Никола Седнев

В окрестностях Милены

Роман. Журнальный вариант. 2006 г.

Все события, персонажи и фамилии в этом произведении являются вымышленными.

Любое сходство с реальными лицами и фактами следует считать случайностью.

Я уже миновал подъезд, возле которого жался толстенький коротышка с очень похожей на него таксой на поводке, когда услышал сзади неуверенное:

— Виталий Константинович?

Очки-телескопы, круглое лицо.

— Вы меня не узнаете?

Я раздумчиво потер ладонью свой подбородок с многодневной щетиной.

— Что-то припоминаю, — вяло соврал.

— Ой, я же… подождите. Сейчас!..

Я обнаружил, что держу в руке поводок, а толстяк улетучился. Такса печально и преданно взирала на меня, и я ей сказал:

— Вот такая жизнь.

— Ав, — тоненько и деликатно ответила такса, после чего принялась обнюхивать мою авоську с двумя бутылками водки.

— Понятно, — сказал я, — не дурак.

Наконец запыхавшийся толстяк вынырнул из подъезда.

— Вот! — воскликнул он и протянул мне фотографию. — Меня зовут Фима! А это вы забыли забрать, ну, фотку! Вот я хранил. Вы все не появляетесь и не появляетесь...

Я стоял на улице пустынного, от ранних холодов будто вымершего города, ветер гнал по мостовой вместе с жухлыми листьями обрывки газет, пластиковые стаканчики, одно из окон «хрущевки» напротив было распахнуто и периодически хлопало рамой на сквозняке, где-то в давно нестираных облаках сдержанно гудел самолет, а передо мной был снимок, который я видел впервые, и на нем рядом со мной в объектив смотрела Милена.

* * *

Более положительных персонажей, чем Ирина Владимировна и ее родители, я не встречал.

Они были избыточно честны, потрясающе совестливы, на редкость религиозны, до неприличия порядочны и оттого умопомрачительно неправдоподобны.

Любимой фразой Иры было: «Мы живем с тобой во грехе, Виталий...» Другая сказала бы просто — хочу замуж.

Подъехать близко к парадному длиннющей многоэтажки, из-за изгиба именуемой в народе «клюшкой», где жила Ира, не удалось — там все было разрыто, перманентный ремонт теплотрассы, и я припарковал свою «девятку» у начала рва с обнаженной трубой.

Ира открыла мне дверь квартиры и тут же обрадовалась:

— Ой!.. Здравствуйте!

— Когда ты уже отвыкнешь говорить мне «вы»? — спросил я, входя. — Предки дома?

— Ой, ну почему «предки»? Родители... — мягко усовестила она меня. — Они в церкви.

— Когда придут?

— Минут сорок у нас точно есть, — сказала она, взглянув на часы, затем потупилась и покраснела. Я обнял ее. — Ой, подождите, — высвободилась она, — я шторы закрою...

При свете Ирина Владимировна не могла — стеснялась своей некоторой склонности к полноте.

— Опять на «вы», — констатировал я.

— Ой, извините... извини…

После штор она выпутывалась из моих рук еще несколько раз.

— Ой, подожди, я его унесу... — Имелся в виду кот. — Ой, подожди, — высвободилась она после кота, — а то мы не заметим времени... — И она завела будильник на сорок минут вперед. — Я сама, отвернитесь... отвернись, пожалуйста! — выскользнула она, надо полагать, в последний раз. Я отвернулся. И сказал, пока она раздевалась:

— Ира, Ира, тебе двадцать девять лет, а ты до сих пор стесняешься даже кота...

— Ой, ты что — он же будет смотреть на нас!.. — сказала она за моей спиной. — Мне же стыдно! А тебе не стыдно?..

— А ведь ты сейчас грех со мной совершишь, — честно предупредил я. Сзади вместе с шорохом одежды послышался вздох, и она совершено серьезно ответила:

— Когда буду в церкви, я замолю этот грех. Ты что думаешь — я ведь каждый раз после тебя замаливала...

— Очень удобная штука религия, — сказал я. — Согрешил, потом поставил свечку, покаялся, можно дальше грешить...

— Ой, ну, зачем ты так?.. Ой, не смотри на меня!..

И мы очутились в постели... Пока не зазвонил будильник. Она начала спешно одеваться, поторапливая меня:

— Скорее! Сейчас родители придут!

— Слушай, мы же с тобой взрослые люди...

— Ой, не смотри на меня! Ты что — они не поймут! Вот если бы мы были расписаны... — тут она озарилась теплой улыбкой предвкушения — я видел ее лицо в зеркале. — Но не просто — в загсе, а обвенчались в церкви...

— А обманывать папеньку с маменькой не грех?

— Грех, — вздохнула она.

— Все следы преступления уничтожили? — спросил я, когда она заново застелила кровать. — Вон складочка осталась.

Ира засмеялась. Правда, перед этим порывисто повернулась в сторону постели...

