— Сначала мы вернулись в дом, принадлежавший нашей семье. Там уже жили другие люди, и нам предоставили комнаты, в которых раньше жили горничные. — Он помолчал. Видно было, что эти воспоминания отдаются в его душе болью. — До двенадцати лет я жил там. Я уже тебе говорил…

Виктор запнулся.

— Вы переехали?

— Нас выгнали, а в наших комнатах поселились советские служащие. Тете удалось найти комнату в городе.

— А тетя? Что с ней случилось?

Виктор тяжело вздохнул.

— Мне ее не хватает. Я многим ей обязан. Именно тетя поддерживала нас все эти годы. Она умерла от воспаления легких лет десять назад.

— Ты говорил, что твоя мама преподавала языки, — напомнила Нина.

— Не совсем. Она могла бы работать переводчиком, как моя тетя. У них была французская гувернантка, а английскому ее учили с того момента, как она заговорила. Но… — Виктор сокрушенно махнул рукой. — Ты должна ее понять. Мама всегда считала себя представителем высшего общества. Так ее воспитали. Вот почему она настаивает, чтобы к ней обращались «Ваше превосходительство». Такой уж у нее пунктик.

Нине трудно было принять услышанное.

— Ее платье… — Она хотела сказать «износилось», но вместо этого произнесла: — Старое.

— До сорока лет ее окружало богатство. Мы не можем понять, как ужасно потерять все и прозябать в коммуналке. До этого у нее была такая радостная жизнь! Когда всех уравняли… Ну… Она не понимает, почему мир изменился. — Виктор сжал Нинину руку. — Пожалуйста, не обижайся на нее! Она не может приспособиться к жизни, которой мы сейчас живем.

— Ты очень добр к матери, — не совсем уверенным тоном сказала Нина. — Ты очень милый.

В конце концов, ей тоже придется жить с этой женщиной под одной крышей.

Но сначала имел место ритуал официального представления Нины Ее превосходительству или Мадам, как невестка вскоре начала ее называть. Старушка переоделась в другое платье: подол стелется по полу, кружева порваны, но в целом не так уж плохо. Она, несмотря на слабость, держалась вполне «по-королевски». Сын придвинул ей деревянный стул.

— Спасибо, дорогой.

Губы поджаты, запавшие глаза внимательно разглядывают незнакомую девушку, которая лишь кивнула ей головой, а не поклонилась.

Они втроем сели за стол и стали пить чай с купленными в булочной пирожными и печеньем.

— Я всегда прячу серебро, — поведала девушке Мадам. — Повсюду воры. Особенно вороваты армяне, что живут слева. Они украли все четыре вилки. К счастью, я их нашла. А то бы мы ели сейчас руками.

Виктор многозначительно покачал головой. Нина посмотрела на свою вилку, не уверенная, что она на самом деле сделана из серебра, и, решив не перечить, занялась пирожным.

— Я бывала в их комнате, — продолжала между тем Мадам. — Там полно нашей мебели. Большое зеркало, например. Его подарил маме мой папа. Ничего не осталось. Даже пианино украли.

Нина не знала, что и ответить.

— А вы играете… играли раньше на пианино?

Мадам наклонила голову, и Виктор повторил Нинин вопрос, но уже громче.

— Говорили, что из меня может получиться профессиональная пианистка, — заявила пожилая женщина. — Но настоящим талантом была моя сестра Соня. Она пела как соловей. Думаю, поэтому люди считали, что я хорошо музицирую. Их сбивал с толку прекрасный Сонин голос.

Из комнаты за перегородкой раздался пронзительный птичий крик.

— У Лолы тоже хороший голос.

— А что это за птица? — поинтересовалась Нина.

— Вреднюга, — пошутил Виктор.

— Попугай ара из Южной Америки, — сообщила Мадам. — Подарок мужа.

Нина удивилась.

— Она, должно быть, очень старая.

— Тридцать два года, — с улыбкой сказал Виктор. — Старше меня. Все еще пользуется юлианским календарем, как моя дорогая мамочка. Не спрашивай меня, каким чудом Лола выжила.

— У этих попугаев продолжительность жизни — семьдесят лет, — гордо заявила Мадам.

Нина взглянула на Виктора, ожидая знака, как себя вести. Он не покачал головой, значит, это правда. Семьдесят лет. Немногие люди живут так долго.

— У нее хорошая родословная, — продолжала старуха, — как у меня.

В ее тоне чувствовалось недовольство Нининой худородностью. Ладно, Виктор уже объяснил ей, что матери трудно свыкнуться с произошедшими переменами.

— Даря Лолу, супруг сказал, что она всегда будет рядом со мной.

— В таком случае тебе придется дожить до ста десяти лет, — сказал Виктор.

— Я не умру, пока не увижу внуков. Мой дедушка любил повторять, что не оставит этот мир, пока не увидит своего внука.

Виктор ел пирожное и, казалось, не обращал на слова матери никакого внимания.


— Пришел Григорий Солодин, — сказала Елена, секретарь, как только Дрю переступила порог приемной. — В ожидании твоего прихода он осматривает галерею. Позвать?

