На помост поднялась Полина. Немного отдышавшись, Нина начала замечать пышное убранство зала: высокий сводчатый потолок, огромная буфетная стойка, множество свечей, фонариков и цветов. Как будто нужда, бедность, недоедание последних лет исчезли в мгновение ока. А ведь кто-то живет в этой роскоши! Звон посуды и столовых приборов сопровождал выступление Полины. Нина наблюдала за тем, как гости курят, чокаются и жуют, жуют, жуют…

По залу гуляли сквозняки, и Нинины ноги быстро замерзли. Полина закончила танцевать, теперь ее очередь. Танцевать на наскоро сколоченном помосте было очень трудно. Нина то и дело рисковала зацепиться за неровность и упасть. И все это время она слышала звон посуды и чавканье.

Все закончено. Сделав реверанс, балерины поспешили в импровизированную раздевалку.

— Ты видела, что они ели? — прошептала Полина, развязывая ленты пуантов.

Ее чулки были перепачканы грязью помоста.

Нина кивнула. Ее желудок свело от рези. Она не ела уже много часов, но только сейчас почувствовала, насколько голодна.

— Я узнала некоторых из них, — сказала Полина, снимая сценический костюм.

Ее руки и ноги порозовели от холода.

Нина тоже узнала нескольких сидевших в зале — заместителя министра иностранных дел с развивающейся седой шевелюрой и главу художественного совета. Они жевали, практически не обращая внимания на то, что происходило на помосте…

— Теперь они нас видели! — радостно воскликнула Полина.

Нина не разделяла энтузиазма подруги. Она не интересовалась политикой. Ей нравилось смотреть военные и военно-воздушные парады, но не более. Она уклонялась от посещения комсомольских собраний как могла, а пионеркой любила только красные галстуки и народные танцы. Даже сейчас у нее не хватало силы воли на то, чтобы досидеть до конца лекций по марксизму-ленинизму-сталинизму. Когда они ездили выступать на завод или в клуб, Нина редко присоединялась к пению патриотических песен в автобусе. Она вообще особо не интересовалась тем, что не было непосредственно связано с балетом.

Девушки только закончили переодеваться, как в двери постучал официант с приглашением от замминистра иностранных дел.

Полинины глаза округлились от неожиданности. Нина быстро накинула на плечи горжетку и, схватив маленькую дамскую сумочку, устремилась за официантом. По дороге в огромный бальный зал ее сердце немилосердно билось в груди. За время их отсутствия зажгли большую люстру, и в ее свете лица присутствующих уже не казались землистыми, да и в самом помещении заметно потеплело. Раскрасневшийся и веселый замминистра представил молодых балерин почетным гостям, приехавшим из Нидерландов. На жене голландского дипломата было платье необычного покроя. Когда она поднялась, чтобы пожать протянутую Ниной руку, ткань зашелестела, словно опадающая осенью листва.

— Нина Тимофеевна Ревская! Наша Бабочка!

На прошлой неделе вышла газетная статья, в которой ее сравнивали с бабочкой: «Ее жизнерадостность и кажущаяся невесомость временами создают иллюзию, что Нина Ревская порхает в воздухе. В каждом ее движении — не только физическое, но и эмоциональное совершенство».

Гости что-то сказали переводчице, седоволосой, явно чем-то встревоженной женщине, которая перевела их слова Нине. Звук чужой речи заворожил Нину, которая прекрасно понимала, что при других обстоятельствах даже непродолжительный разговор с иностранцами означает неизбежные проблемы с органами безопасности. Она с интересом разглядывала голландцев. Раньше она не встречалась с людьми, приехавшими из Западной Европы. Единственными зарубежными городами, которые она посетила во время гастролей Большого театра, были Будапешт, Варшава и Прага.

Бокалы наполнили шампанским.

— За вас! — провозгласил тост замминистра.

От его жены, невысокой женщины с горжеткой из лисьего меха, резко пахло чем-то приторным. Неужели это духи? Нина пользовалась «Крымской фиалкой», но ее запах выветривался почти мгновенно.

Следующий тост был за мир. Нина чокнулась со всеми, но в желудке было пусто, и алкоголь начинал брать свое. К счастью, их отвели к буфетной стойке. Полина не смогла сдержать восхищенного возгласа при виде холодного мяса, всевозможных салатов, копченого осетра, печеных яблок, черного и белого хлеба, блинчиков со сметаной, черной и красной икрой. Посреди всего этого изобилия стояло блюдо с наполовину съеденным гигантским лососем. Нина привыкла к постоянному чувству голода, но сейчас ее желудок взбунтовался. Карточную систему отменили только в этом месяце. Мама продолжала разводить молоко водой и заваривала вместо чая морковные очистки. Покупка на рынке нескольких подгнивших картофелин и двух-трех вялых корней пастернака была сродни подвигу. И теперь, глядя на все это изобилие, Нина не знала, что и думать. Балерин оставили одних. Никто не следил, как девушки жадно наполняют тарелки едой. Вдыхая кофейный аромат, Нина повесила сумочку на плечо и принялась намазывать хлеб настоящим маслом. Даже столовое серебро поражало своей роскошью. Нина намазывала масло толстым-претолстым слоем, руки ее дрожали, и вдруг она выронила нож.

