- Уколы? Бр-р-р. Это такая гадость, - улыбка не сходила с моих губ. В тот момент окружающие отошли на второй план, словно их никогда не существовало. Я видела только испуганные, полные боли и ужаса глаза малыша, которые сейчас казались черными от непрекращающихся слез. Мне было все равно, кто его отец и через какие круги ада он успел протащить меня за последнее время. Когда страдает ребенок, такие вещи перестают иметь значения. Данил захлебнулся судорожным всхлипом, и его взгляд стал более осмысленным. Я осторожно, стараясь не напугать, протянула руку и накрыла его ладошку, показавшуюся мне обжигающе холодной.

- Говорят, уколы выдерживают только храбрые и отважные, - я не знала, откуда у меня взялись эти слова реверсивного утешения, я вообще в тот момент не понимала, что именно говорю. Эти слова произносились естественно и напоминали собой размеренное дыхание. – Джеймс Бонд. Оптимус Прайм. Тони Старк. Понятия не имею, как они это делают… это же так страшно!

Что-то дрогнуло в глазах маленького Лаврова при моих словах, но самым главным было то, что из них ушла боль. На короткий миг, вытесненная любопытством и напряженной работой мысли, но ушла. Шаткий пока еще мостик интереса и доверия дрожал над пропастью под порывами ветра, но это не имело значения – связь установилась. Осталось только ее закрепить.

- Я не знаю Джеймса Бонда. А у тебя папин пиджак!

- Да, я взяла поносить, пока он не видит. Нравится?

- Ты смешная! - сердце пропустило глухой удар облегчения от подобия улыбки на припухших губах ребенка. Я сморщила нос и закатила глаза, слегка сжав свою ладонь, когда его улыбка стала шире. – Я тебя знаю. Ты стрелять боишься. Ты трусишка!

- Да, а еще я боюсь уколов. Как и ты. А про Джеймса Бонда я тебе расскажу. Это агент разведки.

- Как МИ-6, да?

- Именно. Он умеет стрелять, быстро бегать, не бояться уколов, крутить сальто и кататься на очень классных машинках.

Данил попытался подняться, но я придержала его второй рукой, понимая, что резкое движение причинит боль.

- А на каких машинах?

- Ну, «Астин Мартин» там. «Феррари».

- Круто!

- Я тоже так хочу, – пожала плечами, добавив в улыбку оттенок грусти. – Но у меня никогда так не получится. Я не умею стрелять и боюсь уколов, поэтому мне никогда не пройти проверку на второго Бонда или Тони Старка. К тому же девчонки все трусливые.

- А у меня тоже не получится? – В голосе ребенка прозвучали нотки надежды. Я поймала взгляд доктора, обдумывая ситуацию. Как обычно, решения приходили молниеносно в самых критических ситуациях. Слезы ребенка. Агония сердца. Удар на поражение. Менялись исключительно ситуации.

- Не знаю, Данил, - я сбросила пиджак на спинку стула и согнула руку, изучая едва заметную под кожей сеточку сосудов. – А знаешь что? Давай сделаем по уколу вместе и посмотрим, кто из нас выносливее. Кто не будет плакать и кричать, тот победил. Разведка сейчас следит за нами сверху и наверняка не может решить, кого примет в свои ряды.

- Но ты же плакать будешь! – в темных глазах ребенка зажглись огоньки детского хвастливого превосходства, такие забавные и знакомые одновременно. Я отпустила его ладонь и развела руками.

- Ну, я же девчонка. Мы всегда плачем по поводу и без. Но я тоже хочу быть сильной, как железный человек! И я сейчас сделаю укол, и меня сразу заберут в разведку! – я незаметно кивнула доктору. – Эй, что у вас там есть, тащите самый большой шприц!

Доктор кивнул медсестре, которая выглядела потерянной. Только этого мне не хватало.

