Дагмар Тродлер - В оковах страсти

Эрик наблюдал за тем, как я с помощью камня размельчала листья и корни и, добавляя воду из кружки, размешивая, превращала все это в кашицу. Пастообразную массу из вербены я нанесла на края раны, внутренне вздрогнув от отвращения, когда дотронулась пальцем до гноя…

— То, что вы наносите, не яд? — настороженно спросил он, не спуская глаз с моего пальца.

— Если бы я хотела убить тебя, я бы не стала так стараться, а просто ушла бы, оставив тебя здесь одного до прихода ведьмы. Я бы…

— Простите, — прервал он меня. — Я говорю ерунду. Да благословят боги ваши руки и то, что вы делаете сейчас. Простите меня. — Он отвернулся. — Ek veit at bædier, at púvill vel, enda kant pu vel…[14]

Я в растерянности размешивала остатки вербены. Никогда не понять мне этого человека, он так и останется безбожником. Я принялась ножом распределять по куску ткани травяную кашицу. Когда вытерла палец о свои брюки, начала украдкой наблюдать за ним. Он послал на мои руки благословение языческих демонов. Не сбегут ли они сейчас?

Эрик подполз к небольшому огню, и я увидела его рану во всей ее отвратительной неприглядности. Издающий отвратительный запах водянистый нарыв, будто адское наказание, как нельзя лучше соответствовал этому ужасному убежищу… Запах гниющей плоти, усиленный жаром огня, чуть не поверг меня в обморок. Я прикрыла рот рукой. Эрик взял мою руку и притянул к себе.

— Простите мне мои слова, Элеонора. Я отдал в ваши руки свою жизнь и доверяю вам. Вам осталось лишь совершить последний шаг. Возьмите кинжал.

Кинжал. Занимаясь травами и подготовкой перевязочного материала, я совсем забыла о кинжале, чей клинок вовсю лизало пламя. Пальцы мои дрожали, когда я искала в своем узелке кожаные перчатки. Потом через голову я сняла цепочку и положила ему на живот крест, который однажды помог нам.

— Вы с помощью кинжала будете прижигать отмершую плоть серого цвета до тех пор, пока совсем не устраните ее, понятно? Не думайте о том, какую боль причиняете мне, хладнокровно выполняйте это, — приказал он.

— Отец небесный, помоги мне, — прошептала я.

Он осторожно провел рукой по моей щеке.

— Вы сможете, Элеонора. Начинайте же.

Он зажал между зубов левую перчатку и протянул мне правую. Я медленно натянула перчатку на руку и достала кинжал из огня. Через перчатку я ощутила жар пламени. Клинок раскалился докрасна и блестел перед моими глазами…

Раскаленный металл коснулся раны, и я ощутила запах паленой плоти, сначала сладко тлеющий, затем зловонный и едкий. Глухие стоны Эрика заполнили пещеру, его голова металась из стороны в сторону. Его левая рука вцепилась в мое бедро, а правая крепко обхватила на груди крест…

Сам Господь Бог, казалось, помогал мне… Наконец-то кинжал выпал из моей руки.

Я проснулась, когда лучи солнца коснулись моего лица. Вокруг меня все щелкало и шумело, тихое жужжание здесь, шепот там — невидимое перешептывание леса было вездесуще. Я подняла голову. Затхлая пещера… Сквозь лаз в нее пробивалось солнце… Я с трудом вспоминала о том, что произошло. Соломинка уколола меня в спину. Я лежала на соломе, на накидке из моего узелка. Рядом лежал Эрик, наполовину погруженный в солому и накрытый одной лишь рубахой. Повязка с кашицей из трав, которую я наложила, съехала, и прижженная рана от копья предстала передо мной во всей своей красе. Лицо его было бледным, нос заострился от истощения и изнеможения. Казалось, он еще спал. Паук изучал его голую руку. Он вскарабкался по кисти руки, переполз на запястье и устремился к предплечью. Я увидела, как он полз над изображением змеи на негнущихся щупальцах, и содрогнулась от ужаса. Осторожно, чтобы не разбудить Эрика, я надела перчатку и, превозмогая отвращение, сбросила наука с его руки. Несмотря на холод, на лбу его выступили капли пота и скатывались к подбородку. У него был жар. О небо! Нам нужно поскорей уходить отсюда. Я заботливо накрыла его своей накидкой. И тут ощутила страшный голод. В моем узелке (и как только я сохранила его!) лежал единственный ломоть хлеба, я спрятала его до лучших времен. Несмело я просунула голову через лаз в пещеру. Мы находились в глухом лесу. Высокие деревья и густой пролесок мешали как следует рассмотреть местность. И как только Эрик смог найти дорогу в такой чаще? Совсем рядом я услышала журчание ручья. Я вынула из узелка чистую рубаху и пошла па плеск воды.

Неподалеку с пещерой серебряной лентой тянулся небольшой ручей. Его кристально чистая вода сверкала в еще зыбком свете. Облака, что покрывали небосвод накануне, ушли, им на смену пришло молочного цвета утреннее солнце. Похоже, дождя не будет. Несколько заспанных русалок потягивались на фоне падающего света, я всмотрелась получше, но они уже растворились в тумане. Глыбы скалы лежали на воде, как заколдованные существа, покрытые толстым мхом. Воздух вибрировал от энергии солнца. В лесу у меня всегда возникало ощущение, что я не одна. Где были лесные призраки? Быть может, они, хихикая, наблюдали за мной из-за кустарников и листьев? Я сняла одежду и, смущенно озираясь по сторонам, спустилась к воде, чтобы лечь на спину и вытянуться во весь рост. Было до жути холодно, будто жидким льдом охватило все мои члены, охладило боль и разбудило во мне жизненные силы. Я оттерла грязь на теле, вымыла пропитанные потом волосы и как следует вымыла испачканное кровью лицо. Холодная вода немного приглушила боль. Когда водная поверхность стала гладкой, как стекло, я склонилась перед ней, как перед зеркалом. Полосы ярко-красного цвета, проходившие поперек моего лица, были заметны. Шрамы вовсе не к лицу невесте. С фрау Аделаидой я теперь, и вправду не могу равняться. Что бы сказал отец, увидев меня! Он стал бы негодовать, в ярости избил бы — на душе у меня стало совсем тяжко. Но не сейчас, Элеонора, думать об этом, не сейчас.

Что-то ползло по моему бедру. Я посмотрела вниз, собираясь поймать насекомое… Кровь струилась по внутренней стороне моего бедра, капая в воду, капля за каплей, как обычно, каждый месяц, по определенному для женщин матерью-природой циклу. Я прикусила губу. Надо же, именно сейчас и здесь! Я разорвала рубаху, которую хотела использовать как перевязочный материал, и одну половину использовала для себя и только потом опять надела брюки. