— Вам понравился балет? — несколько растерянно спросила она.

— Очень. А вам?

Через ее плечо Григорий увидел Эвелину и почувствовал себя неловко. Только бы Дрю поняла, что его спутница не в курсе всех этих дел с аукционом!

Эвелина подошла и с интересом уставилась на незнакомцев. Григорий протянул ей стакан с вином.

«Если повезет, она решит, что это мои бывшие студенты».

— Мой друг и коллега Эвелина Беннет, — представил свою спутницу Григорий.

— Вы студенты Григория? — спросила Эвелина.

Дрю посмотрела на Солодина, словно ожидая подсказки, что ответить.

— Так вы тоже преподаватель? — спросил Стефан.

— Да, — сказала Эвелина.

— Эвелина преподает итальянский язык, а я — русский и литературу.

— Понятно. Дрю говорила мне, что когда-то пыталась изучать русский.

Дрю покраснела.

— Боюсь, из меня не вышло хорошего лингвиста, — смешавшись, сказала она. — Я выросла с романтическим представлением о России. Когда подвернулась возможность, я записалась на вводный курс русского языка, но достигла немногого…

Зазвенел звонок, сообщая о конце антракта.

— Пойдем. Пора занимать места, — заторопился Стефан, хотя прекрасно знал, что свет еще минут десять будет включен.

— Конечно, конечно! — с заметным облегчением согласилась Дрю. — Желаю приятно провести время!

У Григория тоже отлегло от сердца.

— Рад был с вами познакомиться, — сказал молодой человек.

— Так это не твои студенты, — засмеялась Эвелина, когда они направились к дверям зрительного зала. — Вы разговорились, пока я была в дамской комнате?

— Толпа прижала их ко мне, — сказал Григорий, радуюсь, что нет нужды врать.

Они прошли по красной ковровой дорожке и уселись на свои места. Эвелина успела за время антракта причесаться и поправить макияж. Она выглядела просто шикарно, но Григорий вдруг обнаружил, что больше не может поддерживать с ней непринужденную беседу. Чувства, согревавшие его душу на протяжении первого антракта, исчезли. Эвелина, как и прежде, слегка прижималась к нему, но теперь Григорию казалось, что их разделяет если не стена, то, по крайней мере, тонкая перегородка. И причиной тому была молодая женщина, Дрю Брукс. Каким же суетливым он был во время разговора! Он не знал, что сказать, как себя вести. Даже сейчас Григорий чувствовал себя неспокойно, зная, что эта женщина где-то рядом, в зале.

Вернулся дирижер, и оркестр приступил к своему неблагодарному делу. Наконец поднялся занавес. На сцене танцевали принцессы и переодетая в Одетту злая Одилия. Григорий смотрел «Лебединое озеро» несколько раз. (Когда-то они с Кристиной покупали абонементы в театр.) Сегодняшнее представление произвело на него такое впечатление, что он готов был позабыть о простеньком сюжете и бесконечных сольных танцах череды застенчивых принцесс. Одилия была хороша: злобная самоуверенность, красивый костюм, холодная точность фуэте. Трагическая история. Как может мужчина не попасть в силки, расставленные красивой женщиной? Внезапно Григорию стало жаль потерявшую всякую надежду Одетту, дрожащую в мрачном лесу, и совершившего невольное предательство Зигфрида. В конце концов, он всего лишь ошибся. Григория потрясло то, что раньше он не задумывался над степенью личной трагедии Зигфрида. Только сейчас, наблюдая за отчаянными прыжками и пируэтами танцора, исполнявшего эту партию, Солодин осознал весь ужас его положения. Озарения подобного рода случались с ним иногда при чтении великой поэзии, великих литературных произведений. Правда жизни брала за живое и не отпускала.


— Мои две красавицы, — сказал Виктор, когда Нина и Вера встретились с ним и Гершем после представления.

Щеки девушек порозовели от успеха. Сегодняшнее выступление прошло гладко. Только Вера, вообще склонная к самокритике, настаивала, что ее глиссе после первого выхода было далеким от совершенства. Впрочем, заглянув в сияющие Верины глаза, Нина поняла, что подруга испытывает те же гордость и огромное облегчение, что и она. В гримерной едва поместились все принесенные им букеты. Самый большой и красивый букет, составленный из цинний и календул, она после выступления подарила маме за кулисами. Мама просто сияла. К гордости за дочь добавилась еще и гордость за Веру.

Вера вытащила великолепный цветок из одного из своих букетов и приколола его к отвороту пальто Нининой мамы. После она пошла домой, а девушки вымылись и переоделись. Перед уходом Вера приколола цветок гладиолуса — белые лепестки с розовыми кончиками — на пальто Нины.

— Цветок символизирует твое открытое сердце.

Для себя Вера выбрала белоснежный львиный зев.

После спектакля они поехали в недавно открывшийся ресторан «Киев» есть свинину в морковно-луковом соусе. Маленький оркестр в углу увлеченно играл серенады.

— Когда ты махала руками, Верочка, — сказал Виктор, — я даже слышал, как шелестят перья.

Он обожал общество красивых женщин. Хотя они виделись всего несколько раз, Виктор обращался с Верой так, словно они знакомы уже много лет. Нина рассказала мужу об их детской дружбе, но решила умолчать об аресте Вериных родителей. Впервые увидев Нинину подругу детства, Виктор не удержался, чтобы не прокомментировать «глубокую грусть ее глаз». Тогда Нина сказала, что Вера, хотя ее вовремя эвакуировали из Ленинграда, потеряла во время блокады всю семью. Это была ложь. Почти.