- Афобазол. То же, что и моему храброму другу! – от успокоительного мне точно не будет хуже. Это сейчас я на подъеме готова была спасти по сути чужих мне людей от боли и страха. Не пройдет и пары часов, когда приоритеты сместятся, сознание вспомнит, в какую агонию его загнали недавние события, и вот тогда начнется полный и безоговорочный крах. Я не хотела думать о том, как меня будет бросать из стороны в сторону, стоит только остаться наедине с собой. Вряд ли я смогу заснуть даже под самым убойным снотворным. Если инъекция седативного препарата позволит хоть немного поспать, это позволит организму восстановить силы. Не надо было быть доктором наук, чтобы понять: я находилась в упадке, в критической точке нервного истощения. Физического, наверное, тоже, но пока это ни в чем не выражалось. Я по инерции передвигала ноги и даже не испытывала головокружения, сохранила способность ясно соображать и даже реагировать в критических ситуациях… и все. Скоро удары судьбы отнимут у меня даже это.

- Одновременно, Данил? И пусть они выберут сильнейшего. – Я прогнала прочь из памяти ту роковую ночь, когда меня едва не убили таким вот с виду безобидным уколом, и ободряюще улыбнулась юному другу. Кровь продолжала течь из раны, пропитывая светлую ткань джемпера и белоснежное постельное белье, а осколки при каждом вдохе и выдохе приходили в движение, наверняка вызывая новый прилив боли. Он не плакал и не бился в истерике только потому, что сейчас я держала его анестезией своего ментального объятия, баюкала успокаивающим голосом и говорила несусветные вещи без фальши.

- Ой! – вскрикнула я и непроизвольно, когда игла впилась в мою вену, отвлеклась, наблюдая за тем, как доктор уверенно ввел препарат Данилу, – желание стать достойным киногероем сейчас вытеснило боль и страх. Глаза ребенка на миг наполнились было слезами, но я улыбнулась еще шире, одобрительно кивая. Через несколько секунд все было закончено.

- Ты победил, - я изобразила на лице печаль. – Я сейчас убегу плакать, меня туда не возьмут!

Доктор протестующее зашикал, когда Данил попытался встать и потянулся ко мне дрожащей ладошкой.

- Не плачь! Хочешь, я с ними поговорю? Они же могут взять двоих? Ты не трусишка!

Я прижала ватный диск к месту укола. От его слов я реально могла разрыдаться прямо здесь, из последних сил старалась не признаваться сама себе, насколько обычные, но такие теплые и искренние детские слова меня сейчас растрогали. Я даже не вздрогнула, когда поняла, что Дима остановился за моей спиной и набросил на мои напряженные плечи пиджак. Я ведь на время совсем забыла о его присутствии. Доктор промокнул платком вспотевший лоб и распорядился начинать осмотр. Я продолжала держать взгляд Данила - два темных уголька, которые медленно затягивала пелена действующего наркоза. Голос Димы долетал до меня как сквозь вату.

- Как ты так умудрился, герой? Как можно было упасть прямо на журнальный стол? Ты мог пораниться гораздо сильнее! – основное опасение так и осталось невысказанным, пугать ребенка было недопустимо. На несколько сантиметров в сторону, вверх или вниз… или влево… Я непроизвольно обхватила себя руками, осознав, что малыш прошел буквально в двух шагах от смерти.

В словах Лаврова не было упрека и возмущения. Только нежность, та самая, которой никогда не узнаю я. Мне принадлежала только его тьма, в полном объеме и без остатка, ее удушающие петли уже смыкались на моем теле, затягивались сложными узлами и поражали своей глянцевой чернотой на фоне яркого ослепляющего света. Его нежность и свет никогда не будут принадлежать мне. Что ж, видимо, я в них не нуждалась никогда, раз мне их не предлагали – лишь показывали издалека их манящую сторону в тех случаях, когда я подходила очень близко к черте безумия.

- Тебя не было дома! Беллатриса запретила мне звонить, я просто хотел поговорить, пока она спит!..

Черная петля перетянула трепыхающуюся сердечную мышцу безжалостным захлестом. Я осторожно поднялась, придерживая пиджак на груди – мне не было холодно, я и сама не понимала, почему держусь за этот предмет одежды, как утопающий за соломинку. Может, именно потому, что он сохранил едва уловимый аромат своего владельца. Колени дрогнули от усталости, которую я просто не замечала ранее, платье показалось неудобным. Даже тяжесть ожерелья сейчас давила на плечи, вызывая непреодолимое желание сорвать его прочь. Я этого не сделала. Мое состояние сейчас можно было охарактеризовать одним-единственным словом - опустошенность. Я оставила отца и сына наедине, прикрыла дверь палаты и уже в коридоре поспешно оперлась на руку, не в состоянии побороть головокружение.

