— Что я за это должен сделать? — спросил он.

— Ничего. Давай просто поговорим.

— Я думал, вы пошутили, — сказал он, шмыгнув носом. — Ну, издеваетесь...

— Дайте мне деньги, — быстро сказала бомжиха. — Он пропьет!

— Ты тоже пропьешь, — он коротко вперился в нее и тут же вернулся взглядом ко мне.

Мы с ним молча всматривались друг в друга. И тут я заметил, что глаз у него довольно внимательный. Слишком цепкий для спившегося человека.

Тем временем я переложил пачечку денежных знаков из правой руки в левую, и женщине пришлось описать полукруг в попытке дотянуться до них, но к тому моменту купюры оказались вновь в дальней от нее ладони — это напоминало манипуляции тореадора с быком.

— Давай поговорим, — согласился бомж и взял наконец деньги. — Спасибо.

— Кто ты по профессии?

— Да нет у меня никакой профессии. Восемь классов в детдоме закончил, и ладно.

— Ты знаком с Зевсом?

— Ну, естественно, — удивился он.

— Кого ты еще знаешь... из... того времени?

— Из того времени? — Он немного картавил.

— Из того мира, — уточнил я. Как ни странно, он меня понял.

— Аполлона знаю, — он принялся загибать пальцы, — вчера только с ним вино пили, с водой, разумеется, он неразбавленное не пьет. С Афродитой мы дружим, времени, правда, у меня маловато, нужно бутылки собирать, но иногда перезваниваемся. Психея нет-нет да заглянет. А с Мельпоменой мы поругались — говорит, мол, в таком непристойном виде больше ко мне не приходи, не пущу. Ну, что ж, говорю, не приду, раз ты такая нежная. А кто такие Парки с Мойрами, знаешь? — вдруг, хитро прищурившись, как Ленин в кинофильмах, спросил он.

— Богини судьбы, — сказал я. — Мойры — у древних греков, Парки — у римлян.

— Правильно! — обрадовался он. — Первый раз в жизни встречаю человека, который это знает!

— Та-ак!.. — констатировал я. — Ты любишь читать.

— Да. Только с глазами последнее время совсем плохо стало. И с памятью — Мнемозина осерчала на меня. А это твоя дочь? — он показал головой на Милену

Милена стояла, разинув рот.

— Почти, — сказал я, подумав.

— Вы с ней похожи, — заключил он.

Я уставился на Милену. Вот уж чего я не находил в ее лице, так это сходства со своей репой.

— Не снаружи — вы с ней внутри похожи, — прочитал он мою мысль.

Вот то-то и оно. Это и есть его глаз. «Внутри похожи» — так мог сформулировать только человек, в числе близких друзей которого значатся Психея с Аполлоном. Я с восхищением изучал его.

— А кем бы ты хотел стать? — спросил я.

— В смысле профессии?

— Ну, чем бы ты хотел заниматься?

— Не знаю... наверное... рассказывать людям разные истории.

— Да он такой рассказчик! — встряла женщина. — Как буханет хорошо, так у нас там цельная толпа собирается послушать его, такие сказки заливает, никакого тебе телевизора не надо! И как он рыбу ловил на траулерах во Владивостоке, и как в Афгане воевал, и как золото в тайге искал и у него там был прирученный волк... Его у нас все так и называют — Валера-рассказчик.

— Тебе есть где ночевать? — спросил я.

— Да, — ответил Валера-рассказчик. — Мы за городом живем, в «шанхайчике», может, знаешь.

— Знаю ли «Шанхай»? Я там родился и вырос.

— Да ну?! Не врешь?

— Представь себе. Слушай, вот здесь мой телефон, — я протянул ему визитку. — Позвони мне. Чем смогу — помогу.

— Спасибо.

Приблизился было другой оборванец, но, увидев, что «рабочая точка» занята, похромал дальше.

— Вон Моня-Рупь-Двадцать пошел, — сообщила напарница Валере.

— Ну, и Зевс с ним, — сказал Валера, не отрывая взгляда от меня.

* * *

— Нет, скажи сейчас! — настаивала Милена.

— Праздник же...

— Ну, так пусть у нас в новом году не останется недоговоренностей!

— Милена!.. — укоризненно сказал я.

Мы стояли с Миленой на балконе — она в платье, я в костюме с галстуком — и не чувствовали холода. В бокалы с шампанским, которые мы держали в руках, иногда залетали снежинки.

— Ты со мной... потому, что решил мне помочь?.. Из жалости?.. Дверь на балкон распахнулась.

— Сейчас куранты будут бить! — сообщил оператор Лабеев.

— Вы здесь Новый год собираетесь встречать? На балконе? — полюбопытствовал оператор Махнеев.

— Мы сейчас, — бросил я и захлопнул балконную дверь у них перед носом. Через стекло видно было, как они вернулись за празднично сервированный стол к остальной компании. — Ну, что я такого сказал — что через двадцать лет ты будешь молодой женщиной в расцвете, а я — пенсионером!..

— Ты говоришь слово в слово, как моя маменька. ,-

— Разве это неправда?

— То есть ты хочешь сказать, что нам в любом случае — в смысле личной жизни — не по дороге?

