Наталия Миронина - В ожидании Синдбада

– Так получилось, – Ника не могла оторвать взгляда от Бестужева. Перед ней стоял тот же самый Егор. Да, у него появились седые виски и под глазами морщины. Но все равно это был он – худой, подтянутый, чуть загорелый, таким она его помнила. Таким он оставался в ее памяти.

– Откуда? Как ты здесь оказался…

– Секрет, – улыбнулся Бестужев и тут же виртуозно спас ситуацию: – Простите, я не представился. Меня зовут Егор Бестужев. Я друг детства Вероники. Мы когда-то жили в одном городе. Не виделись двадцать с лишним лет.

– Я понимаю, – Кочетов наклонил голову и отступил назад, – вам есть что вспомнить. А у меня масса дел перед отъездом. Так что прошу извинить меня.

– Что вы, что вы! – произнес Егор с вежливой интонацией.

– Нет, нет, правда, боюсь, не успею!

Бестужев с сожалением развел руками, Ника в растерянности оглянулась на Кочетова.

– Всего хорошего, созвонимся! – произнес тот и направился к выходу.

– Я пойду возьму пальто, – сказала Ника и не двинулась с места.

– Давай я пойду его возьму, – рассмеялся Егор, – ты сейчас напоминаешь соляной столб.

– Я и есть соляной столб.

– Подожди, я сейчас!

Егор взял пальто, сумку и вернулся.

– Вот, одевайся. – Он помог надеть ей пальто. – Мы с тобой должны наконец покинуть это прибежище чучел и раскрашенных манекенов.

– Да, – согласилась Ника, – а куда мы пойдем?

– Поедем, там дождь, кажется, начинается…

– Куда поедем?

– Слушай, ну надо же отметить нашу встречу.

– Наверное…

– И многое надо объяснить, – миролюбиво пояснил Егор.

– Да.

У Этнографического музея Егора ждала машина. Такая большая, черная, с тонированными стеклами.

– Почему смеешься? – спросил Егор, устроившись рядом.

– Так, пришла в голову одна мысль. Потом скажу.

– Хорошо.

А Ника пожалела, что не сдержалась – вид этой самой машины напомнил ей тех бравых «мальчиков», которые в девяностые разъезжали по городу. «От бандитов убежал и к бандитам прибежал», – вот что мелькнуло в голове у Ники. Но она сразу же устыдилась этого подозрения. Егор не мог так пошло распорядиться своей жизнью.

– Куда мы едем? – спросила она, обнаружив, что они уже двигаются к Петроградской стороне.

– Туда, где нам никто не помешает поговорить, еще и накормят отлично.

– Так далеко? Мы уже проехали с десяток вполне приличных мест.

– Знаю, но я хочу, чтобы нам никто не мешал. Чтобы рядом никого. Так легче разговаривать.

– Понятно. И ты знаешь такое место? Это, должно быть, твоя собственная столовая?

– Нет. Это маленький ресторанчик, который держит мой знакомый. Там очень хорошо.

– Ясно.

Ника смотрела в окно и удивлялась той простоте, с которой состоялась их встреча.

– Кстати, как ты оказался в Этнографическом музее? – спросила она.

– Не скажу. Это моя тайна.

– Нет, правда?

– Правда. Я не хочу говорить об этом. Пока, во всяком случае.

– Ох, что-то ты темнишь?

– Нет. Я просто не даю лишней информации. Один из законов бизнеса.

– А ты – бизнесмен.

– А ты думала – бандит? Такой матерый бандит с черной машиной в дорогом костюме и с лицом волкодава.

Ника рассмеялась:

– Это не про тебя. Ты на волкодава не похож.

– И слава богу!

– Так, значит, бизнесмен.

– Ника, у нас все сейчас бизнесмены. Так что ничего героического в этом занятии нет.