— Удача, — сказала Полина, когда он с шумом упал на пол. — К тебе спешит мужчина. И ко мне. Я уверена, что сегодня встречу свой идеал.

Полина была суеверной.

Нина нагнулась, чтобы поднять нож.

— Откуда такая уверенность?

— У меня чутье на мужчин.

Полина часто влюблялась.

— Может, и тебе сегодня повезет, — скептически глядя на Нину, добавила она.

Полина знала, что ее подруга еще по-настоящему не целовалась с мужчиной. Поцелуи на сцене — не в счет. К своим партнерам Нина редко испытывала что-то, хоть отдаленно похожее на физическое влечение. К ней прикасались, ее поднимали на руках, подбрасывали в воздух, но она оставалась холодна и равнодушна к крепким от многочисленных приседаний бедрам мужчин, к их накачанным от постоянной физической нагрузки грудным мышцам. У Андрея, с которым Нина танцевала адажио, бедра напоминали бараньи ляжки.

— Ты уже увидела подходящую кандидатуру?

Вопрос Нины был скорее риторическим. Большинство их сверстников забрала война. Единственными здоровыми молодыми мужчинами, с которыми общалась Нина, были балетные танцоры, но даже среди них встречались такие, кто потерял зубы из-за цинги. Множество людей погибли или были выселены в Сибирь, если носили немецкие фамилии. Нинины полудетские мечты о храбрых парашютистах, летчиках и аквалангистах не имели ничего общего с действительностью. Сейчас вокруг них были высокопоставленные военные чины и партийные ответработники, члены Секретариата партии, годившиеся ей по возрасту в отцы или деды. Подали десерт, птифур со сливочным мороженым. Нина рассматривала иностранных дипломатов в идеально сидящих костюмах, которые с удовольствием его ели. Немыслимо, свой идеал среди них не найдешь! Согласно новому закону брак с иностранцем приравнивался к преступлению.

Ее соотечественники на фоне иностранцев казались ужасными неряхами: помятые пиджаки и закатанные брюки. Нина наблюдала за голландкой, чье элегантное платье и сияющие новые туфли разительно контрастировали с длинными пан-бархатными платьями и меховыми горжетками жен советских руководителей.

— Ты кого-нибудь узнаёшь? — спросила Полина, вытягивая шею.

— Нет. А-а, вот Аркадий Ловний.

Ловний был помощником министра культуры. Его лицо цветом напоминало жирный вареный окорок из гастронома. Аркадий постоянно широко и несколько загадочно улыбался, словно ему только что сказали что-то хорошее, но руки его, как заметила Нина, часто дрожали. Вот и сейчас Ловний приближался к ним с радостной улыбкой.

— Добрый день, девушки! — поправляя волосы дрожащей рукой, поздоровался он.

— А вот и вы! — весело ответила Полина, явно довольная тем, что знает, с кем разговаривает.

Вскоре она и Аркадий уже увлеченно болтали. Щеки Полины раскраснелись, так что даже веснушки стали не видны.

В паре метров от Нины разговаривали две пары. Одна из женщин показалась ей отдаленно знакомой. Точно! Ида Черненко, знаменитая дрессировщица. В жизни она выглядела значительно старше, чем на афишах. Вторая женщина была моложе: высокая грудь, длинные рыжеватые волосы, рука лежит на бедре с тайным умыслом подчеркнуть изящество талии. На безымянном пальце правой руки — сверкающее кольцо, вокруг шеи — янтарные бусы. Стоявший рядом с ней мужчина отличался от большинства присутствующих — гораздо моложе по возрасту, высокий и худой, а не низенький и толстый, как другие. Он совсем не походил на москвича. Мужчина, насколько Нина могла судить, рассказывал что-то смешное. С губ Иды Черненко и второго мужчины не сходила улыбка, глаза их искрились. На груди у дрессировщицы была огромная брошь, и, когда Ида расхохоталась, брошь заходила ходуном, словно маленький сердитый зверек.

— Перестань, прошу тебя, — попросил мужчина, щеки которого раскраснелись то ли от выпитого, то ли от смеха, — или я сейчас умру!

Молодая женщина лишь чуть заметно улыбалась остротам своего спутника. Красивый мужчина, вполне возможно, мог оказаться ее мужем. Квадратная челюсть, римский нос, роскошная шевелюра каштановых волос. Мешковатый костюм скрывал его худобу. Вряд ли он был на войне. Те, кто воевал, не выглядят такими здоровыми и довольными жизнью.

Мужчина заметил Нинин взгляд и широко улыбнулся. Он уже открыл было рот, но…

— Хорошо, что вы не ушли!

Лида Маркова, директор Государственного архива литературы и искусства, смотрела на Нину. Высокая грузная женщина с гортанным голосом и неухоженными волосами, в ушах серьги из стекляруса. Лида любила балет и искала общества начинающих балерин, которые еще не утратили юношеского задора.

— Как вы сегодня прекрасно танцевали!

— Спасибо, — поблагодарила Нина, глядя мимо Лиды на мужчину.