— Слушай, я так понимаю — ты хочешь сейчас очередной скандальчик закатить! Слово в слово, как твоя маменька.

— А я-то, дура, думала... — проговорила Милена.

— Что думала?

— Ничего! — грубо отрезала она. Тут же произошла обычная для Милены быстрая смена настроения, и она добавила задумчиво: — Значит, ты считаешь — нам лучше сразу расстаться, не тянуть?

— Я этого не сказал! Не надо мне приписывать то, чего я не говорил!

И тут начали бить куранты. И мы с Миленой, переменчиво освещенной вдруг расцветшим фейерверком, чокнулись бокалами.

* * *

И с Фимой — кофейными чашечками, в которых теперь была налита водка.

* * *

Программу первого курса актерского факультета подмастерье Милена (слово «подмастерье» применительно к девушке может показаться кому-то намекающе-шаловливым и даже скабрезным из-за путаницы прямого и кривого смыслов, ну, да что поделаешь, если у кого на уме камасутра) прошла месяца за полтора, второго — за три недели, дальше дело пошло еще быстрее.

Собственно, такому алмазу, как Милена, нужна была только огранка — отработка некоторых практических навыков, шлифовка техники. Основное она знала и умела от природы, интуитивно.

В выпускном спектакле (я выбрал «Короля Лира»), состоявшемся в моей квартире, она сыграла не только всех дочерей Лира, но и графа Кента, Глостера, шута и даже старика-арендатора. Смены декораций не было ввиду их отсутствия, действие шекспировской пьесы перемещалось из комнаты в кухню, из прихожей в ванную, где я был и единственным зрителем, и режиссером, и госэкзаменационной комиссией, и одновременно подыгрывал Милене за всех остальных персонажей.

Какой трогательной получилась у Милены принцесса Корделия: чистая, скромная, добросердечная, всего лишенная и безвинно страдающая — оттого, что ее сбрендивший отец не поверил в ее неброскую, непышнословную любовь к нему, не оценил, не понял; какие истые слезы горячей благодарности засверкали в ее несравненных лучезарных очах, когда я в роли Короля Французского вскричал (с пылом, перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник): «Прекрасная, ты в нищете богата!..»

И как тонко, со знанием дела, от души Милена разоблачила «демона с сердцем мраморным» — эгоистичную двоедушную притворщицу Гонерилью («Отец! Люблю вас больше, чем словами скажешь; Превыше зренья, воздуха, свободы, Всего, что ценно, редкостно, прекрасно!..» — перевод тот же).

Больше мне учить Милену было нечему, это уже она скорей могла научить меня, как играть.

Почему при таких способностях она занималась в школе на «тройки» — этот вопрос я оставляю на совести отечественной педагогики, для которой Песталоцци, Ушинский и Януш Корчак ушли в историю и назад не вернулись.

И вот я решился отправить Милену в самостоятельное плавание. Хотя осознавал, что вероятнее всего это означает конец нашим отношениям.

* * *

— Может, все-таки ты поговоришь с Дорой Филатовой обо мне, ну, порекомендуешь меня?.. Ну, пожалуйста!

— Не-а, — сказал я. — Это скорее навредит.

— Почему?

— Дора может плохо подумать о тебе. С какой стати взрослый мужчина проталкивает в кино молоденькую девушку? Она же не дура. Она Дора, а не дура.

В окрестностях Милены

— Она все равно нас видела вместе и не раз. Представляю, что она обо мне подумала... — вздохнула Милена.

— Вряд ли она тебя запомнила.

— Так многих она с тобой видела? — парировала Милена.

— Не язви.

Здание это когда-то было дворянским собранием, а теперь находилось внутри ограды киностудии, состояло на балансе и называлось репетиционным залом. Особенностью этой пародии на архитектуру Древней Греции было обилие низкорослых пузатеньких колонн как снаружи, у входа, так и в фойе, и за одной из них мы с Миленой стояли.

— Не возьмет она меня, — заныла Милена. — Если ты не попросишь...

— Ты уверена, что все в кино делается только по блату?

— Конечно. Ты наивный, как маленький ребенок. Все это знают.

— Ты — посланец с Божьим даром, — серьезно сказал я. — Тебя послал Зевс. Иногда его называют другими именами, но это не важно. И этот дар ты должна, ты обязана отдать людям. Иначе покой тебе не светит, будешь маяться всю жизнь. — Покончив с небесностью, я, чтобы стало понятней, добавил по-простому: — Ты гениальна, дура, как ты до сих пор этого не поняла?! — И чтобы еще доходчивей было, легонько наподдал Милене коленкой под зад, вытолкнув ее из-за колонны в сторону дверей, у которых толпились девушки. — Ты все можешь, Милена, миленькая!

— Как ты сказал — «миленькая»?.. — она остановилась и ошалело повернулась ко мне.

* * *

В зале все оставалось в соответствии с временами первого бала Наташи Ростовой — частокол колонн, а по периметру под потолком — внутренний прогулочный балкон, половину которого уборщица Зоя Ивановна, поразительно похожая на Маргарет Тетчер, уже вымыла, когда я на нем появился.

— Вытирайте ноги! — сказала она сердито, приостанавливая возвратно-поступательные движения своей швабры.