Наталия Миронина - В ожидании Синдбада

– Кто там? – Ника выскочила в прихожую.

– Вы кого-то еще ждете? Кроме меня? – спросила Калерия Петровна, снимая куртку.

– Нет, мы ждем тебя. – Нике вдруг стало стыдно – она представила себе, как волновалась мать, обнаружив, что дочери нет дома.

– Егор, мы не будем продавать картину на барахолке. – Калерия Петровна села за обеденный стол. – Во-первых, это опасно. Мало ли кто что знает. Рисковать не надо.

– Мне нужны деньги. У меня больше ничего нет, – Егор покраснел.

– Мы не будем продавать картину на барахолке, но деньги за нее ты получишь. – Калерия Петровна сделала паузу.

– Каким образом?

– Музей покупает у семьи Бестужевых, в лице Егора Петровича Бестужева, картину голландского мастера Корнелиуса ван Оуэна. Между прочим, ученика самого Вермеера.

– Мама! – выдохнула Ника. – Мама, ты просто гений!

– Я даже не знаю, как поблагодарить вас, – Егор смутился, – как объяснить, что вы для меня сделали…

Калерия Петровна опустила глаза, Ника бросила на мать взгляд и поняла, что та сейчас заплачет. Ника поняла, что после смерти Петра Николаевича именно Егор стал для нее самым трогательным и дорогим напоминанием.

– Мама, ты только не волнуйся. – Она подбежала к матери.

– Не буду. Давайте все оформим, – она положила перед Егором белые бланки.

– Что оформим?

– Покупку. Мы делаем все официально. Теперь в музее будет висеть картина, которую музей купил у семьи Бестужевых. А это договор, который подписывают обе стороны. За музей подписываю я, так положено. У нас и печать есть. – Одинцова вытащила синюю коробочку.

– Вы говорите, где писать! – Егор взял ручку.

Калерия Петровна раскрыла свою сумочку и вытащила большую пачку денег.

– Это твои деньги. Думаю, на аукционе ты бы заработал больше, но сам понимаешь.

– Так много… Откуда? – Егор посмотрел на Одинцову.

– Это деньги музея. Отпущенные на закупки. Официальные деньги музея. Я тебе специальный акт выпишу на этот счет.

– Не может быть. Здесь что-то не так. – Егор отложил ручку.

– Все так. И когда все утрясется и ты вернешься в город – ты сам придешь в музей и увидишь на стене картину. А в бухгалтерии сможешь посмотреть все документы. Эти вещи, – Калерия Петровна потрясла бланком договора, – хранятся вечно. Это документ свидетельства честности музея. И моей тоже.

– Может, ты останешься? Ну, хоть на один день? На полдня?! Понимаешь, мы с тобой должны обсудить кое-что. И там дождь. И завтра обещали теплую погоду. Егор, ты не спеши. Оставайся… – Ника говорила торопливо, словно была надежда задержать его уговорами.

– Любимая, я должен, понимаешь, должен. Мне надо уходить. Я не могу больше оставаться у вас.

– Можешь. Ничего страшного. Наоборот, нам с тобой хорошо. Вот хоть у мамы спроси. Егор, я так тебя люблю! Не уезжай.

– Я тоже тебя люблю, но нельзя, милая. Нельзя. Я должен идти.

– Тогда я тоже с тобой. Все, я собираюсь! Я только сумку возьму. Я быстро. Ты даже не успеешь чай попить! Погоди! – Ника помчалась в свою комнату.

– Ника, Ника, остановись! Я ухожу. Я тебе позвоню, напишу. Это на время! Пока все не выяснится!

– Нет, подожди меня! – Ника стояла в дверях комнаты и видела, как распахнулась дверь в сад и Егор исчез в дождливой ночи. Ника сжала кулаки, чтобы не закричать и не броситься за ним вслед.

– Мама, мама, он ушел! – зарыдала она, и ее охватил страх перед будущим. Оно казалось таким же темным, как погода за окном, таким же страшным, как то, что могло ожидать Егора, таким же пустым, какой в мгновение ока оказалась ее душа. Что она может сделать?! Что она должна совершить, чтобы не потерять любовь и будущее?

– Ника, вставай! Опоздаешь!

Ее трясли за плечо, потом попробовали сдернуть одеяло. Не тут-то было. Ника, с головой зарывшись в постель, одеяла не отпускала. Она всеми силами продлевала ночь. Утро и день не сулили ей ничего интересного – на работе предстояло решить множество проблем. Вообще-то она уже давно не спала. Уже час ее сон напоминал игру «замри» – неподвижность, закрытые глаза и много неприятных мыслей. Ей хотелось, чтобы этот день не начинался. «Надо вставать». – Она прислушалась к маминым шагам. Они были шаркающими, что неудивительно. Ведь еще вчера она жаловалась на артритное колено и опухшие щиколотки. «Да, надо вставать! Мама обиделась – будила меня, будила, завтрак приготовила, а я все лежу. Непорядок!» – вздохнула Ника и скосила глаза на часы. «Апрель, 2016 года, восемь пятнадцать утра», – сообщил ей электронный будильник. «Интересно, это можно назвать счастьем? Можно ли назвать счастьем то, что в тридцать семь лет ты просыпаешься точно так же, как и семнадцать?» – подумала Ника. Углубляться в раздумья ей не хотелось – пришлось бы многое припомнить, поэтому она отнесла этот факт если не к разряду счастливых, то хотя бы позитивных.

