Она оделась, почистила зубы и пошла в кабинет. Стопка около пишущей машинки отца стала потолще. Вероятно, он действительно продолжал работу над пьесой. Джессика почувствовала легкую надежду, но тут же избавилась от нее по той же причине, что и всегда. Лучше ничего не ждать.

Она взяла папку, в которой лежало несколько листков ее работы. Быстро прочитала текст, качая головой над вычурностью своего стиля. Джессика взяла ручку и вычеркнула незаконченное предложение. Хотела написать его заново, но рука плохо слушалась, и почерк был неразборчивым.

Джессика положила дрова на каминную решетку, и вскоре в очаге разгорелся огонь. Она поднялась и пошла на кухню поставить чайник, пока комната нагреется.

Чайник засвистел. Она опустила пакетик чая в чашку. Джессика подумала, может быть, все изменится к лучшему. Может, ее жизнь тоже перевернется. Может, и отец, как это принято говорить, начнет новую жизнь. Можно ли на это надеяться? А какое место займет в ее жизни Коул? Она выловила из чашки пакетик и выбросила его в мусорное ведро.

Джессика понесла чашку с блюдцем в кабинет и была удивлена, увидев там темную фигуру монаха, стоявшего около камина.

– Доброе утро, мисс Ворд.

– Козимо! – проговорила Джессика. – Что ты здесь делаешь в такой час?

– Николо спит, а ты нет. Я воспользовался предоставившимся случаем.

Джессика поставила чашку на письменный стол:

– Хочешь чаю?

– Нет, благодарю.

Она села на край стола и посмотрела на монаха, силуэт которого вырисовывался на фоне горящего камина.

– Козимо, я не говорила тебе раньше, но я так благодарна тебе за то, что ты пришел в пещеру – ты спас мне жизнь.

– Я всегда стараюсь приходить, когда ты нуждаешься во мне.

Никто не помогал Джессике с тех пор, как она помнит себя, даже отец. Один Козимо был постоянной поддержкой.

Но она утаила от него правду, хотя чувствовала, что они были когда-то связаны. Джессика чувствовала себя несчастной и нечестной из-за того, что боялась сказать Козимо правду. Хотя бояться было совершенно нечего.

– Скоро я буду тебе не нужен. – Козимо подошел к ней. – И меня здесь не будет.

– Что ты имеешь в виду?

– Я пришел сказать тебе до свидания, Джессика.

– До свидания? – «О чем он говорит?»

– Николо принимает наследство Каванетти благодаря тебе. И скоро не будет необходимости в моем присутствии.

– Не будет необходимости в твоем присутствии? – Джессика вопросительно посмотрела на Козимо. – А как же я? Что я буду делать без тебя, Козимо? Ты мне нужен!

Он ничего не сказал, просто стоял перед ней и слушал. Джессика слышала свои слова как бы со стороны, удивлялась своей вспышке. Она никогда ни в ком не нуждалась, или, наконец, никогда не позволяла себе в ком-то нуждаться. Она подняла подбородок, пряча появившиеся на ее глазах слезы.

– У тебя будет Николо! – ответил наконец монах.

Джессика сжала губы, стараясь сдержать слезы.

– Но Коул – это не ты.

– Да.

– Но, Козимо, как же наши разговоры, наши...

– Но, Джессика, я не могу остаться. Николо принял наследство, он больше не нуждается в защитнике. И если я попытаюсь что-то изменить, то поврежу этим нам обоим. Кроме того, – его голос стал мягче, – я понимаю, что будет слишком болезненно для меня, если я останусь.

– Но... – Джессика с недоверием качнула головой и посмотрела на Козимо. Как он может так просто бросить ее? Что она будет делать без него? С кем будет советоваться, кто будет о ней заботиться? Перспектива никогда больше не видеть Козимо поразила ее в самое сердце. Джессика, конечно, должна вернуться в Стенфорд, но она не думала, что потеряет дружбу с Козимо навсегда.

– Нет! – Джессика бросилась к нему и прильнула к его темной и огромной фигуре. Она обняла его за шею и сдавила со всей силой, которой обладала:

– О, Козимо! – Она вдохнула его запах – мускатный запах шерстяной одежды и свежий аромат солнца и земли. – Козимо! – Она ухватилась за его капюшон сзади, притягивая голову монаха к себе. – Козимо, ты часть меня! Ты не можешь меня покинуть!

Мгновение он молчал, опустив руки и выпрямив шею – твердый и бескомпромиссный.

– Козимо! Не покидай меня!

– Я должен. – Он взял Джессику за талию, чтобы освободить свою шею от ее рук. – Это моя судьба. Я всегда должен уходить.

– Нет. На этот раз ты имеешь возможность выбора.

– У меня нет выбора. Ты – Джессика Ворд. Ты принадлежишь Николо Каванетти. Ты не помнишь, что когда-то была моей.

– Нет, помню. Я только не говорила тебе...

– О чем ты не говорила мне?

– Что я, – Джессика сглотнула, – думаю, что я Джованна Монтальчино.

– Джованна? – прошептал Козимо.

– Раньше я боялась, Козимо, что ты загипнотизировал меня, упражняясь в колдовстве.

– Я не колдун.

