Солома шевельнулась, стоило сделать мне один шаг назад, и он вновь посмотрел на меня. Увидев на моем башмаке брызги, схватил свою оборванную рубаху, неуклюже разорвал ее пополам, чтобы вытереть начисто мой башмак. Я попыталась удержать его от этого, наклонилась к нему, положив руку на плечо. Он не должен был делать этого, нет, нет, Боже правый…

Наши лица оказались на одном уровне, и я ощутила его кисловатое дыхание, почувствовала взгляд, хотя следила за его рукой на полу, которая все еще обнимала мой башмак. Потом — этот звук. Может быть, это было слово? Или всего лишь тон? Тон, напоминающий просьбу, быстро произнесенную и короткую. Мне следовало посмотреть на него.

Он дрожал всем телом, начал шептать, хрипло и поспешно, не отпуская меня. Я осторожно отодвинула ногу в сторону, сгруппировавшись, чтобы не потерять равновесия. Тогда он умолк, на лице его появилось разочарование, вновь появились слезы в голубых, как море, глазах, зубы его стучали — от холода, температуры, боли — я этого не знала, но это пронизало меня насквозь. И я расстегнула золотую пряжку своей накидки, сняла ее и накинула на плечи мужчины. Он отшатнулся, я оступилась и потеряла равновесие, он схватил меня и не дал упасть на вонючую солому. Испугавшись, я вырвалась, прижалась к стене и почувствовала спиной, какой холодной она была, лишайники тут же обозначили влажную отметину на моей тунике. Он взглянул на меня. Взгляд остро врезался в мою память. В возбуждении я сделала глоток. О Боже, эти глаза были такими живыми, они преодолели кровь и боль и без слов проникли в мои мысли… Эти невысказанные слова были словами из другого мира, полными страдания и многообещающими: Элеонора, берегись зла в жизни!

Я сделала несколько неуверенных шагов к выходу.

Бутыль со звоном опрокинулась, и вино выплеснулось на солому. Прочь отсюда — без оглядки! За мной зашелестела накидка. Я обернулась и, споткнувшись, отошла назад; мужчине удалось встать с пола, и, святый Боже, он оказался высокого роста! Настоящий великан, для которого потолок камеры был слишком низок, — он стоял, покачиваясь, неуверенно на своих обезображенных ногах, держа одной рукой накидку, а другой пытаясь схватиться за меня. Из под свисающих спутанных волос раздался прерывисто хриплый шепот, в нем слышалась неотложность какой-то просьбы, срочность — я даже немного отшатнулась назад. Что он здесь совершил, чего он хотел от меня? Снаружи стоял Ландольф. Придет ли он мне на помощь, если я закричу?..

Он опустил руки. Неловко убрал с лица грязные волосы, но они тут же вновь накрыли его. Закусив губы, я коснулась руками двери темницы. Когда я вновь взглянула на узника, он стоял и улыбался мне, белые зубы блестели и глаза мерцали, как две звезды, из-под спутанных прядей волос.

И я поняла, что он сказал на французском языке: «Храни вас Господь».

Я повернулась и побежала из темницы прочь, на улицу, на холодный и чистый зимний воздух.

***

Именно в это время бенедиктинский аббат въезжал во двор замка. Возможно, его привлек сюда запах ароматных паштетов, которые мои батрачки приготовили из остатков праздничной трапезы. А может быть, он хотел всего лишь обсудить сделки по податям за бокалом вина из знаменитых отцовских бочек… Я заметила, что он подозрительно часто приезжал к трапезе. И, конечно, за столом никогда не упускал возможности прочитать нравоучения, будто находился у себя дома — в трапезной монастыря: то читал Евангелие, то пел своим приятным голосом псалмы или рассказывал священные истории. Но, при всей его благонамеренности и доброжелательности по отношению к нашей семье, мне всегда казалось, что конечной целью его визитов к нам было стремление наполнить желудок едой, которую у нас хорошо готовили. Да простит меня Господь за мой длинный язык…

Аббат Фулко с достоинством спешился и вручил узду конюху. Едва дыша, прямо в снежный сугроб присела я перед ним в торжественном реверансе.

— Благослови Господь. Мое дорогое дитя, управляетесь ли вы по хозяйству с тем же милосердием, как это было при жизни вашей матушки — да примет Господь ее душу на небесах? В этот раз вам уже лучше всех удалось раздать в деревне свои дары. Но мне кажется, что свою любовь к ближнему вы зря тратите на этих людей.

Подан мне свои изящные белые руки, он вытащил меня из снега и осмотрел с пристрастием.

— Но что он сделал? Что вы хотите узнать от пленника? — осмелилась спросить я, хотя это вовсе меня не касалось.

Аббат пребывал в праздничном настроении и поэтому отнесся к моему любопытству великодушно.

— Мы хотим узнать его имя, ничего более. Не находите ли вы странным то, что человек скрывает свое имя? За то, что он совершил неблаговидный поступок, он будет наказан по закону — но почему он не признается, кто он? Только черт не называет своего имени! Теперь вам понятно, почему нам так важно узнать, кого же на самом деле мы держим в темнице?

Действительно непонятно, почему пленник молчал. Таким же странным я находила и то, что отец и аббат хотели узнать его имя ценой страшного, мучительного дознания, хотя жертвой был всего-навсего браконьер. Но в этом скучном замке в Эйфеле зимними вечерами в голову могли прийти самые странные мысли.

