Нина слышала неясные слухи об этом от пианистов и дирижеров Большого театра. Музыканты хмурились и перешептывались, но ничего толком не рассказывали. Девушку удивляло, что Герш откровенничает в присутствии Зои, но потом она решила, что композитору виднее: он-то знает эту женщину.

— Серая посредственность даже рада, — продолжал Герш. — Сейчас для них раздолье. Докладчики то и дело повторяли: «Центральный Комитет хочет, чтобы музыка была красивой и мелодичной». Ладно. Никто и слова не скажет против. — На его лице появилось некое подобие улыбки. — Я разговаривал с Шостаковичем. Жданов пригласил его и Прокофьева к себе на серьезный разговор и сказал, что… главной составной частью музыки является певучесть.

Несмотря на нотку презрения, звучавшую в голосе, глаза Герша беззаботно смеялись, а в их уголках лучились морщинки. Он замолк, прикурил сигарету и выпустил изо рта облачко дыма.

— Это он заявил двум величайшим из ныне живущих композиторов: «Главное в музыке — певучая мелодия».

Нина и Виктор улыбнулись. Герш печально покачал головой. На Зоином лице отразилась целая гамма чувств. Она хотела, но не могла его осуждать. Губы ее были плотно сжаты, а глаза смотрели с восторгом.

«Интересно, а я тоже выдаю себя с головой, когда смотрю на Виктора?» — подумала Нина.

Виктор начал рассказывать анекдоты.

Нина и раньше замечала, что ее спутник часто делает это, желая поднять настроение или уладить ссору. У него был бесконечный запас шуток и историй. Вскоре Нина уже заливалась смехом.

— Я знаю один, — вспомнив карикатуру из журнала «Крокодил», сказала она. — Женщина в магазине примеряет платье. Продавщица спрашивает, будет ли она его покупать. Женщина говорит: «Я не уверена. Ткань хорошая, а вот рисунок мне не нравится». — «Не волнуйтесь, — отвечает ей продавщица. — После первой же стирки рисунок вылиняет».

Все рассмеялись, а Виктор шутливо сказал:

— Будь терпелива. Скоро я подарю тебе красивое платье.

Нина почувствовала себя неловко, но Зоя тут же вмешалась в разговор:

— А вот еще один. Колхозник стоит между двумя тракторами и не знает, что делать. «Какой из них отремонтирован, а какой сломан?» — спрашивает он. «Попробуй завести двигатель, тогда и узнаешь», — говорит ему другой колхозник. «Уже пробовал. Ни один не заводится».

Легкая шепелявость придавала голосу Зои иллюзорную детскость. Виктору шутка понравилась. Нина почувствовала укол ревности. Он любил привлекать к себе внимание женщин и делал это даже в ее присутствии.

Зоя предложила еще чаю, но все отказались. Вздохнув, она наполнила свою чашку.

— А мне другого, — попросил Герш.

Покраснев, Зоя налила ему ликер.

— Спасибо, пышечка!

— Герш, наша общая знакомая не похожа на хлебобулочное изделие, — пошутил Виктор.

— Я просила его не сравнивать меня с животными, — сказала Зоя, — даже с котенком, вот он и изощряется, выдумывая мне все новые прозвища.

— Но ты ведь просила, — с невинным видом заявил Герш, откидываясь на спинку дивана.


— Он жуткий бабник, — провожая Нину домой, сказал Виктор. — Собирает женщин, как пень грибы. Обожает женское общество.

В голосе его слышалось скрытое восхищение. Нина решила, что Виктор и сам недавно относился к той же категории мужчин.

— Последнее время он, впрочем, немного остепенился, — желая улучшить ее отношение к Гершу, добавил Виктор.

На самом деле Нина испытывала к этому человеку жалость. Даже от его одежды пахло затхлостью, словно она долгое время лежала во влажном месте.

— Зачем он прижал телефон диванной подушкой? — тихо спросила она.

— Так делают уже давно.

— Почему?

Нина знала, что лишнего болтать не стоит, но при этом была довольно несведущим человеком. Только балет и дом, дом и балет, больше ее ничего не интересовало.

— Ходят слухи, — сказала Виктор, — что наши вывезли из Германии массу подслушивающих устройств.

Его лицо приняло беззаботное, слегка задиристое выражение. Нина обожала его в такие минуты.

— Некоторые льстят себе тем, что их квартиры утыканы такими штуками, — сказал Виктор, швыряя окурок на землю.


Из прихожей послышался шелестящий звук падающих на пол счетов и каталогов, которые ее соседка регулярно забрасывала в квартиру через специально сделанную для этого щель в двери. Нина не пошевелилась. Она редко писала сама и сейчас не ждала ни от кого важного письма. Иногда приходили поздравительные открытки от ее бывших учениц, редкие бандероли от Шепли и Тамы, и раз в год она получала длиннейшее письмо от Инги. Сегодняшняя корреспонденция довольно долго лежала на полу, словно кучка мусора, пока Нина не заметила кремового цвета глянцевый конверт.

Она подъехала поближе. Так и есть. Она уже получала похожий конверт. Вот и написанный черными чернилами адрес.

Сначала она просто сидела в коляске и смотрела на конверт. Затем попыталась согнуться, но рука даже не коснулась пола. Какая досада! Нина попробовала еще раз… и еще раз… и еще… Она медленно вдыхала и выдыхала воздух. И с каждый разом наклонялась все ниже и ниже. Не удалось. Отдохнув немного, Нина продолжила свои упражнения. Из своего опыта она знала, что любое достижение невозможно без упорных тренировок. Вдох… выдох… вдох… выдох… Собрав волю в кулак, она медленно двигалась, с каждым наклоном завоевывая дюйм за дюймом. Пальцы коснулись пола. Еще один вдох… еще один выдох… Нина протянула руку, пальцы дрожали. Она коснулась конверта. Внезапно острая боль пронзила всю правую часть тела, отдалась в ребрах. Нина покачнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за подлокотник коляски-каталки.

Пришлось ждать до пяти.

— А-а, вот вы где, милочка, — сказала Синтия входя.

На ее запястье позвякивали кольца браслетов. Синтия нагнулась, подобрала разбросанную почту и протянула ее Нине.

— Спасибо.

Нина притворялась безучастной, пока медсестра не ушла в кухню. Потом она достала розовый конверт и осторожно распечатала его.

Мадам!

Я был, как вы можете догадаться, удивлен известием, что вы выставляете на аукцион свои драгоценности. Когда же я узнал, что среди выставленного есть янтарные украшения, которые, возможно, происходят из того же набора, что и мой кулон, я почувствовал себя виноватым.

Уверяю вас, в своих поисках истины я отнюдь не намеревался создать для вас проблемы. Я хотел всего лишь доказать посредством этих украшений, что нас связывают весьма тесные узы.

То, что вы предпочли не только не признавать эти узы, но и решили избавиться от всех материальных доказательств их существования, не оставляет у меня сомнений относительно чувств, которые вы питаете ко мне или к тому периоду жизни, с которым связано мое рождение. Как это ни больно, я уважаю ваше желание, поэтому принял решение также продать с аукциона свое собственное свидетельство прошлого.

В конец концов, почему я все эти годы так дорожил этой вещью, хотя она так и не помогла найти ответы на вопросы, которые я себе задавал и продолжаю задавать? Последнее, что я хочу сделать, — это воссоединить мой кулон с вашими драгоценностями, чтобы они хотя бы на короткое время стали единым целым, раз уж мне не удается узнать правду о своем рождении.

Мое решение ни в коей мере не продиктовано желанием насолить вам. Я все еще надеюсь, что мы когда-нибудь встретимся и вы сможете ответить на вопросы, которые меня интересуют. Именно из уважения к вам я действую на аукционе анонимно. Я могу только надеяться, что из уважения ко мне вы хотя бы удостоите меня возможности переговорить с вами лично.

С уважением, Григорий Солодин.

Боль медленно возвращалась несмотря на таблетки, которые Нина проглотила три часа назад. Она старалась не злоупотреблять лекарством, сутками обходясь без него, но прошлой ночью сдалась и приняла таблетки. Иногда боль в ее теле становилась такой сильной, что Нина не могла заснуть или просыпалась вся в слезах. Она не любила, когда посторонние видели ее плачущей, особенно Синтия. Ночью, когда стены комнаты утопали во тьме, боль обычно усиливалась. А еще приходил страх перед темнотой. Таблетки приносили с собой сон, напускали тумана в голову, когда Нина поднималась с постели, и давали возможность часами сносить болтовню Синтии. Однажды она задремала, а когда проснулась, то ее блузка оказалась вся в слюнях. Теперь Нина отказывалась от таблеток до очередного приступа острой боли.

С письмом на коленях Нина отправилась в кабинет, остановилась возле письменного стола и отперла верхний ящик, в котором лежало первое письмо. Нина поборола желание разорвать его на мелкие клочки. Что это даст? Она вытащила письмо и вынула его из конверта. Ей ужасно захотелось увидеть то, о чем она давным-давно приказала себе забыть. Развернув лист бумаги, она дрожащими пальцами взяла цветную фотографию. Очень высокое качество, должно быть, цифровая. Она слышала о цифровых фотографиях, но ни разу их не видела. Девушка из «Беллера», помнится, говорила, что ее драгоценности будут отсняты цифровыми фотоаппаратами и посланы по электронной почте потенциальным участникам аукциона.

Эта фотография была сделана с близкого расстояния. Янтарный ромбовидный камешек в натуральную величину. Нина почувствовала удивление при виде такого высокого качества изображения. Фотография передавала малейшие оттенки медовой теплоты янтарного камня. Она поднесла фотографию к глазам. Рука дрожала, но Нина смогла разглядеть то, что находится внутри янтаря. На душе стало тоскливо. Надо положить этому конец. Раз и навсегда.

Отложив фотографию в сторону, она вырвала из блокнота лист бумаги кремового цвета и сняла колпачок с чернильной ручки. «Дорогой мистер Солодин! — вывела она на бумаге синими чернилами. — Я получила ваше письмо». Словно страдая спазмами боли подобно ее суставам, едва различимые буквы тесно сгрудились. Она поднесла ручку к бумаге, обдумывая, что написать. Следовало быть тверже и поставить в этом деле жирную точку. Кончик пера дотронулся до бумаги, и на месте их соприкосновения образовалась клякса. Нина убрала ручку и уставилась на бумагу. Она понимала, что действует необдуманно. Нина Ревская всю жизнь поступала, подчиняясь минутному импульсу, не просчитывая возможных последствий своих действий. Закрыв ручку колпачком, она положила лист из блокнота в ящик стола рядом с двумя письмами от Григория Солодина. «Больше никаких поспешных действий», — решила она. Надо собраться с мыслями, все хорошенько обдумать, а потом уж писать.