– Я не думаю. Я знаю. Даже самого плохого сотрудника музея слушать интересно. Мы знаем то, что хотят знать все, но не могут знать. Эксклюзив на подробности, так сказать.

Они шли быстрым шагом по длинному переходу.

– Ну, слава богу, сбежали, – передохнула Ника, когда очутились у касс музея.

– Удалось, – Кочетов замялся, – вы опоздали.

– Я проспала! Вы знаете, как я хорошо и крепко спала?!

Кочетов внимательно посмотрела на Нику. Ему очень хотелось отыскать на ее лице следы вчерашнего счастья. Ника, ничего не забывшая, ответила простодушным взглядом:

– Мы так долго ходили, такой был ветер, что я вернулась с ощущением, словно побывала в трехдневном походе. Уснула сразу и спала без задних ног.

– Начнем с «Заседания Государственного совета». Я так люблю эту картину – там такие лица. И вообще, я считаю это образцом группового парадного портрета. Опять же, эпоха.

В зале, где висело знаменитое полотно, не было ни единого человека. То ли время раннее, то ли день такой, но Кочетов и Ника с удобством расположились на вишневом диване, который стоял посередине зала.

– Смотрите, какие лица! – покачала головой Ника.

– Лица как лица, – неожиданно сурово произнес Кочетов, – лица сытые, не подозревающие, что произойдет очень скоро. А они должны были это видеть и предвидеть.

– Понятно. На политические темы мы разговаривать не будем. На всякий случай, чтобы не поссориться.

– Нет, зачем ссориться, – спохватился Кочетов, – это я так, размышляя. Кстати, вот портрет государя, который висит за спиной самого государя, – с ним забавная история произошла. Этот портрет тоже кисти Репина считали утраченным. А потом на одном аукционе всплыл, и кто-то из наших олигархов выкупил его.

– И отдали музею?

– Ну да.

– Здорово, представляешь, поехать куда-нибудь и найти какую-нибудь картину.

– Для этого не поехать надо, а деньги иметь надо, – рассмеялся Кочетов.

– Согласна, без денег в этом деле никак.

Они еще немного посидели перед Репиным, а потом не спеша, перекидываясь замечаниями, пошли по залам. Людей по-прежнему было мало, только смотрительницы, смирно сидящие на своих стульях. За высокими окнами Михайловский парк стучал ветками, вокруг белых колонн носились остатки прошлогодней листвы, красные кирпичные дорожки еще темнели от ночного дождя. Здесь же, в залах, было тихо по-домашнему, и картины, которые они когда-то уже видели, приглашали к душевному созерцанию.


– А я взял билеты в Мариинку, – сказал Кочетов, когда они вышли на улицу.

– Здорово! А на что?

– Даргомыжский, «Каменный гость».

– С удовольствием схожу! Давно не была в театре, а уж в Мариинке…

– Я рад. Начало в семь.

– Тогда предлагаю разойтись. Надо отдохнуть, привести себя в порядок.

– Может, пообедаем вместе? – Кочетов взял Нику за руку.

– Лучше поужинаем, – улыбнулась она.

– Мы и поужинали бы и пообедали.

– Я устала. Хождение по музеям – дело тяжелое.

Ника не обманывала, ноги у нее гудели и ломило поясницу. Они с Кочетовым добросовестно обошли весь музей. И не просто пробежали по залам, мельком взглядывая на таблички под картинами. Они ходили вдумчиво, обсуждая, задерживаясь подолгу перед полотнами, которые заинтересовали их.

– Ты – к себе?

– А куда же еще? – удивилась вопросу Ника.

– Ну, – дернул плечом Кочетов.

– Я хочу отдохнуть, – миролюбиво сказала Ника.

У себя в номере Ника с наслаждением сбросила туфли, разделась, накинула махровый халат и на пять минут прилегла на диван. Отдохнув, она прошла в душ и тут проделала все манипуляции, которыми пренебрегла вчера вечером. Протерла лицо лосьоном, нанесла маску, пока та впитывалась, подготовила ногти к маникюру и вытащила из косметички свой любимый ярко-красный, в рыжину, лак. Потом она приняла горячий душ, увлажнила лицо питательным кремом и с чувством выполненного долга забралась под одеяло. Уснула она, как только предприняла попытку прочитать методические материалы, полученные в первый день конференции.

В каждом мгновении жизни есть своя прелесть. Люди предпочитают сетовать на несовершенство мира, лишая себя удовольствия распробовать на вкус обычные занятия и дела. Ника относилась к большинству. Даже жизнь в маленьком городе, который приучает ценить детали, не помогла. Но все же случались моменты, когда она закрывала глаза, желая продлить мгновения полного счастья. Так случилось через два часа, когда Ника открыла глаза, увидела в окно голубое небо и частокол старых труб. «Я – в Питере! – в сотый раз напомнила она себе. – Я иду в театр. Меня ждут».