Герш, видевший Веру до того лишь раз, сказал:

— В какой-то момент я поймал себя на мысли, что больше не воспринимаю тебя как тебя. Передо мной танцевала Одетта. Ты перевоплотилась в нее.

Он не преувеличивал. Во время танца Вера преобразилась — наполовину женщина, наполовину лебедь. Воздушное создание. Перья слетали с ее костюма и парили в воздухе, подчеркивая хрупкость и страх, довлеющие над Одеттой. Когда Вера в танце «рассказывала» историю того, как ее и других девушек околдовали, ее горе и мольба вовсе не казались наигранными. Благодаря этому одержимость Зигфрида лебедем становилась вполне понятной. Вера искусно имитировала движения птицы: она поглаживала невидимые перья, чистила «клювом» воображаемые крылья, даже отряхнулась, словно выбравшаяся из воды птица, во время исполнявшегося на сцене бурре. При этом легкая дрожь пробегала по ее спине.

— А при виде твоего танца, Нина, — сказал Виктор, — зрители вообще затаили дыхание.

Он не преувеличивал. Публику поразили тридцать два фуэте, которые Нина исполнила без остановки. Зрители, разразившись бурными овациями посредине исполнения, заглушили оркестр, и балерине оставалось только уповать, что дирижер не собьется. С каждым движением ног Нина кружилась все быстрее и быстрее. Капельки пота катились по телу, слепили глаза. Все же ей удалось закончить чисто и, досчитав до пяти, сменить позицию… В глубине души, однако, Нина считала подобного рода упражнения дешевым, не имеющим ничего общего с подлинным искусством способом завоевать восторг публики. Немного самообладания, и зрители аплодируют тебе. Нине не хотелось останавливаться на достигнутом. Она хотела, чтобы ее тело «пело», чтобы каждое ее движение, каждый взгляд или наклон головы передавали тончайший нюанс музыки, мельчайшую грань характера ее героини.

В любом случае, сегодняшнее представление было большим успехом. Она сделала первый шаг к совершенству, и тело не подвело свою хозяйку. Зритель оказался у ее ног.

— У нас есть даже два повода для празднования, — сказала она и, нагнувшись к Вере, объяснила: — Новый сборник Виктора получил одобрительные отклики.

Государственное издательство, Госиздат, выпустило в свет новую книгу стихов молодого поэта, удостоившуюся положительных отзывов в «Известиях» и «Правде».

— У меня есть тост, — поднимая рюмку украинской водки, сказал Герш. — За наших Павловых! — Он посмотрел здоровым глазом на Веру и Нину, а потом, повернувшись к Виктору, добавил: — И за нашу новую Аннабель Букар!

Все рассмеялись. Аннабель Букар была автором большой, пользующейся определенной популярностью книги «Правда об американских дипломатах».

— А теперь серьезно, — поворачиваясь к мужу, сказала Нина. — Мне очень нравятся твои стихи. Я уже говорила об этом.

Ей нравились их простота и жизнерадостность, красота языка и чистота фразы, яркость образов и краткость выражения мыслей.

— Я горжусь тобой.

— Ниночка! — вмешался Герш. — Мы пришли чествовать тебя и Веру.

— Прошу тебя, Герш, не перебивай! — шутливо попросил Виктор.

Рюмки опять наполнились водкой.

Вера привстала и произнесла тост:

— За поэзию!

Бросив взгляд на Герша, Нина добавила:

— За музыку!

Выждав секунду, он провозгласил:

— За любовь!

Они выпили. Вдруг музыканты сбились, заиграли вразнобой. Их музыка разладилась, потом вообще смолкла, но через секунду в ресторане зазвучала мелодия популярной американской песни. Посетители посмотрели на дверь. Такое случалось, когда в ресторанах появлялись иностранцы.

У входа стояли две пары. На женщинах были пальто из верблюжьей шерсти. Верхняя одежда мужчин была длиннее, чем принято здесь, а головных уборов они вообще не носили. Метрдотель усадил иностранцев за столик недалеко от их компании. Иностранцы говорили по-французски. Нина прислушалась, но ничего не поняла. В хореографическом училище ее обучали связанной с балетом французской терминологии, не более того. Она почувствовала огромное желание понять, о чем они говорят, и необъяснимый стыд за свое невежество.

— Хотела бы я знать какой-нибудь иностранный язык, — тихо сказала она.

— Ты знаешь язык танца, — заметил Виктор.

Иногда Нина испытывала страстное желание путешествовать по миру, видеть места, о которых она пока могла только мечтать, слышать звуки чужой речи — не грузинской, калмыцкой, латвийской или узбекской, а по-настоящему чужой, иностранной. Она немного завидовала Виктору, который путешествовал за границей и даже бывал в Англии по линии культурного обмена. В прошлом году его и еще двух писателей вместе с сопровождающими из МВД послали к живущему в Великобритании уже лет тридцать русскому поэту с целью убедить эмигранта вернуться на родину. Несмотря на все их старания, поэт не поддался на уговоры, но советская делегация неплохо отоварилась. Командировочные накупили костюмов из тонкой габардиновой ткани, свитеров с высокими воротниками, переливающихся на свету шелковых галстуков и английского пенициллина, по качеству превосходящего советские лекарства. Жен они порадовали нейлоновыми чулками и импортной косметикой.