Гастроли Нины ограничивались пределами страны. Присутствие иностранцев в «Киеве» напомнило ей, что мир огромен и полон загадок. Она опять вспомнила женщину на пороге шикарной гостиницы, ее маленькую шляпку и алмазные серьги в ушах. Знакомое чувство тоски по неизведанному охватило ее. Нина снова ощутила, что, несмотря на свою обширность, ее родная страна и народ — лишь один из камешков в грандиозной мозаике мира.

С появлением иностранцев громкие речи смолкли, тосты утратили свою выразительность. Посетители вели себя осторожнее. Только двое пьяных за столиком в глубине зала громко и фальшиво запели цыганский романс. Нине стало стыдно за своих соотечественников, захотелось быстрее отсюда уйти.

Того же мнения были и остальные, но расставаться им еще не хотелось. Решили пойти к Гершу. Его комнатка нравилась Нине, несмотря на стойкие запахи табачного дыма, повторно заваренного чая, несвежих рубашек и старых штор. Она предпочитала находиться здесь, чем рядом с чужой и вечно всем недовольной Мадам, которая или «болела» за фанерной перегородкой, или пересчитывала столовое серебро, одновременно требуя от невестки внуков. Сегодня перед представлением свекровь разыграла маленький спектакль, зайдясь в продолжительном приступе глубокого кашля. Нина была уверена, что злобная старуха делает это специально, чтобы сын остался дома, а не пошел смотреть ее выступление. Иногда Мадам бросала на невестку весьма красноречивые взгляды, в которых читалось: «Ты не Лилия. Ты не лучше хамок, что живут по соседству. Ты недостойна Виктора». Вдобавок свекровь то и дело подчеркивала голубизну собственной крови.

Виктор любил мать. Однажды, несколько месяцев назад, Нина через щелочку в фанере подсмотрела, как ее муж моет Мадам ноги. Он наполнил большой таз теплой водой. Лола сидела на плече свекрови, клюя ее серьгу. Виктор с величайшей нежностью и любовью опустил ноги матери в воду… Нина отпрянула от перегородки. С тех пор она никогда не подглядывала за ними, боясь снова испытать мучительную ревность.

Сегодня она задумалась над тем, что чувствует Вера, возвращаясь после спектакля в комнату Нининой матери. Сама она ощущала легкую грусть. Возможно, ее подруге тоже бывает немного не по себе.

Оказавшись в комнате, Вера устало плюхнулась на стоящий напротив пианино жесткий диван.

— Побольше бы таких поводов, — сказала она Виктору, — тогда мы чаще ходили бы в ресторан.

Тот был польщен, но не подал виду.

— А это откуда? — спросил он у Герша, увидев обернутые в разноцветную фольгу плитки шоколада.

— От Зои. Угощайтесь.

Виктор развернул шоколадку. Нина вспомнила большеглазую кудрявую женщину, которая не сводила с Герша влюбленного взгляда. Странная бы пара из них получилась! Герш вскипятил воду для чая. Вера сняла туфли и, поджав ноги, удобнее устроилась на диване. Разломив шоколад, Виктор и Нина уселись рядом с Верой.

— Ниночка! Помнишь, как мы соревновались, кто выше поднимет ногу?

После поступления в хореографическое училище и до отъезда Веры девочки часто играли в эту игру.

— Мы тогда еще даже не знали термин «гранд батман», — сказала Нина мужчинам.

— Однажды, — сказала Вера, — я решила выиграть, чего бы это ни стоило. Я так высоко вскинула правую ногу, что потеряла равновесие и упала на спину.

Девушка рассмеялась и немного подвинулась на диване. Ее колени выглянули из-под юбки, и Нина мысленно похвалила себя за то, что сумела создать такие условия, в которых Вера могла расслабиться в обществе мужчин, а не быть скованной и холодной, как обычно.

— Плюх! И я лежу на земле. Если бы я только знала, сколько раз такое случится со мной в будущем!

Нина помнила тот случай. Упав на землю, Вера рассмеялась. Нина тоже смеялась, но при этом удивлялась поведению подруги. Упади Нина сама, она бы ни за что не стала смеяться над собой. Она страстно желала выиграть и не хотела, чтобы кто-то увидел, как она падает на спину. Даже в столь юном возрасте Нина, хотя и подсознательно, испытывала огромную потребность побеждать, быть первой и лучшей.

— Жаль, мы раньше не встретились, в детстве, — садясь, сказал Герш.

Он не сводил своих задумчивых, прикрытых круглыми стеклышками очков глаз с Веры.

Виктор подошел к пианино и сыграл несколько аккордов, которые переросли в некое подобие мелодии. Герш расспрашивал Веру о жизни в Ленинграде. К Нининому удивлению, подруга отвечала откровенно, не таясь. Прикрыв глаза, Нина слушала любительскую, но преисполненную вдохновения игру Виктора. Разговор Герша и Веры все продолжался.

— Эвакуировали не только выдающихся танцовщиц, но и преподавателей балетной школы с ученицами.

До конца войны она оставалась в Перми.

