– Егор, я ужасно рада была видеть тебя. И Марию Александровну. Спасибо вам за все. Я рада… нет, я счастлива и горда, что мальчик, в которого я так была влюблена, превратился в сильного, умного, мужественного человека. Ты такой славный, такой родной. И я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Мы должны сберечь наше прошлое, а для этого лучше расстаться.

– Понятно… – голос Бестужева был бесцветным, – давай здесь на солнышке поваляемся, на шезлонгах. Я только пледы принесу.

Егор исчез в дверях гостиницы. Ника осталась сидеть на скамейке. Вокруг была красота, тишина, мир был наполнен гармонией. Ника глубоко вдохнула, достала свой телефон и долго листала записную книжку. Но никому звонить она не стала, просто в задумчивости смотрела на цифры. Егор появился с пледами.

– Давай располагайся, я тебя укрою. А потом сок закажу. Хочешь?

– Егор, мы сегодня вернемся к тебе, а завтра я хочу улететь домой.

Бестужев молчал.

– Мне жаль. Мне очень жаль. Я надеюсь, что ты передумаешь. Ты всегда можешь передумать. Я никуда уже не денусь.

Они не стали ждать вечера – говорить было сложно, боялись обидеть друг друга, боялись вспылить, боялись упреков. Они боялись разрушить то, что сумели восстановить, и не чувствовали в себе сил создать новое.

В маленькой кабинке канатной дороги они сидели теперь отдельно. Ника внимательно рассматривала окрестности и думала о том, что двое – это не только поцелуи, секс, штамп в паспорте, общий дом и общие воспоминания. Двое – это даже не общие дети. Двое – это что-то, что не видно глазу, но ощущается душой. Что позволяет познавать мир полноценно. Глядя на лицо расстроенного Егора, Ника думала о том, что их отношения превратились в сломанный витраж – перепутались стеклышки и вот рисунок не получается.

– Мне так жаль! – проговорила Мария Александровна, прощаясь с Никой. – В следующий раз, когда ты приедешь, меня уже не будет.

– Что вы такое говорите! – возмутилась Ника и расплакалась.

Егор все это время стоял на террасе. Он пытался решить самую сложную задачу в своей жизни – отчего эта женщина, которая так и не перестала быть родной, покидает его. И покидает навсегда.

Эпилог

Июньским днем к причалу подошел теплоход. Один из тех, больших, современных, на которых так удобно проводить отпуск. Пестрая толпа высыпала на набережную. Колонны, портики, широкие круглые ступени – весь этот советский ампир речного вокзала как нельзя лучше подходил к здешнему пейзажу – такому же мощному, солидному и немного помпезному. Одной воды здесь было столько, что не охватить взглядом. Пока пестрая толпа галдела, сбившись в кучку, экскурсовод по телефону ругался с теми, кто вовремя не подал автобус. На причал вышла женщина, везущая за собой небольшой чемоданчик. Она решительно подхватила свою ношу и стала подниматься наверх. Там она махнула рукой таксисту, показала ему листочек с адресом, указала на чемодан и, не дожидаясь, пока погрузят ее багаж, уселась на заднее сиденье. Таксист выполнил немое поручение и помчался по указанному адресу. Его пассажирка с любопытством разглядывала окрестности.

– Место, куда мы едем, – это окраина города? – нарушила молчание женщина.

– Совсем нет. Просто такой район, старый. За ним новостройки идут.

– Понятно. А транспорт как ходит в этом старом районе?

– Нормально ходит. У нас вообще все хорошо, – на всякий случай весомо ответил он и поинтересовался: – Вы, часом, не из средств массовой информации?

– Нет, я – сама по себе. Но собираюсь поселиться в вашем городе, – ответила женщина.

– Милости просим, мы красивым женщинам рады, – галантно ответил таксист.

– У вас своих красивых хватает, как я могла заметить.

– Ну, да, – самодовольно ответил таксист, словно относился к числу местных красоток.

Доехали они быстро – пассажирка даже не успела узнать приблизительное количество дождливых дней в летние месяцы.

– Вот, приехали.

Машина остановилась на небольшой улочке, вдоль которой стояли частные дома.

– Красиво здесь, – заметила женщина, – и река видна.

– А у нас она отовсюду видна, – ответил таксист и дал сдачу.

Женщина вышла из машины, взяла свой багаж и направилась к дому с красной крышей. Подойдя к калитке, она решительно позвонила.