– Ну, как сказать…

Место, куда они приехали, представляло собой маленький особнячок, затерявшийся во дворах Каменноостровского проспекта. Местность была такая, которую Ника больше всего ценила в Петербурге, – маленький двор, старые стены вокруг, малюсенький цветник и неподалеку чугунная ограда набережной реки Карповки.

– Мы сядем на веранде, – сказал Егор подоспевшему администратору.

– Боюсь, холодно будет, – сказала Ника.

– Не будет. Будет уютно.

Когда они разделись и прошли к столу, Ника все поняла – на веранде стояли светильники, от которых шло тепло. На спинки были наброшены пледы.

– И все же я боюсь замерзнуть. – Ника посмотрела на пронзительное небо, которое квадратом виднелось между домов.

– Если замерзнешь, пересядем, – миролюбиво сказал Егор и добавил: – Но вот увидишь, здесь будет прекрасно.

И действительно, на веранде было тепло. Ника, в наброшенном на плече жакете, чувствовала себя уютно, а картинка перед глазами умиляла.

– Я даже не знала, что такое место есть в Питере. Даже не ресторан, а такой уголок. Просто залюбуешься, и тишина, как за городом.

– Я же тебе говорил, – улыбнулся Егор и решительно сказал: – Я сделаю заказ. Можешь мне довериться?

– Хорошо, я тебе доверяю, – улыбнулась Ника.

Но ее совершенно не впечатлили ни выправка и вежливость официантов, ни бутылка вина с замысловатой этикеткой, ни великолепная посуда. Ни то, что блюда подали так быстро.

– Ты почему не ешь? Тебе не нравится? – спросил Егор, замечая ее рассеянность.

– Что ты?! Очень вкусно! Но… – она отложила вилку, – но понимаешь, я никак не могу поверить, что ты сидишь напротив! Это так внезапно…

– Да, – кивнул он, – а я вот, наоборот, стараюсь чем-то себя занять, потому что не знаю, как продолжить разговор.

– Очень просто. Расскажи, что с тобой произошло. Куда ты исчез? Как жил эти годы?

Все это Ника произнесла совершенно спокойно, словно не было в ее жизни времени, когда каждый стук калитки, каждый звонок в дверь, каждое письмо были набатом, сигналом тревоги или обещанием радости. Встревоженная, с колотящимся сердцем, она порой проводила недели, не выходя из дома. Ей казалось, что вот-вот приедет Егор. А еще вспомнилось время, когда, наоборот, уходила, возвращалась поздно и все ждала, когда мать скажет: «Вот ты ушла, а тут Егор заходил. Он вернулся».

Иногда ей казалось, что в этом ожидании прошла большая часть этих двадцати лет. Потом она заставила себя забыть об этом. Сейчас, глядя на Егора, она вдруг поняла, что если и была у нее настоящая жизнь, то именно тогда. В то время, в то страшное и тяжелое время. «А как Кочетова жалко! Он такой хороший? Что он сейчас делает? Сидит один в этой своей квартире на Охте?» – без всякой связи подумала она, вспомнив, как тот быстро, ни на кого не оглядываясь, уходил из Этнографического музея.

– Кстати, если не хочешь, не рассказывай. Может, тебе неприятно вспоминать.

– Да нет, – неуверенно произнес Егор, – я, кстати, часто думаю про то, как жил раньше. Правда, никому не рассказывал об этом.

– Что-то некрасивое?

– Да нет! Жизнь как жизнь.

– Тогда я тебя слушаю. Понимаешь, я все-таки должна знать, – улыбнулась Ника.

– Верно, – Егор отодвинул тарелку и вздохнул, – тебе надо знать. Я постараюсь коротко.

– Нет уж, – рассмеялась Ника, – ты, пожалуйста, подлиннее. Мне очень интересно.

