— Слышал, ты была в подземелье, у браконьера? — обратился ко мне отец, поглаживая свою тунику.

В последнее время он пристрастился, как священник, носить длинные одежды с богатой вышивкой в верхней части. К этому я еще должна привыкнуть. — Благочестивый Фулко встретил тебя перед центральной башней, не так ли?

— Я раздавала подаяния. Мама в это время делала то же самое, — сказала я в ответ. — Я буду молиться о его душе. Наверное, он сильно голодал, раз отправился браконьерствовать.

Отец пробурчал нечто вроде «сброд» и «мелкий воришка», наполняя при этом чашу до самых краев.

— Даже голод не оправдывает браконьерства. — Патер Арнольд вновь принялся за свои нравоучения. Нос его покраснел. — Еще святой Элегиус от Ноя сказал, что Бог Вседержитель хотел создать всех людей богатыми. Но хотел, чтобы на этом свете были и бедные. И бедные должны со скромностью и смирением распоряжаться тем, что дают им богатые. Все же другое, как вам известно, называется воровством, моя дорогая. — Двумя пальцами он подцепил и направил крошку хлеба в рот, приподняв при этом брови. — Сколько же можно предупреждать вас, что не подобает подвергать критике существующий порядок всесильных.

— Я вовсе не критикую…

— Вы пытаетесь говорить о таких делах, о которых женщине лучше молчать. Порядок, установленный самим Господом Богом, совершенен. Кто не работает, тот и не должен есть, учит апостол Павел. А тот, кто возражает, должен быть наказан. — Патер вытянулся в струнку. — Сегодня вечером вы должны молиться с большой прилежностью и серьезностью, фройляйн Элеонора. Не достаточно сказать лишь: «Бог смотрит на меня, он свидетель моих греховных слов и…»

— Ну ладно, успокойтесь, патер, — стал увещевать отец моего духовника. — Она лишний раз подтвердила свое стремление быть милосердной и сострадать другим. Порой вы слишком строги к моей дочери. А браконьер понесет заслуженное наказание, будьте спокойны. Сначала мы сделаем из него отбивную, а потом…

— Ты хоть знаешь, что он нормандец? — прервала я его, довольная, что наставления патера оказались не слишком продолжительными, между тем осматривая все, что было на столе, в поисках еще какого-нибудь лакомого кусочка. Может, съесть немного каши или кусок паштета?

— Нормандец? — отец наклонил голову вперед. — Откуда ты это знаешь?

— Я говорила с ним.

— Ты с ним говорила? В темнице? Что он сказал?

В голосе отца прозвучали жесткие нотки.

— Ничего особенного. Всего лишь одно предложение, и так, как это всегда говорила мама.

— Что он сказал? Что?

— Он сказал: «Deus vos bensigna». Больше ничего.

Еще назвал меня dame chiere — дорогая дама. Чепуха какая-то! Никакая я не дама. Dame chiere… Этого отцу знать не следовало. В задумчивости я разламывала краюху хлеба. Как от пленника дурно пахло, и его волосы, которые просто кишели вшами! Передо мной стоял горшок, полный кусков отварного мяса. Я вдохнула запах шалфея, который сама сушила в начале лета, и всех других трав — хмм, пахло соблазнительно… Я вонзила нож в розовую мякоть мяса, чтобы положить его на ломоть хлеба, когда отец заговорил вновь:

— Наслаждайся вкусом мяса, дитя мое. Еда, как всегда, замечательна.

Я подняла глаза. Прищурившись, отец наблюдал за мной, улыбался и, неожиданно встретившись со мной взглядом, аккуратно сложил руки на груди. Мною овладело неприятное чувство — я слишком хорошо знала своего отца, чтобы не догадаться о том, что он втайне что-то замышляет…

— Элеонора, я хотел бы подарить тебе кое-что!

Если бы я только знала…

— То, что мой заключенный нормандец, открывает для нас совершенно новые возможности. Совершенно новые… — Несколько секунд он рассматривал свои ногти. — Да, абсолютно новые возможности. Я подумал о том, что мужчину вряд ли следует лишать жизни — вместо этого я подарю его тебе. Он должен стать твоим слугой, и ты будешь распоряжаться им, как тебе заблагорассудится. — Полный ожидания, отец смотрел на меня своими маленькими птичьими глазками. — Ну как?

Кусок мяса так и повис над столом. Я смотрела на него, не шевелясь. Верно ли я расслышала — он хотел подарить мне этого грязного, перепачканного кровью великана? Полуживого дикаря, который, кроме того, даже не владел нашим языком? Сейчас я едва могла поверить в то, что он был нормандцем. Я вновь представила его, дурно пахнущего, огромного, вызывающего страх, как лесное чудище, возможно, обладающего сказочными силами, или как тролля, случайно оказавшегося среди людей, — я ощущала вонь в камере, видела крыс, его глаза, тревожно блестевшие в свете факела…

— Ну, ты не рада? Уже утром он покинет подземелье, чтобы прислуживать тебе. Я тут подумал об одной договоренности…

Итак, предчувствия не обманули меня. Отец никогда ничего не дарил без ответной услуги. Но это было его сущностью, и по ней можно было судить о нем как человеке. Почему он ни разу не смог подарить то, что нравилось и мне? Непроизвольно наморщив лоб, я бросила кусок мяса в горшок. Аппетит пропал.

