Рядом с креслом стоял стол, на котором высилась стопка книг. Но эти книги никто давно не открывал. И вышивание, неаккуратно свернутое, тоже давно никто не брал в руки. Он вздохнул. Мать услышала вздох и спросила вызывающе:

– А куда ты уезжаешь?

Он замялся:

– Так, по делам.

– Я же спросила не зачем, а куда? – Мать внимательно посмотрела на него.

– Я еду в Варшаву.

– С каких пор у тебя дела в Польше?

– В Варшаве меня ждет компаньон.

– Ясно. Постарайся не задерживаться. Я одна здесь сойду с ума.

– Хорошо. – Он поцеловал мать и вышел из комнаты.

Когда он придет к ней вечером, она уже сменит гнев и недовольство на слезы, умиление и любовь. Они это уже проходили. Она не сходит с ума, не становится неврастеничкой, она в добром здравии и памяти – просто очень тоскует. Но сделать с этим ничего нельзя. Во всяком случае, пока.

Он поднялся к себе в комнату, чтобы собрать бумаги, документы и вещи. Матери пришлось соврать – в Варшаве ему решительно нечего было делать.

Утром они вместе позавтракали. Мать, чувствуя за собой вину за вчерашнее, была ласкова и спокойна.

– Если захочешь поехать в город – позвони, водитель тебя отвезет. Не сиди дома – прогуляйся. Сходи в кино, музей, театр.

– Хорошо, конечно.

– А я приеду, составлю тебе компанию. Позвони Лене. Узнай, как у нее дела. Она очень рада твоим звонкам.

– Твоя бывшая жена лукавит. Не думаю, что ей приятно общение со мной.

– Ты зря о ней так думаешь. То, что мы разошлись, не означает, что вы стали врагами. Мы не враждуем. Все уже зарубцевалось.

– Почему она не приводит к нам своего сына?

– Видимо, не хочет ставить меня в неловкое положение.

– Ты ее идеализируешь!

– Я стараюсь быть объективным. Она – хорошая. И хорошей женой была.

– Зачем же развелся?

– Да кто ж его знает, мама.

– То-то и оно! – Мать помрачнела.

Он спешно переменил тему:

– Ты в город съезди. В магазины загляни. Кстати, посмотри полотенца новые. Наши совсем что-то вид потеряли.

– Конечно, полотенца посмотрю! – с готовностью откликнулась мать. – А еще надо купить ложечки кофейные. Эти такие неудобные!

– Да, я уже думал об этом! – обрадовался он, уловив энтузиазм в голосе матери. «Все лучше, чем сидеть днями напролет в своем кресле!» – подумал он и поднялся.

– Все, пока, скоро вернусь! – Он поцеловал мать. Она тоже поцеловала его и перекрестила.

– Ты не задерживайся, без тебя здесь так тоскливо, – произнесла она, и он испугался, что с ней случится истерика.

– Нет, что ты! Я постараюсь не задерживаться!

Выезжая из ворот, он видел, как мать, стоя в саду, смотрела ему вслед. Он махнул рукой появившемуся на улице знакомому и направился в сторону города.

Аэропорт всегда вызывал у него раздражение. Ему казалось, что это место предназначено для бесконечных ожиданий. Весь этот путь с препятствиями в виде предупредительных сотрудников казался ему насилием над здравым смыслом. «Билеты у трапа проверили, и дело с концом!» – ворчал он, прекрасно понимая, что это невозможно.

Сегодня ему хотелось уединиться. Так, чтобы никто его не трогал, не заговаривал с ним, не отвлекал предложениями выпить шампанского или пообедать. Ему хотелось понять, какая же причина заставила его полететь туда, где он уже много лет не был.

Самолет развернулся над городом, внизу остались облака. Он взял журнал, раскрыл его, но читать не стал. Глядя на строчки, он вспоминал прошлое. В его воображении оно имело странный вид – какие-то рваные полосы из жизни. Словно цветную бумагу неаккуратно нарезали и разбросали. Он мысленно пытался соединить фрагменты, но ничего не получалось – отрезки не состыковывались, и казалось, что они имеют отношение не к одному человеку, а к совершенно разным людям. Он отложил журнал и закрыл глаза.

Егор Бестужев был богат. Он не был известен, его фамилия не мелькала в политических, коммерческих или светских новостях. Его имя вообще нигде не мелькало. Случилась один раз история, и в одном из таблоидов появилась фотография Егора с миниатюрной японской девушкой. Под снимком имелась кричащая подпись: «Русский промышленник женится на японской принцессе!» Впрочем, на следующий же день появилось опровержение, девушка оказалась не принцессой, а наследницей довольно родовитого клана, и отношения с ней Егора ограничивались исключительно светскими рамками. Эту историю запомнили надолго – адвокаты Егора были похожи на бульдогов, которых не кормили неделю. От газетенки могло остаться только мокрое место, если бы Егор в последний момент не сменил гнев на милость. Он уменьшил сумму, в которую оценил моральный ущерб свой и дамы. Издатели вздохнули с облегчением, но молва уже сделала свое дело. Егора Бестужева, имеющего двойное гражданство, проживающего с матерью в одном из пригородов города Вадуц, никто никогда больше не трогал. Ни его бизнес, ни его семейное положение, ни то, как и на что тратит он свои деньги, – все это, может, и интересовало журналистов, но боязнь влипнуть в судебное дело останавливала. К тому же образ жизни его не носил налета скандальности, а повседневность ничем не отличалась от будней соседей по богатому пригороду. Только акцент выдавал в нем русского.