Со мной происходило что-то странное. Сгустки черной материи рвали сознание изнутри, пытаясь найти выход. Им нужен был некий катализатор, толчок, напутствие, мотивация, но я не понимала, что именно происходит и во что это выльется. Опустилась на уютный диван, поборов желание подтянуть ноги к груди, как в детстве, и забыться, уткнувшись головой в колени. Здесь, на этаже люкс-отделения, не ощущался специфический запах больницы. Мои ноздри затрепетали от аромата кофе, но автомат показался настолько далеким, что одна мысль о том, что мне придется преодолеть пару метров и оплатить свой напиток, сейчас вызвала стон бессилия. Пальцы подрагивали, а я сама не понимала, почему просто сижу, глядя в потолок, и ничего не делаю – не вызываю Бориса с требованием отвезти меня домой, не пытаюсь выяснить, что происходит с Данилом, и не собираюсь переосмысливать произошедшее всего лишь… чуть больше часа назад. Успокоительное растворялось в крови, вызывая сонливость и привычную апатию, прогоняя метания черных теней, которые так и не нашли выхода.

Они не уснули, встрепенулись с прежней силой, стоило Лаврову появиться в зале ожидания. Я подняла глаза, ощутив себя зверьком в западне. Без тревоги, страха и неприятия, наоборот, с какой-то леденящей кровь покорностью своей судьбе. Наблюдала, как он приближается, пыталась сконцентрироваться на его уставших глазах, глубоких морщинах, прорезавших лоб. Наверное, моя сущность упорно искала в нем что-то человеческое, отголосок прежнего тепла – и не находила. Его глаза - черные, как та самая тьма, которая сжигала его на протяжении всего этого времени - прошлись по моему лицу двумя сканирующими лазерными лучами. Я не успела отшатнуться или приготовиться к тому, что последовало дальше. Сильные теплые ладони накрыли мои обнаженные плечи, сбрасывая пиджак прочь, губы завладели моими, не позволив сделать глубокий вздох. Твердые, горячие. Не знающие пощады, жаждущие слиться как можно теснее до болезненного продавливания – я не была готова к такому отчаянному поцелую без капли ласки, он вообще казался сейчас неуместным и лишенным логики. Весь страх этого мужчины, его отчаяние, боль и переживание, даже неуместная страсть вне времени и обстоятельств сейчас вылились в этот акт грубой ласки, стремясь отдать часть своей агонии мне, той единственной, которая могла разделить и принять ее без остатка, не требуя взамен ничего. В моей отдаче не было сейчас усталой и обреченной покорности – я просто тянулась всей женской ипостасью навстречу тому, кто сейчас безмолвно умолял удержать его на краю обрыва и не отпускать. Черные стрелы, натянувшие тетиву, сейчас ослабли от этого всепоглощающего цунами под неумолимым вторжением его языка. Забытая вибрация зародилась на этот раз в сердце и сознании, а не между ног, как это было ранее. Я пила его страсть, его бескрайнюю вселенную всеобъемлющего, древнего, как мир, чувства, умом понимая, что совсем скоро я буду жалеть о такой своей отдаче. Сейчас мне было все равно. Горячий язык разомкнул мои губы, поцелуй растворил слабые попытки запротестовать, упереться ладонями в его грудь и оттолкнуть. Пульсирующий кончик прошелся по моим деснам, задев ряд зубов, я проглотила хриплый рык то ли возбуждения, то ли отчаяния. Слишком ошеломленная, чтобы ответить, закрыла глаза, позволяя ему терзать мои губы, разгонять по телу пульсирующую магму пока еще не идентифицированного, но запретно-приятного ощущения. По кайме губ словно бегали ласковые и пробуждающие вожделение искры пламени, будь их чуть больше, они бы смогли растворить тяжелые воспоминания и залатать бездну потерянных дней.