– Наконец-то, – произнесла мама, – что же ты себе думаешь?! Вечером в Москву уезжаешь, вещи собирать надо! И на работе показаться не мешало бы!

– Мама, все успею! – Ника, запахнув халат, прошла в ванную комнату. Там она включила горячую воду, достала из шкафчика зубную щетку и только потом посмотрела в зеркало. Отражение ее успокоило – худое лицо женщины, которой через три года стукнет сорок. Подбородок слегка заострен, высокие скулы, веснушки на переносице, глаза… Глаза как глаза. Никакого тебе «зеркала души». Ника облегченно вздохнула: важное и ценное приобретение прожитых лет – глаза, по которым ничего нельзя определить. «А что, собственно, я так переживаю?! – думала она, пытаясь не проглотить мятную пену зубной пасты. – В конце концов, ничего особенно неприятного не должно случиться. Наоборот. Уже ночью я буду в Москве, увижусь с Шевцовой, поболтаем. А потом – «Сапсан» и… Питер. Мой любимый Питер». Ника прополоскала рот, скинула халат и встала под горячую воду.

– Ты, главное, подготовь все бумаги! Перед поездкой надо сделать так, чтобы в твое отсутствие каждый мог разобраться в делах. Да, кстати, звонил этот твой Олег. Любезный такой. Я сказала, что ты перезвонишь, – Калерия Петровна положила на тарелку омлет. Ника яйца не любила, но спорить с матерью не хотела. И комментировать звонок «своего» Олега тоже не собиралась. Олег был не «ее». Так, неудавшийся ухажер, начальник заводского отдела маркетинга. Приятный мужчина, но говорил много и любовался собой. Ника пару раз сходила с ним в кино, съездила на экскурсию. Дальше разговоров и попыток ее поцеловать дело не продвинулось. Ника дружелюбно и мило сохраняла дистанцию. Калерия Петровна как-то увидела их в городе и теперь донимала Нику вопросами.

– Спасибо, очень вкусный омлет, – похвалила Ника завтрак.

– Ладно тебе, ты никогда не любила яйца. А кашу я не сделала, молоко свернулось. – В голосе матери на секунду появилась нотка вины, которая тут же сменилась назидательным тоном: – Так ты поняла? Все документы перед отъездом проверь. Чтобы в твое отсутствие люди могли спокойно работать!

– Конечно, мама, я так и сделаю, – улыбнулась Ника.

И по этим вопросам она сегодня спорить не хотела. Ника стала директором того самого музея, которым долгие годы руководила Калерия Петровна. В первое время, когда Ника еще с трудом ориентировалась во всех хитросплетениях музейной жизни, мать помогала ей советами. С тех времен пошла привычка делиться всеми рабочими новостями, обсуждать проблемы и спрашивать совета. «И мне легче, и ей хорошо – есть о чем думать, о чем переживать. Сохраняется иллюзия полноценной жизни», – думала Ника. Жизнь в городе особой активностью и напряженностью не отличалась, а для человека деятельного и энергичного, какой была Калерия Петровна, выход на пенсию мог оказаться трагедией. И хотя с течением времени Ника приобрела опыт и навыки, она по-прежнему терпеливо выслушивала рекомендации мамы.

– Когда комиссия должна быть? – Калерия Петровна продолжила инструктаж.

– Через неделю. Или через две. Думаю, через две. И, как принято, внезапно нагрянут. Но у меня все уже готово.

– Вот и хорошо. Только сегодня все еще проверь и по папочкам разложи. И дай четкие инструкции всем. Иногда подводят не ошибки, а растерянность исполнителей.

– Обязательно! – Ника допила кофе, поцеловала маму в щеку и, подхватив сумку, выскочила за дверь.

– Олегу своему позвони! Неудобно, еще подумает, что я тебе не передала! – спохватилась Калерия Петровна, когда Ника уже стояла у порога квартиры. Чувствовалось, что матери не хочется оставаться одной и что очень хочется поговорить.

– Да, да, конечно, – крикнула дочь уже с лестницы.

Вероника Анатольевна Одинцова свою работу знала и любила. Хотя специально к ней не готовилась. Она вообще должна была заниматься совсем другим делом. Но жизнь сделала кульбит и аккуратно вернула Нику туда, откуда она когда-то уехала. Ника по этому поводу не переживала – она не считала перемену географической точки свидетельством успешной карьеры. Она никогда не обманывалась этим самым «в столицу уеду – стану человеком». Ника Одинцова являлась провинциалкой в самом хорошем смысле слова. Она искренне считала, что Славск, городок маленький и старинный, вполне может обеспечить человека всеми нужными эмоциями. Ну, в оперу, на балет или в музей можно и съездить – благо столица близко. И вернулась Ника в родной город не потому, что в Москве стало плохо или не нашлось места, а потому, что душа попросилась на берег реки Славки, где в густых кустах чирикали меленькие птички. После всех событий – замужества, работы, развода – Москва казалась местом знакомым, не страшным, но все-таки не родным. Здесь надо держать фасон, хотя никто не мог оценить эти усилия. Славск же был ласковым городом, приютившим жалеючи и ничего не требуя взамен. Ника, приехавшая однажды проведать маму, взяла да и осталась. Потом задним числом уволилась, объяснилась со знакомыми, попрощалась с московскими друзьями. За ее спиной сплетничали и недоумевали. Никто, наверное, и не понял, что Ника уезжала с удовольствием. Так в детстве возвращаются домой из летнего лагеря – повзрослевшими, с новым опытом, с новыми ошибками, слегка высокомерными, но в душе соскучившимися и преданными.