Патриция Симпсон - В омуте блаженства

Джессика колебалась, не уверенная – оставаться ей или уйти. Уйти было бы проще всего, поскольку она не знала, что сказать, чтобы облегчить его боль. В такой момент она и сама не хотела бы слышать утешений. Все еще держа печенье, она приблизилась к Коулу, глядя на его поникшие плечи.

– Коул, извини.

Он не поднял головы. Джессика ощутила беспомощность. Что еще она может сказать? Вероятно, ей нужно остаться в стороне. А, может, он просто смертельно устал от надоевших ему людей и хочет побыть один.

Не находя слов, чтобы выразить сочувствие, Джессика положила руку ему на плечо в знак одобрения и поддержки. Она слышала, как он вздохнул, и осторожно провела рукой по его шее.

– Они глупцы, Коул, – проговорила она тихо. – Они ничего не понимают.

Наконец он взглянул на нее:

– Моя карьера окончена, Джесс, – Не может быть.

– Это будет чудом, если тренер согласится взять меня обратно, – вздохнул он. – Но я не верю в чудо.

– А я поверю, – ответила Джессика. – Я наконец поняла это. Ты должен поверить!

– Почему я должен?

– Потому что, потеряв веру, ты потеряешь надежду.

– Ты поешь совсем по-другому, чем прошлым вечером, – попытался он улыбнуться почти сердечно.

– Я много думала. – Джессика сняла с него руку и взяла печенье. – Попробуй, пожалуйста, печенье.

Он посмотрел на тарелку:

– Печенье на черной патоке?

– Оно самое.

– Ты смеешься?!

Джессика села на кровать, счастливая от того, что ему стало легче.

Он попробовал ее стряпню, а потом отправил в рот целое печенье.

– Это я люблю.

– Я знаю и тоже много помню.

– Ты знаешь, как давно я не ел ничего домашнего, Джесс? Лет десять. – Он поставил тарелку на ночной столик.

– Коул, извини за прошлую ночь. Я...

– О, забудь...

– Нет, выслушай. – Я беру назад свои слова.

Я была плохой. Я всегда хотела быть твоим другом, Коул. – Помня совет Козимо быть искренней, она глубоко вздохнула и бросилась в воду:

– Когда я еще была маленькой девочкой, я считала тебя самым сильным, самым симпатичным и добрым мальчиком, какого я знала.

Он перестал жевать и уставился на нее.

– Даже когда я училась в высшей школе, я думала, что ты намного лучше всех моих знакомых. Я хотела, чтобы ты взглянул на меня хоть раз. – Ее голос перешел на шепот, когда Коул поднялся во весь рост.

– Проклятье! – Его голос охрип от удивления. – Ты же никогда не разрешала мне.

– А ты никогда и не смотрел.

– Как я мог? – Он сжал челюсти, сдерживая приступ разочарования. – Кто я был? Бедный Николо Каванетти. Разве мог я смотреть на богатую мисс Джессику Ворд?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я был ничем, всего лишь полевым работником. Я видел, как вы живете. У меня никогда не было модной прически или дорогой одежды. Черт, я даже не умел говорить так, как вы!

– Но а не звала!

Она посмотрела на его широкую спину и впервые поняла, что не презрение к ней не позволило ему приблизиться.

– Потом ты заметил меня, – прошептала Джессика.

– Привыкнув быть лидером и различать тех, кто напоминал мне тебя – высокомерных, необычных и холодных, – я старался внушить им сменить холодность на обожание.

– И удавалось?

– Иногда. Но потом оказывалось, что холодность была не тем, чем казалась.

– Коул, я... – Джессика оборвала себя, ошеломленная его признаниями. Никогда, даже в самых смелых ее снах, она не могла предвидеть, что результаты ее искренности могут быть такими всеразъясняющими:

– И теперь я – бывший футболист, Джесс.

Совсем не то, что ты называла вызывающим успехом.

– Коул. – Джессика обняла его широкие плечи и прижалась щекой к спине, чего так хотела с того самого момента, когда приехала в Мосс-Клифф.

– О, Коул! – Она прижалась к нему крепче. – Ты мой друг, Коул, несмотря ни на что. Ты мой самый лучший друг, и всегда будешь им.

– Нет, Джесс! Я не хочу твоей чертовой жалости!

Джессика уронила руки, пораженная стыдом. Она совершила ошибку. Она поддалась своим чувствам, а он отверг ее. Совет Козимо не помог.

– Ты думаешь, я говорила тебе все это из жалости?

– А почему же еще?

– Может быть, потому что я забочусь о тебе!

– Послушай, Джесс, я хорошо понимаю, что ты имеешь в виду. Ты хочешь сказать что-нибудь, что улучшило бы мое настроение. Но не надо говорить о дружбе. Ты не хотела никакой дружбы вчера вечером. А что же теперь? С тех пор ничего не изменилось, за исключением того, что моя жизнь развалилась.

– Коул!

– Я не объект для милосердия, черт побери! Ты думаешь, печенье и добрые слова помогут здоровью моего отца? Вернут мою карьеру? – Он отвернулся. – Почему ты не уходишь, черт возьми!

– Хорошо, я уйду. А ты... ты эгоистичный идиот! – Она прошла к двери и открыла ее. Затем оглянулась:

– Думаешь, у одного тебя проблемы? Добро пожаловать в реальный мир, Николо!