Многие знакомые Иры вертели за ее спиной пальцем у виска, но я так не считал. Пожалуй, я бы еще согласился с определением «не от мира сего». У нее никогда не водилось ни одной задней мысли, была она на редкость добрым, простодушным человеком, представляя собой разительный контраст тем дамам, с которыми мне приходилось сталкиваться по долгу службы. Поэтому, очевидно, мы и сошлись — несмотря на мои систематические подшучивания над Ирой, мне с ней все же было намного лучше, спокойней, чем с любой другой, пусть куда более привлекательной внешне. Одного не хватало в моем отношении к Ирине — любви. Ну, так и к другим женщинам любви во мне тоже давненько не наблюдалось.

— Я красная? — спросила она, прижав ладони к пылающим щекам.

— Как помидор.

— Идем, я провожу тебя. Остыну немножко на воздухе. А то мама спросит: «Чего это ты вся горишь, а-а?..»

По дороге к машине я думал о том, какая жена оптимальнее — умная сволочь или добрая дура? Пришел к глубокомысленному выводу, что лучше добрая умница. Вот только где найти такую?

* * *

— Значит, у вас с этой Ирой было что-то вроде романа... но без любви? — спросил фотограф Фима.

Мы сидели на стволе поваленного дерева в его дворе между ротой гаражей с одной стороны и шеренгой баков для мусора с другой.

— Романа без любви не бывает. Скорее ее можно было назвать «любовница». Хотя словечко какое-то гнусненькое. Но и «любимая» не скажешь...

— Ав, — понимающе сказала такса. И зевнула.

* * *

Это — вход в нашу киностудию. На фасаде огромная эмблема, или, как сейчас модно говорить, логотип — парусник. Иногда его называют бригантиной, хотя я подозреваю, что скорее это стилизованный барк. Но барк звучит не так красиво, как бригантина. Взять кого-то за барки...

Возле входа меня поймала (правда, за барки не брала) девица с километровыми ногами. Знаете, что такое супер-мини-юбка? Это веревка, обвернутая вокруг пояса, так вот, на ней было что-то наподобие.

— Здравствуйте. А вы режиссер?

— Здравствуйте. Я режиссер.

— Ну, в общем, я не против посниматься в кино.

— Охотно верю.

— Я модель.

— Понятно.

Поскольку она была выше меня головы на две, я тотчас мысленно прозвал ее «моделька-жирафулька».

— А какую роль вы можете мне предложить?

— А с чего вы взяли, что я собираюсь вам что-либо предлагать?

— А вы что — ничего не предложите?

— А зачем?

— Но вы же режиссер.

— Из этого вовсе не вытекает, что я должен вам что-либо предлагать.

— Так как мы с вами договоримся? — после недоуменной паузы осведомилась моделька-жирафулька.

— А я разве соглашался с вами договариваться?

— Так вы ничего не предложите?

— А вы разве о чем-то просите?

— А я что — должна просить?!

* * *

С тортом в руках я звонил в квартиру Иры.

— Они недавно ушли, — сказала соседка, выглянувшая из двери напротив.

— Куда?

— В церковь, куда же еще, — ответила она.

Отворив дверцу своей «Лады», я пристроил коробку с тортом на заднее сиденье, чертыхнулся, сел за руль, опустил боковое стекло и тут услышал истошный женский вопль:

— Ты же царапаешь сухой тряпкой эти... плафоны! Тебе лень тряпку один раз как следует опустить в ведро?!

Нижнюю часть окна на первом этаже закрывала занавеска, а через форточку видно было верхушку стремянки и девичьи руки с тряпкой, протирающие рожки люстры.

— Но теперь же она чересчур мокрая, прямо капает с тряпки на паркет! Ты что — назло? Тебе лень тряпку как следует выкрутить?! Как ты смотришь на мать?

— Как я смотрю?

— Ты меня разорвать готова! Разве так смотрят на мать?! Ах ты сволочь, ах ты мерзавка!

— Я все делаю не так! — закричала в отчаяньи девушка, в ее голосе слышались слезы. — Не так стою, не так смотрю, не так говорю!.. У тебя все всё делают не так, ты одна всё делаешь так, как нужно!..

— Ты еще матери замечания смеешь делать! Ты моей смерти хочешь?! Гадина!

— За что?.. За что?.. — голос девушки перешел в рыдания.

— Ой!.. — раздался тот же женский голос, но теперь с насмешливыми нотками. — Только не надо мне вот этот вот театр устраивать! Кто же поверит твоим крокодиловым слезам! Лицемерка чертова! Довела мать, а теперь разыгрываешь обиженную?! Будешь так себя вести, клянусь, вот так вот возьму топор и вот так вот промеж глаз тебе... Честное слово! Доведешь меня!

Из парадного выбежала, не разбирая дороги, девушка в том возрасте, когда формы уже начинают округляться и, соответственно, нарастает грация, но еще сохраняются некоторая угловатость в движениях, мальчишеские элементы в походке, и чуть не врезалась в дверцу моей машины. На ней было светло-сиреневое платье с каким-то темным хаотичным рисунком, с плеча свисала на ремешке спортивная сумка.

Отняв руки от своего мокрого лица, она сказала:

— А я вас знаю, — и, слабо улыбнувшись, принялась вытирать слезы тыльной стороной ладони. — Я вас по телевизору видела. Вас зовут Виталий... забыла...

— Виталий Константинович, — отрекомендовался я.

— Ага, — сказала она и громко шмыгнула носом. — Вы к тете Ире из четвертого парадного ходите.