Недаром Ника всегда готовилась к поездкам и брала с собой то, что вряд ли надела бы в Славске. В этот раз в чемодане лежало темно-серое платье из льющейся ткани. С открытой спиной, аккуратным вырезом спереди и неровным подолом ниже колен. Фасон был рискованным, платье напоминало тряпочку. Куплено оно в одном из магазинов «секонд-хенда», которых в Славске было множество. Ника редко заходила туда – Калерия Петровна осуждала покупки в такого рода местах. «Все тебя знают. Ты – директор музея. Подумают, что беднота», – упрямо повторяла она одно и то же. И как Ника ни объясняла, что в таких магазинах можно найти удивительные и новые вещи, мать не отступала. Ника махнула рукой и подчинилась – какой смысл покупать, а потом врать, что куплено у подруги. Какой смысл в обновке, если нельзя порадоваться удачным обстоятельствам, которые способствовали покупке. Но все-таки иногда она нарушала запреты и час-другой проводила в поисках чего-то необыкновенного. Это серое платье она обнаружила среди детских вещей – оно валялось скомканное. Ника обратила внимание на цвет – интенсивно-серый чуть с блеском. Потом она его примерила и поняла, что только очень невнимательный и несообразительный человек мог отвергнуть такую вещь. «Впрочем, полным такой фасон не пойдет!» – сказала себе Ника, любуясь на себя в зеркале. Платье было новым – на нем болтался ценник с солидной двузначной ценой в евро. Ника внимательно оглядела его и нашла дефект – маленькую затяжку внизу подола. «Ерунда! Поправлю сама, и ничего не будет видно!» – решила Ника. Платье было словно создано для нее. Она не льстила себе и платью, глядя в зеркало. Все совпало идеально – цвет, фасон, фигура. «Но здесь его не оценят», – с сожалением подумала Ника. Действительно, в Славске, например, считалось, что модные летние платья из кружева – это просто ночнушка. Что сказали бы про открытую спину, струящуюся по телу ткань – даже подумать страшно. Ника купила платье, принесла домой и спрятала подальше в шкаф. Каждый раз она брала его в какую-нибудь поездку, но удобного случая пощеголять в нем не представлялось. И вот сегодня она идет в театр! Ника посмотрела на часы – у нее оставался час времени.

О чем думает женщина, когда красит глаза? Какие мысли бродят в ее голове, пока она, чуть вытянув шею, выпятив зачем-то подбородок, старательно проводит по тонким волоскам щеточкой? Никто об этом не знает. Спроси саму женщину, и она не ответит на этот вопрос. Скорее всего, она сосредоточена на своей судьбе, которая, как ей кажется, зависит от этих аккуратных и осторожных движений. Ника вдруг поймала себя на мысли, что от предвкушения вечера, от возбуждения всем происходящим, от бестолковой, почти девичьей нервозности тени она положила неравномерно, а левый глаз накрашен сильнее правого. Посмотрев на себя в зеркало, она рассмеялась – лицо выглядело чудно. Впрочем, на то, чтобы начать заново, времени уже не оставалось. Подправив свои собственные ошибки, Ника переоделась в платье, положила мелочи в маленький клатч, накинула пальто и выскочила из номера. «Это мне еще с погодой повезло – апрель удивительно сухой и не очень холодный», – порадовалась она, шагая в своих парадных лодочках по улице.

Кочетов настаивал на том, чтобы заехать за ней в отель. Но Ника это предложение отвергла сразу же. До театра она хотела добраться сама. Она уже решила, что часть дороги проедет на троллейбусе, а часть – там, где Крюков канал проходит между старыми Крюковскими казармами и Новой Голландией, прогуляется пешком.

Ника шла вдоль канала и, поеживаясь от вечернего воздуха, думала о Кочетове. Неожиданно для себя она думала о нем, словно их связывали долгие отношения и предстояло ответить на вопрос, хочет ли она связать с ним жизнь. Неожиданно для себя за этот короткий путь Ника попыталась ответить на вопрос, который ей пока еще никто не задал. Она пыталась забежать вперед и понять, что ей сулит и этот поход в театр, и вчерашняя прогулка, и те прошлые встречи с Кочетовым. Оторвавшись от родного города, от привычной обстановки, надев на себя другую «маску», она пыталась вырваться из замкнутого круга некоторой женской обреченности. «Если я по-прежнему буду жить только прошлым, в моей жизни никогда и ничего не произойдет, – думала Ника. – А ведь я Кочетова видела разным. И огорченным, когда он плохо выступил на совещании, и довольным, и радостным. Мы так давно ездим по этим командировкам, что превратились в этакую цирковую семью, которая занята одним делом, но служит в разных заведениях. Он даже звонит мне в Славск иногда, он в курсе моих дел. Я ведь никогда не обращала внимания на то, как многое нас связывает и как много мы знаем о друг друге. То, что сейчас происходит, – это так естественно. Никакой командировочной пошлости в этом нет!» Ника, сама того не подозревая, дошла до самого главного. В душе она презирала случайные романы и была брезглива к «играм», которые случались порой у взрослых людей вдали от дома. Ника не осуждала людей, склонных к этому и вынужденных именно так решать вопрос собственного одиночества. Но для себя давно решила, что этот путь не для нее. И вот в последние дни она подсознательно искала себе оправдание.

– Добрый вечер! Разве можно в такую погоду ходить в таких туфлях?! – Кочетов появился из ниоткуда. В руках он держал букет роз.

– Розы – примадонне? – зачем-то спросила Ника.