Коул поморщился, когда дверь за ней закрылась. Реальный мир? Что Джессика знает о реальном мире? Она понятия не имеет, что значит для спортсмена горечь конца его карьеры. Что значит просидеть почти весь сезон на скамье и постоянно подвергаться позору от репортеров за то, чего он никогда не делал. Реальный мир. Он фыркнул от отвращения. Что она знает о жизни, если все, что она видела, это окуляр телескопа и спокойная работа в университете? Как бы она себя чувствовала, если бы пришлось уйти в отставку в тридцать пять лет, никогда больше не знать радости победы, никогда не слышать, как болельщики выкрикивают твое имя.

Коул взял одежду со спинки стула и прошел в ванную. Он пытался бороться с обмороками, но они становились все чаще. Тренер делает только то, что необходимо команде. Да, Коул оказался у подножия, лишившись своей карьеры и гордости. И будь он проклят, если он потянет за собой Джессику Ворд.

Он знал, что не должен был кричать на нее, но ее объятия чуть было не победили его гордости. Он почти поддался на ее слова, почти поверил, что она хочет его. И почему бы кому-то не пожалеть старика Николо Каванетти?

Коул не хотел жалости. Он хотел ее любви и уважения. Никто не любит проигравшего.

Коул шел за юношей по каменной винтовой лестнице, которая вела в спальню наверху башни. Он поднимался с трудом, его ноги устали от верховой езды за два дня и две ночи. Уже десять лет он не садился на лошадь, дни его сражений остались в прошлом. Хотя он ехал на спокойном мерине, но испытывал страдание и знал, что наутро его мускулы будут твердыми и болезненными. Прежде чем отправиться спать, он достал из своего мешка мазь. Но сначала он должен был осмотреть своего пациента.

Коул работал на винном заводе, когда его вызвал аббат и попросил совершить эту поездку. Уже несколько лет он жил в монастыре. Он приобрел основательные знания о растениях и врачевании. Его талант исцеления от ран и болезней был широко известен во всей округе. Обычно Коул не отъезжал более, чем на несколько миль от монастыря, чтобы позаботиться о больных, и скоро возвращался в свое спокойное уединение – к винограднику и лекарствам. Но это путешествие завело его далеко от Бенедиктинского братства в замок, находившийся в Альпах, стране гор, снегов и страшных ущелий. Коул никогда не видел крепости и не знал владельца, правившего там. Вероятно, владелец был герцогом, который заложил свои южные владения больше для собственного удовольствия.

Коул весь продрог, пока юноша стучал в тяжелую деревянную дверь на самом верху бесконечной каменной лестницы.

Дверь открыла старуха со следами печали на лице. Ее глаза были красными от слез.

– Ах, брат, слишком поздно!

– Слишком поздно?

– Миледи умерла! – воскликнула она, пряча лицо в фартук.

– Когда? – спросил Коул.

– Мгновение назад. Если бы вы приехали чуть раньше! Ох, мать Мария! Она умерла!

Коул прошел мимо камина, в котором теплился огонь. Он увидел женщину, лежавшую на огромной кровати из орехового дерева. Здесь не было рам для вышивания, сундуков для одежды, кучи изношенных тапочек и музыкальных инструментов. Очевидно, комната редко использовалась.

Коул поспешил к кровати и посмотрел на женщину. Она была средних лет, исхудалая и бледная, но все еще очень красивая. Ее голова была обмотана бинтами, изящные руки лежали на стеганом одеяле, прикрывавшем тело, как будто ее уже готовили хоронить. Коул приложил руку к ее лбу.

– Она еще теплая.

– Но она не дышит! Я присутствовала при последнем ее вздохе! Слышала предсмертный хрип.

Сердце Коула стучало, как барабан, но внешне он действовал спокойно и неторопливо. Он развязал мешок с лекарствами и положил его на кровать, достал кожаный мешочек с растертой болотной мятой, взяв щепотку, растер ее между пальцами и положил в нос женщины. Резкий запах не подействовал на нее.

– Что с ней случилось? – спросил он у старухи.

– Она упала с лошади и ударилась головой. С тех пор она не открывала глаза.

– Когда она упала?

– Две недели назад, добрый брат.

– Так давно?

– Да.

– И с тех пор она не ела и не пила?

– Нет! Я пыталась, но...

– Вполне вероятно, что она умерла от голода и жажды? – Голос Коула был жестким и хриплым. Он повернулся к своей пациентке, сожалея о неожиданной вспышке. Старуха сникла от его жестоких слов. Она и так была огорчена. И не было необходимости добавлять к ее горю еще и вину.

Ему оставалось только одно – лечение, которое он видел в Святой Земле, совершаемое арабскими врачами. Он должен попытаться вдохнуть в нее жизнь в буквальном смысле. Коул открыл рот женщины и прижал ее язык пальцем правой руки, запрокидывая назад ее голову. Таким образом он освобождал проход в горле. Потом он сделал вдох и наклонился над умершей.

Коул стал дуть в рот – осторожно, чтобы не причинить боли женщине. Она была маленькой и изящной, и вместимость ее легких была гораздо меньше, чем у него. Он вдувал в нее воздух несколько минут, боясь, что его усилия окажутся напрасными, и она не сможет дышать сама. Еще он боялся, что мог забыть что-то главное в лечении. На его лбу выступил пот от сильного напряжения, но он не останавливался, зная, что иначе придется смириться со смертью.