— Дай мне минутку отдышаться, а потом зови.

В кабинете она потерла кончики пальцев и шевелила пальцами ног до тех пор, пока не согрелась.

Легкий стук в стену возле распахнутой настежь двери.

— Мисс Брукс! Надеюсь, я вам не помешал?

— Я только что с перерыва. Садитесь.

Несмотря на высокий рост и ширину плеч, Григорий Солодин вошел в кабинет как-то неуверенно, словно стесняясь чего-то. Красивое, располагающее лицо. От него пахло табачным дымом, не воняло, а именно пахло. Легкий, сладковатый табачный аромат.

— Я проходил мимо, — садясь на стул, несколько неуклюже объяснил он, — и решил заглянуть. Хотелось бы знать, как продвигаются дела с определением аутентичности янтаря.

— Лаборатория запаздывает, — чувствуя неловкость из-за еще одной неоправданной задержки, сказала Дрю, — но волноваться нет причины. Результаты станут известны к концу недели. Это простая формальность.

Ее слова явно не успокоили Солодина.

— Это хорошо, что вы зашли, — продолжила Дрю. — Я как раз работаю над дополнениями и хотела бы с вами переговорить.

— Над дополнениями?

— Ну, это скорее сопроводительная брошюра, которая раздается участникам во время обеда, который дается перед началом аукциона. Она дополняет фотографии и описания драгоценностей, которые печатаются в каталоге. Для крупных аукционов мы иногда составляем брошюрки с менее официальной информацией, что-нибудь интересное, развлекательное, любопытное… Я напишу о янтарных украшениях в целом, но если у вас есть дополнительная информация о кулоне, буду очень рада.

Солодин уставился в пол, и Дрю поняла, что сказала лишнее.

— Я уже попросила Нину Ревскую вспомнить все о людях, даривших ей драгоценности, и о нарядах, которые она носила с тем или иным украшением. Пусть расскажет, при каких обстоятельствах были куплены или подарены ее драгоценности. Большего не надо.

— Удачи, — сухо пожелал Солодин.

— Любые сведения могут оказаться небезынтересными, — борясь с самолюбием, продолжала Дрю. — Я и вас прошу сообщить все, что вы знаете о кулоне, даже самые пустяковые сведения. Аукцион вызвал настоящий ажиотаж. Мне бы хотелось «одухотворить» каждую драгоценность, сделать неповторимой, особенной для потенциального покупателя.

Лицо Григория Солодина оставалось неестественно безучастным.

— Нет никакого риска, что ваша анонимность будет нарушена, — заверила его Дрю. — Я буду писать о кулоне. Ни строчки о вас. Неплохо было бы сфотографировать коробочку, в которой куплен кулон, или раздобыть открытку, которую обычно прилагали к подарку.

Солодин слегка кивнул головой. Его губы были плотно сжаты.

— Понятно, — наконец сказал он и тут же сменил тему разговора. — А такие брошюры часто составляют?

— Если аукцион обещает привлечь к себе повышенное внимание, то да. Вы когда-нибудь присутствовали на аукционе, организованном «Беллером»?

— Нет. Я только раз был на аукционе в Беркшире. Моей жене нравились восточные ковры. Там есть место, где продают с аукциона вполне приличные и недорогие ковры.

Его лицо стало печальным. Дрю не могла определить, то ли он в разводе, то ли овдовел. Что бы ни случилось с его браком, Солодин, судя по всему, привык, говоря о жене, употреблять прошедшее время. Сколько ему лет? В его словах сквозила определенная мудрость, которую люди привыкли ассоциировать с прожитыми годами.

— А вы? — спросил мужчина. — Вам разрешается участвовать в аукционах, проводимых «Беллером»?

— Да, но только во внерабочее время. В противном случае может сложиться впечатление, что мы играем на повышение цены. К тому же, если не находится покупатель на тот или иной лот, мы имеем право купить его по начальной цене.

Дрю показала Солодину украшавший ее правую руку перстенек и рассказала, как бабушка оставила ей по завещанию немного денег.

— Не так уж много, но два года я ломала голову над тем, куда их потратить. В завещании бабушка особо оговорила, что я должна купить себе что-нибудь красивое.

— Перстень и впрямь красивый, — улыбнулся мужчина.

На его щеках заиграли ямочки.

— Спасибо. В прошлом году я купила на аукционе акварель японского художника.

Теперь эта картина висела на стене ее спальни. Незамысловатая картинка: маленькая черная птичка стоит в пустоте. Художник не изобразил ни земли, ни неба, лишь белый фон чистого листа. Покупателя на аукционе не нашлось, и Дрю смогла купить акварель меньше чем за две сотни долларов. Часто она ловила себя на том, что смотрит на нарисованную птичку так, словно она живая, словно может и сама смотреть на свою хозяйку. Дрю привлекала простота рисунка, его прямолинейность. Одинокая птичка на белом фоне создавала иллюзию основанной на скромности горделивости. Объяснить все это кому-то было бы сложно.

— Мы просим вас присутствовать на аукционе. Ваше инкогнито от этого не пострадает.