— Я не хочу его. И боюсь.

Отец покровительственно засмеялся, поднял бокал и выпил за мое здоровье.

— Он тебе ничего не сделает, уж об этом я позабочусь. Я пригвозжу его к воротам замка, если он…

— Я не хочу его!

— Вы не можете доверить свою дочь этому человеку, безбожному преступнику! Господин Альберт, опомнитесь! — Ко мне на помощь неожиданно пришел мой духовник, который навис над столом, от ужаса буквально вытаращив свои светлые глаза. — Обдумайте все еще раз, вы…

— Не говорите несуразицу, патер, речь всего лишь о слуге.

— Отец, он мне не нужен!

— Он будет твоим личным конюхом! — не сдержавшись, прогремел отец. За столом воцарилась тишина. Проснулся даже дядя Рихард и в замешательстве смотрел по сторонам. — Он сможет сопровождать тебя при выездах верхом. С таким эскортом ты будешь в полной безопасности. — Отец протянул обе руки над столом и схватил меня. — Разузнаешь, кто он и откуда родом.

— Моим конюхом? — Я наклонилась вперед. — Отец, этот человек почти мертв! Неужели ты всерьез хочешь, чтобы я имела дело с этим обветшавшим существом?

— Его отчистят, моя дорогая, пусть тебя это не заботит. Под грязью скрыт статный парень, если он только…

— Он едва держится на ногах!

— Нафтали постарается, чтобы он мог стоять.

Патер Арнольдус вновь поднялся со своей табуретки.

— Досточтимый граф, простите мой гнев, неужели вам недостаточно прятать в подземных камерах отравителя, а теперь еще этот дикарь? Что же мне делать во спасение вашей души?

— Молиться, — бросил слово отец и кивнул своему камердинеру. — Следите за расходом денег на свечи, патер, и молитесь, для этого вы, собственно, и здесь.

— Этот дикарь не человек, — не сдержавшись, заявил аббат. — Он не говорит ни на каком языке, не имеет имени — вы можете посадить его на цепь или кинуть в клетку к собакам, что, собственно, не имеет никакой разницы. Но спасению вашей души мешает колдун, Альберт, этот злосчастный колдун.

— Еврей не колдун. — Отец молча смотрел на одетого во все черное человека. Потом медленно встал. — Мое решение непоколебимо. Еврей будет лечить пленника, после этого тот станет слугой моей дочери. Ожесточенность не карается смертью, это должно быть вам известно. Я уверен, что у него развяжется язык, если мы дадим ему понюхать свободы.

Вздох облегчения прошел по небольшому обществу. Зазвенели кубки. Пили за здоровье хозяина замка и хвалили его за дальновидность. Патер Арнольд поспешно удалился из-за стола и направился к часовне. Аббат молчал и мрачно смотрел перед собой. Не в первый раз он требовал смерти пленника, но отец просто не обращал на это внимания. Некоторое время я радовалась его гневу и тому, что не все подчиняется его воле. Невыразительные черты его лица были будто вырублены из камня; он сидел как изваяние святого — покровителя монастыря, спокойный и надмирный. И тут мне пришла на память история, рассказанная патером Арнольдом, о святом Леонарде, которого церковь объявила освободителем пленных и который буквально воспринял слова Нагорной проповеди Христа: «Я был в темнице, и вы навестили меня». И не заключалась ли ирония Всевышнего в том, что аббат от имени святого Леонарда настаивал на лишении жизни пленника?

Итак, освобождение пленника из темницы он назвал договоренностью. Конюх для меня взамен на имя пленника для него. Тайком я наблюдала за своим отцом. Чужестранец был для него важен — это, безусловно, вызывало мое любопытство. Но если тот молчал под пытками, то почему он должен довериться мне? Лиса в женском обличье? Ха! Я невольно укуталась в шерстяное покрывало — несмотря на большой огонь в камине, в зале было холодно. Отцу не повезло и узнать, как зовут нормандца, ему доведется нескоро. Я не была хитрой. Но идея с конюхом не так уж и плоха…

Уже следующим утром отец приказал доставить пленного Нафтали для проведения медицинского обследования.

Конечно, по замку пошли разговоры, слова аббата Фулко, сказанные накануне о еврее-лекаре, стали известны многим. Да еще Ландольф поведал о шуме, раздававшемся из темницы, припомнил резкий запах серы, который, кстати, почувствовала и я, и черную фигуру, прошедшую в ту ночь мимо него. Ландольф, конечно, слышал, будто у Нафтали работали темнокожие слуги, но он был в этом не очень уверен. От фигуры исходил сильный запах серы, а утром Ландольфу пришлось подметать с пола пепел.

Порошок и флаконы с мазями, которые использовал Нафтали, вновь оказались в навозной куче; я видела, как одна батрачка с кухни тайно сожгла за часовней порошок от болей в желудке, который он ей изготовил, бормоча при этом молитву «Аvе Магiа». Вновь ожили слухи об экспериментах в темнице — ее называли лабораторией колдуна: там еврей не только очищал благовонные масла, но и производил золото и секретные эликсиры из ног младенцев и детских глаз, занимался поисками камня мудрости. Каждому опять стало известно, что притащил в замок в своих карманах одетый во все черное посыльный. И счастьем было для этих мужчин то, что никто из них в те дни не разыскивал замок Зассенберг.