– Когда ты просил меня вспомнить прошлое той ночью, слушая твой голос, у меня появилось сверхъестественное чувство, что я знаю тебя. И тогда, в пещере я сказала, что не могу вспомнить моего безобразного барона. Но я вспомнила!

– Святый Боже! – Козимо сжал ее руки. – Ах, ты ранила меня!

– Извини! Я боялась...

– Я бы никогда не обидел тебя. Никогда!

– Теперь я знаю это. Козимо, ты сказал однажды, что Джованна никогда не была твоей и никогда уже не будет.

– Да, я обещал вернуться к ней, но смерть освободила меня от клятвы. – Он помолчал. Джессика почувствовала прикосновение его руки к своей щеке. – Я никогда бы не мог остаться, думая с том, что могло с ней случиться. Все эти годы, все века, Джессика, я искал и ждал, что наши дороги пересекутся.

– И это произошло, – вздохнула она. – Козимо, я не могу тебе сказать, что случилось с Джованной. Но если ты захочешь ввести меня в транс, ты, возможно, услышишь ответ.

– И ты согласишься на это? – спросил он, почти не скрывая своего изумления.

– Я сделаю для вас все, милорд, – ответила она, склоняя голову.

Он прижал ее к груди от неожиданной радости. Потом погладил по волосам и подвел к стулу возле камина.

– Смотри на пламя, Джессика. Она подчинилась и положила руки на подлокотники.

– Слушай звук моего голоса. – Он встал сзади нее. – Слушай только звук моего голоса. Не думай, – кто я или что я...


Джованна взглянула на окруженную горами долину. Она была измучена. Ее чрево было отягощено ребенком, и было трудно ехать верхом. Но Джованна продолжала свой путь. Она должна была достичь стен монастыря, который маячил на горизонте. В Бенедиктинском монастыре она должна найти Козимо и там родить ему ребенка. Она передаст дитя в его руки и потом расскажет об их одиннадцатилетнем сыне, которого он никогда не видел. Джованна содрогнулась и приложила руку к своему чреву, когда ее лошадь двинулась по неровной дороге.

Она передвигалась от одной деревни к другой, скрывая от всех, кто она такая, в поисках своего милорда. Его переводили из одного монастыря в другой и поэтому поиски были долгими и трудными. Она передвигалась, пока беременность не стала слишком заметной. Джованна была уверена, что Козимо не узнает ее в бледном и сморщенном существе, в какое она превратилась. Она боялась, что растущий в ней ребенок будет испытывать те же трудности, что и она в своих скитаниях, и это скажется на его развитии. Деньги у нее давно кончились, и она испытывала голод и жажду впервые в жизни. Только надежда найти наконец его держала ее в седле, хотя ей хотелось лечь прямо у дороги и заснуть.

Лошадь продолжала брести вперед, постоянно тряся ее. Джованна задремала, пока дорога не вывела к реке, на берегу которой стоял монастырь. Августовская жара превратила окружающие виноградники в сияющее море зелени. Джованна стерла текший по лицу пот и попробовала глубоко вздохнуть. Желудок сводило от голода и зарождающейся в ней жизни. Воздух был так горяч, что, казалось, звенел. Как долго она могла еще терпеть? Джованна зажмурилась от приступа боли в животе. Сколько еще она продержится на лошади, если ее голова стала тяжелой, а чрево таким твердым.

Вскоре она въехала в каменную арку и очутилась во дворе. Цоканье копыт привело ее в чувство, и Джованна подняла голову. Мужчины в черных рясах появились из тени строения, стоявшего впереди. Джованна наконец попала в монастырь, и вид монахов заставил ее заплакать.

К ней протянулись руки. Джованна пыталась справиться со своей лошадью, но ее тело больше не подчинилось ей. Она хотела сказать монахам, что у нее нет сил, но не могла произнести ни слова. Что-то горячее и влажное текло по ее голым ногам под одеждой. О, Господи, ее ребенок выходит на свет! Она должна собрать остатки сил, но их уже не было. Рождение ребенка – самая тяжкая обязанность, которую женщина взяла на себя. Джованна потеряла сознание.

Она очнулась в холодной неприбранной комнате, Первое, что увидела Джованна, было распятие на стене около детской кроватки. Она с трудом перевела взгляд на маленькое оконце на другой стене комнаты. На темном небе мерцали звезды, и прохладный ветерок овевал лицо.

Джованна поморщилась. Голова была тяжелой, кожа горела – дурной знак для роженицы. А где ее ребенок? Она осмотрела комнату, та была пустой. Джованна легла на спину и закрыла глаза, ее живот был весь в огне.

– Помоги, Господи, – прошептала она, и горячие слезы потекли из глаз. – Пожалуйста! – Но у Джованны не было сил, чтобы выразить словами свою мольбу. Она забылась, молясь о ребенке, о Козимо и чтобы Создатель услышал ее.

Наутро ей стало еще хуже. Она больше не могла поднимать голову. Когда молодой священник вошел в комнату, неся ребенка, завернутого в одеяло, у нее не было сил взять свое дитя. Джованна плакала, а священник держал перед ней черноволосого ребенка.

– Это твой сын, – сказал он, улыбаясь. Но глаза его были печальными. Они оба были уверены, что горячка и потеря сил убьют ее. Многие женщины умирали от этой горячки.