, оставаясь при этом эмоционально чужой происходящему. Все ее бывшие ученицы давно уже были на пенсии. Иногда они писали своей наставнице.

Нина позабыла имена большинства своих прежних знакомых. Слишком уж много времени прошло с тех пор. Если бы она захотела их вспомнить, то, вполне возможно, это ей удалось бы, но только у нее не было ни малейшего желания что-нибудь вспоминать. Эта девушка из «Беллера» хочет, чтобы она предоставила какой-нибудь «вспомогательный материал». Хорошо. У нее наверняка найдутся открытки, записки и фотографии… Французские и британские ювелиры надоедали ей предложениями стать моделью для демонстрации их коллекции. В отделах светской хроники часто помещали ее фотографии. Дни и ночи были настолько заполнены, что совершенно не оставалось времени для воспоминаний.

Последнее время Нина стала вспоминать своих самых старых, самых первых друзей. Воспоминания приходили непрошеными. Мимолетные образы из недосягаемого прошлого…