В соседях у него были и французы, и немцы, и итальянцы – этакое историческое наследие сложной геополитической истории. Когда-то очень давно эти места переходили от князя к князю, делились на мелкие части, вновь соединялись. Местные разговаривали на немецком, но понимали еще итальянский и французский. Национальные привычки тоже перемешались и вросли в быт. Жить здесь было комфортно. Егор никому в друзья не навязывался – не нуждался, да и времени не хватало. В местных праздниках участия не принимал, но зрителем иногда был. Причем, как правило, вместе с мамой, что производило благоприятное впечатление. Окончательно вписаться в местный ландшафт помогли, как это часто бывает, деньги. Когда выяснилось, что в местном спортивном клубе плохое футбольное поле, Бестужев пожертвовал некоторую сумму. Для него небольшую, в масштабах местного бюджета – приличную, для спортивного клуба – решающую. После этого Егор стал полноправным членом местного общества.

Его погружение в местную среду проходило по обычной для многих богатых эмигрантов схеме. Разница заключалась в том, что Бестужев не считал себя эмигрантом. Более того, в доме, в присутствии матери, Марии Александровны, это слово никогда не произносилось. Вообще, с момента убийства мужа и после всего, что потом произошло, характер Марии Александровны претерпел много изменений. Ей было всего шестьдесят с лишним лет, но иногда она предпочитала вести себя так, словно ей все девяносто. Это выражалось в раздражении, которое вызывала окружающая жизнь, в бездействии и в отсутствии желаний. Мария Александровна отлично прижилась в новой среде, но все же продолжала тосковать по родной земле. Однажды Егор решил поговорить с матерью. Выбрав удобный момент, сидя в саду и разглядывая аккуратный пейзаж, он предложил:

– Мама, давай съездим в Славск? На неделю. Или месяц? Можно просто на пару дней. Как ты решишь, так и сделаем! Потом мы наведаемся в Москву, в театр сходим, по музеям?

Он задал вопрос и ждал. Ему казалось, что сейчас последует взрыв эмоций, слезы радости. Но Мария Александровна сидела спокойно.

– Вряд ли я захочу поехать в Славск, – наконец произнесла она.

– Почему?

– Не хочу, и все.

– Не сердись, я стараюсь для тебя.

– Тогда подумай, что там мне делать?

Егор хотел сказать, что там могила отца, но вовремя опомнился. За могилой отца ухаживали очень дальние родственники, которым Егор переводил деньги. А память о муже Мария Александровна берегла: фотографии, часы, книги и что-то из одежды – все это хранилось у нее в комнате. Что же касается Славска, то с этим городом было связано все самое страшное и неприятное.

– Не хочу я туда! Ты же понимаешь, там ничего не осталось, кроме слухов и сплетен. И еще эта…

Годы жизни на чужбине, которую она воспринимала как наказание, трагические обстоятельства, добавляли горечи в ее душу. Но вместе с тем испытания и трудности привели и к переменам. Мария Александровна умела держать себя в руках. Она всегда помнила, что их только двое – она и сын, а потому усложнять жизнь друг друга недопустимо. Только иногда, совсем чуть-чуть, как, например, в день отъезда Егора, она позволяла себе покапризничать.

Егор часто принимался объяснять матери, что они могут в любой момент уехать куда им захочется, что у них есть деньги, они свободны, они могут позволить себе многие вещи – это не изгнание, а выбор, он ничего не мог поделать.

А однажды он предложил матери переехать в Россию навсегда.

– Мы можем жить в Москве, в любом другом городе. Если хочешь, поехали?

Мария Александровна опять помолчала, потом посмотрела на сына и отказалась.

– Но ты же тоскуешь! Ты же мучаешься! – не выдержал Егор.

– А вместе со мной мучаешься и ты, – вздохнула мать.

– Да, мне плохо, потому что плохо тебе. У меня сердце не на месте.

– Успокойся. Ты сделал больше, чем мог. Ты вообще настоящий. Мы с отцом тебя воспитали правильно.

– Мам, перестань. Я достаточно напортачил в жизни.

– Ты всего добился сам. Ты начинал с самых низов. Никто тебе не помогал, – мать вздохнула, – а на меня не обращай внимания. Это возраст, и отца нет рядом.

– Я понимаю. Ты не думай, – успокоил ее Егор. Но Мария Александровна не верила ему. «Он не может меня понять, он не знает, что такое вечное молчание, эти диалоги с воображаемым человеком и понимание, что вернуть ничего нельзя», – думала Мария Александровна. Она никогда не признавалась сыну, что мечтала об одном – чтобы муж был жив.

Эти настроения сопровождали их жизнь, и отделаться от них не представилось возможным. Егор ловил себя на мысли, что он зависим от выражения лица матери. Если она улыбалась – и у него становилось хорошее настроение. Если она молчала – замолкал и он, не решаясь гневаться или обижаться на мать, он душевно подстраивался под нее.