– Ты помнишь, как я уходил? Ночью, с деньгами, которые дала Калерия Петровна. Даже тогда, когда я был напуган и совершенно не знал, что делать, даже тогда я понимал, что она нарушает все должностные инструкции, выкупая картину для музея. Я понимал, что и цена завышена и что нет никаких рекомендаций или заключений специалистов. И даже сама ситуация – заполнение бумаг дома, наличность, непонятно откуда взявшаяся, – все это говорило о том, что Калерия Петровна спасала меня любой ценой. Умом я это понимал. Умом я понимал и ту опасность, которая грозила мне и матери. Она была совершенно реальной – люди, убившие моего отца, желающие заполучить комбинат, эти люди были очень жестоки.

– Я помню, ты мне тогда все объяснил. Скажи, в действительности все так и было? Ты потом, позже, пытался как-то узнать детали?

– Да, конечно. Через много лет. Но тогда, уйдя от вас, я страшно боялся. Даже теперь я помню этот страх. Мне казалось, что за мной следят, что меня могут схватить в любое время и в любом месте. Я страху натерпелся, пока меня держали в заложниках. Это ведь отморозки – они угрожали отпилить ногу, руку. И глядя на них, в это легко верилось. Меня не трогали, пока был шанс тихо провернуть свои делишки.

– Послушай, но Петр Николаевич, такой честный, такой разумный… Скажи все-таки, как он попал в такую ситуацию.

– Понимаешь, он был хорошим хозяйственником и честным человеком. Он шел на нарушения каких-то правил ради благополучия других людей. Ради комбината. И когда к нему пришли с предложением взять кредит для сохранения завода, он подумал, что на этом этапе им по пути. И вообще, мало кто из его поколения верил, что за акции предприятия можно убить. Он не понял, что нельзя играть одной рукой. Тут надо либо двумя и быть «в оркестре», или вообще не принимать участия.

– Мне так жаль Петра Николаевича.

– Да, – Егор вздохнул, – а я в тот момент даже не мог осознать его смерть. Я думал о маме. Если эти ребята серьезно занялись нами, то они могут добраться до нее. И тут уже мне не скрыться.

– Так ты тогда поехал к ней?

– Не сразу. Знаешь, вспоминая те дни, я не перестаю удивляться тому, как я грамотно поступал. Видимо, страх все-таки не самый плохой советчик.

– Что ты собирался сделать? Ты же не мог скрываться все время. Переждать – это одно, а бегать всю жизнь от бандитов – это совсем другое!

– Ты произнесла самые главные слова. Я не собирался скрываться всю жизнь. Даже год или два – для меня оказались бы вечностью. Что стало бы с моей жизнью? С учебой, семьей? Поэтому я решил уехать.

– Куда?

– За границу.

– Но визы, деньги…

– Вот здесь самая главная трудность. На это нужны были деньги и время. Деньги у меня были – спасибо Калерии Петровне и тебе. А времени – нет.

– И что же ты сделал?

– Вот с этого и начинается моя история.

История Егора Бестужева.

Страх имел форму, запах и цвет. Егору и в голову не приходило, что такое возможно. Форма являла собой неровный контур темного леса, который обступал железнодорожный вокзал. Запах представлял собой смесь запахов хвои, угля и ночной сырости. Цвет был желтым и особенно ярким на фоне темнеющего леса. Егор подошел к вокзалу, но на перрон не поднялся. Он присел на краешек ступеньки так, чтобы свет фонарей не падал на него. Вдали горели огни семафоров – два красных глаза. «Значит, надо ждать. Как только появится мой поезд, я тут же побегу в кассу. Надо рассчитать время, чтобы вскочить в поезд в последний момент». Его знобило. Пока она крался по городу, он не чувствовал холода, сейчас его пробирало до костей. Большая сумка, которую ему собрали Ника и ее мать, оказалась его единственным богатством. Чистая рубашка, футболка, белье. Еще там лежали бутерброды, пачка чая, сахар и сигареты. Теплый свитер и куртку, которые Калерия Петровна насильно заставила его взять, он надел на себя. Ему казалось, что так его труднее узнать. Сидя в темноте на ступеньках, он думал о том, что же будет делать, как только приедет в Москву. Если, конечно, он до нее доедет.