Ей открыли не сразу. Сначала залаяла собака, потом что-то упало с металлическим стуком, потом послышался звук льющейся воды. Когда все эти звуки стихли, открылась калитка.

– Привет, – сказала женщина.

– Привет, – сказал открывший ей мужчина. Он был одет в длинные боксерские трусы, в руках он держал миску с только что сорванной клубникой, на носу поблескивали очки.

– Мытая? – спросила женщина, не двигаясь с места.

– Нет, только с грядки, – ответил мужчина, совершенно не удивившись вопросу.

– Очень хорошо. Будем приучать организм к местной фауне. – Женщина выбрала ягоду покрупней и сунула ее в рот. Хвостик отдала мужчине.

– Спасибо, – вежливо сказал он.

– Не за что, – ответила женщина и вошла в калитку, – вам спасибо. Хорошо тут у вас, тепло, солнце, река, клубника.

– Да, – опомнившись, ответил мужчина; он поставил на землю свою миску, захлопнул калитку и теперь стоял перед женщиной.

– Меня долго будут держать на улице? – осведомилась женщина.

– Нет. Я ужасно рад тебя видеть! Ты откуда?

– Издалека.

– Ты в командировку?

– Нет. Я – навсегда.

– Точно? – Мужчина наморщил нос, отчего стал похож на фокстерьера.

– Ну, кто же знает, что такое точно? Ты видел таких людей?

– Я – нет.

– И я.

– Тогда будем считать, что навсегда и точно! – подытожил мужчина.


Ника и Кочетов лежали в постели. Миска с немытой клубникой осталась на огороде. Во дворе носился пес и лаял на кота. Слышался спор соседей. Кочетов пытался найти очки, куда-то торопливо сунутые перед любовной схваткой.

– Я вот что думаю, – проговорил он, заглядывая под одеяло, – тебе надо уволиться со своей работы. И перейти к нам в музей. У нас есть небольшая ставка, но я съезжу в управление, поговорю, постараюсь что-нибудь еще выбить.

– Ну, во-первых, такой ставки ты мне не «выбьешь». Все-таки я сейчас директор. А во-вторых, чем я буду заниматься на этой ставке в вашем музее?

– Ну, во-первых, разберем наконец запасники. Там же у нас…

– Русские примитивисты, которых ты не можешь выставить уже черт знает сколько лет!

– Да, именно, теперь ты отберешь картины, и мы это сделаем. Будешь куратором выставки – ходить с бейджиком на шее и рассуждать о влиянии наивной живописи и примитивизма на современное искусство.

– Неужели ты подпишешь приказ о формировании такой экспозиции?

– Подпишу. Знаешь, давно надо было это сделать, только руки не доходили.

– Да у вас много до чего не доходили руки, – язвительно сказала Ника.

Кочетов внимательно посмотрел на нее. Он наконец нашел очки и водрузил их себе на нос.

– Любимая, я хочу, чтобы ты запомнила, что в этом музее директор – я. Договорились?

– Договорились, – охотно согласилась Ника и продолжила: – А постоянную экспозицию я бы тоже сменила. У вас столько отличных картин, а вы одно и то же показываете. Хоть бы что-то поменяли. Вообще, мне эта идея нравится! Я такую выставку сделаю, из Москвы приезжать будут! А сколько у вас туристов?! Я вот ехала – теплоход был набит до отказа! Есть ради кого все это затевать.

– Вот и отлично! – Кочетов решил, что свои права он восстановит позже, а поэтому сменил тему: – Ты когда переедешь ко мне?

– А я уже переехала, – улыбнулась Ника, – вот только вещи некоторые перевезу.

– Мама знает?

– Знает. Одобряет, хотя и ворчит. Я пообещала, что мы будем ее навещать не реже одного раза в неделю.

– Будем, – согласился Кочетов.

– И еще. Предупреждаю. У меня появляются бредовые мысли. Вот мне кажется, что я побывала в прошлом. Понимаешь, вот взяла и побывала в нем. Я не шучу.

– Какие уж тут шутки, – сердито вскинулся Кочетов, – я уж думал, ты из этого прошлого и не вернешься! Кстати…

Он замолчал. Ника внимательно на него посмотрела.

– Спрашивай, – разрешила она.

– Там, – Кочетов многозначительно скосил глаза, – там… Ты для себя все окончательно решила?

– Окончательно, – кивнула Ника.

– Ну, смотри, я – муж строгий!