— Я станцевала там больше партий, куда больше, чем если бы мы остались в Ленинграде. Мы были так далеко от дома… А потом все закончилось. Нас вернули в Ленинград. Помню, как я стояла и смотрела на руины театра… словно это был мой собственный дом…

Сердце Нины заныло от мысли, что пришлось бы Вере вынести, окажись она не настолько счастливой и останься в Ленинграде. Она слышала рассказы о голодной смерти, о трупах на улицах и поседевших детях.

— Я жила в Ленинграде с десяти лет, — сказала Вера, — и считала этот город своим домом. Балетная школа при Кировке[26] набирала учениц, и я решила попробовать. Меня ведь уже принимали в хореографическое училище перед переездом из Москвы. К тому же тетя и дядя не горели желанием кормить меня и заботиться обо мне.

— Тетя и дядя? — с удивлением переспросил Герш.

— После того что случилось с родителями, меня отправили к ним.

Нинины глаза округлились от удивления. Герш лишь кивнул, давая понять, что догадывается о том, что «случилось» с ее родителями. Вера отвернулась, показывая, что хочет избежать расспросов.

— Я жила при училище, и школа стала моим домом, моей семьей. Я помню, как отбирали лучших для участия в балетной интермедии между двумя актами. Я танцевала Королеву пик.

Вера вытянула ноги на диване и немного согнула их в коленях. Ткань юбки натянулась, подчеркнув сильные мышцы.

— По пятницам у нас был банный день, — с мечтательным видом сказала она.

Обхватив руками колени, Вера посмотрела Гершу прямо в глаза.

И Нина вспомнила чувство полного доверия, которое испытала по отношению к Виктору в первый вечер их знакомства.

— Кировка стала моим домом, — глядя на Герша, сказала Вера.

— Но ты все же уехала оттуда.

— Большой театр — самый лучший театр в мире. Как я могла отказаться?

Нинино сердце тревожно екнуло. Ей показалось, что все не так просто. Скорее, это отговорка, чем настоящая причина приезда Веры в Москву.

Виктор перестал играть. В комнате настала внезапная тишина. Герш взял сигарету и вдруг замер, глядя куда-то в сторону. Брови его удивленно приподнялись. Потом он с деланной веселостью указал пальцем на противоположный угол комнаты, где на полу лежала небольшая кучка пыли, похожая на муравейник.

— Это цемент, а не пыль, — объяснил Герш.

Ведя пальцем вверх, он указал на маленькое темное отверстие, появившееся в потолке. Потом прикурил с таким видом, что случившееся не имеет никакого значения.

— Дыра? — прошептала Вера.

Она была настолько мала, что казалась нарисованной.

— Свежепросверленная, — произнес Герш с таким видом, словно это было частью игры.

Нина испугалась.

— А ты думал, они будут подметать после себя? — спросил Виктор.

Он тоже закурил.

— Дело не в этом, — тихо ответил Герш. — Они хотят, чтобы мы знали о прослушивании.

«Но что они хотят услышать?» — промелькнуло в голове Нины. Никто пока не произнес ничего предосудительного, не сделал ничего противозаконного, не говоря уже о том, что игра на пианино заглушала разговор. Вера смотрела на дырку в потолке со смешанным чувством беспокойства и уважения к власти.

Виктор слегка повернул голову и выпустил изо рта струйку дыма.

— Ты собираешься подмести?

— Может, они еще намусорят, — сказал Герш, — тогда я начну собирать коллекцию цемента.

Добродушное подшучивание мужчин не обмануло Нину. Ясно как день, что Герш — в черном списке. Со всех сторон звучали обличительные речи о людях одного с Аароном происхождения. Недели не проходило без ареста видного представителя еврейской интеллигенции или роспуска какой-нибудь еврейской организации. Вот и ответ на вопрос, почему Зоя сегодня вечером не с Гершем. Такая женщина вряд ли захочет поддерживать с ним близкие отношения. Но эти чудесные шоколадки…

Герш сменил Виктора за пианино и заиграл мазурку Глинки. Наблюдая за тем, как он играет, Нина успокоилась. Аарон относился к той категории музыкантов, которые, оказавшись в своей стихии, преображаются. Его цинизм уступил место чувственности. Сейчас Герш казался сильнее, чем был на самом деле, полным страсти и пыла. Нина замечала за ним подобную метаморфозу и раньше. Эта черта была общей для них: прямо-таки физическая, первобытная связь со звуком и ритмом.

Верины большие темные глаза наблюдали за игрой Герша. Виктор весь подался вперед. Нина по поведению мужа видела, что он страстно желает притвориться: просверленная в потолке дырка — пустяк. В конце концов, если Герш ничего противозаконного не делает, то какая разница, что они могут услышать или увидеть?

Герш играл довольно долго. Мужчины много курили, заполняя комнату клубящимся туманом табачного дыма. Пепел падал на пол подобно цементной пыли. Их всех, чувствовала Нина, окутывала аура любви — любви между нею и Виктором, Виктором и Гершем, а теперь еще между Гершем и Верой. Они задержались там допоздна, попивая чай из дешевого металлического самовара. Никто из них не хотел, чтобы эта ночь заканчивалась.