— А что, если он убийца, один из тех, кто может обесчестить женщину, зарезать ни в чем не повинных малых детей, как это сделали евреи, для того чтобы теплой выпить их кровь? — вкрадчивым голосом обратился ко мне аббат Фулко.

Зарезать малых детей… Пораженная, я взглянула на аббата. Пленник не был похож на убийцу, особенно если вспомнить его глаза… Глаза злого человека? Нет, они были честными и взгляд открытым, страх мой в камере казался мне теперь глупым и необоснованным, да к тому же за дверью находился охранник. А, с другой стороны, разве злодеи и преступники всегда выглядят злыми людьми?

— Я бы давно повесил его как вора. — Аббат Фулко небрежно махнул рукой. — Надо покончить с ним. Из него ничего не вытянешь, Альберт должен понять это. То, что он скрывает, может навести на замок беду. Этот человек злится, когда я смотрю ему в глаза. Пленник затянет нас вместе с собой в какое-нибудь несчастье. — Он замолчал, глядя на меня. — Вы понимаете это, Элеонора? Он один из тех, кого всемогущий Бог будет судить в день Страшного суда. Он отправит его в ад с проклятиями! Он уже обречен, Элеонора. Дайте нам загнать его к чертям. За все, что он сделал и еще может сделать, если мы не лишим его жизни. К черту… И в аду на седьмом круге он будет жариться на сковороде и испытывать страдания, какие ему никогда не снились, вечные ужасные жажду и голод волею Божьей, которые останутся с ним навсегда, боль и осознание вечного одиночества перед лицом глубокой бездны ада…

Черные глаза клирика фанатично заблестели. Он воздел руки к небу, как ангел проклятия, и надолго застыл в такой позе. И земля в смущении молчала от его мрачных слов…

Потом, громко чирикая, над нашими головами пролетел воробей. Я быстро закрыла рот и пришла в себя. Deus vos bensigna.

Deus vos bensigna. Какое изысканное выражение — Мария и Иосиф! Deus vos bensigna! Как доверительно звучат в моих ушах эти слова, слова, которым много лет назад научила меня моя нормандка-мать, — почему это вспомнилось только теперь? Пленник говорил по-нормандски, на языке, который никогда не хотел учить мой отец. А теперь у него в темнице нормандец-пленник — и отец даже не заметил этого! Я представила себе, что происходило там, внизу, в подземелье, увидела перед собой отца, как он рассматривает свои приборы, как использует их с почти научным интересом. Быть может, иностранец хотел сознаться в своей вине, но никто не понимал того, что он говорил?.. То, что я представляла, вызвало у меня отвращение. Это было несправедливо.

Облачение аббата развевалось на ветру. Я отвлеклась от своих мыслей. Фулко еще довольно долго наблюдал за мной. Потом по-дружески улыбнулся, удовлетворенный воздействием своих слов, потом нагнул голову и остановил меня. Я посмотрела сзади на человека, одетого во все черное. Они убьют пленника. Отец не допускал никакого вмешательства в свои судейские дела, даже очарование мамы лишь в очень редких случаях могло что-либо исправить. Я решила забыть про этот случай. Майя вышла на улицу и кивнула мне, позвав помочь нести к воротам корзины с пожертвованиями, и я отправилась в путь к оборванным личностям. Но меня долго мучила мысль, что я отдала свою накидку убийце…

Вечер в зале начался мирно. Музыканты пели для нас песни. Отец и господин Герхард громко спорили на другом конце стола о последнем урожае.

— И на день Стефана исполнилось предсказание Иисуса… — Патер Арнольд, наш капеллан, сделал еще глоток вина, прежде чем продолжил рассказывать свою любимую историю. — Предсказание, в котором говорилось: если ваш путь пролегает мимо синагоги и властителя, не заботьтесь о том, как и с помощью чего вы должны защищаться! Так как Святой Дух в тот же самый час научит вас, что вам следует сказать. «И Святой Дух сошел на Стефана и вложил в его уста слова, с которыми ему надо обратиться к власти, и вместо того чтобы защищаться, упрекал их в том, что они убили Христа: “Вы упрямые, не слышащие ни сердцем, ни ушами, все время внутренне противитесь Святому Духу, как ваши отцы, так и вы”».

Дядя Рихард издал звук, похожий на хрюканье, когда его голова в полудреме запрокинулась на спинку кресла. Для брата моей матери немецкое пиво было слишком сильнодействующим напитком, и он часто после еды засыпал за столом. Двое из музыкантов, украдкой посмеиваясь, попытались подрезать ему уши, один из них даже достал маленький нож, но фрау Гертрудис пресекла попытку нанести увечья. Качая головой, мой духовник опять сунул в нос кубок и умолк. Аббат Фулко одарил его строгим взглядом за то, что тот столь легко лишился возможности говорить. Отец, наморщив лоб, смотрел на нашего капеллана, не отвлекаясь при этом от своей беседы с господином Герхардом. Оружейник лишь улыбался. Каждый за столом знал святые истории патера Арнольда почти наизусть и не очень-то жаждал узнать еще об одном мученике. Но у патера были собственные представления, касающиеся христианских наставлений своих овечек. Под столом над костями урчали две собаки. Краем глаза я видела, как батрачки шушукались, шептались и хихикали в углу, вместо того чтобы выполнять свою работу, но мне совсем не хотелось вставать из-за стола и призывать их к порядку. Глупые гусыни, им бы только развлекаться и глазеть по углам.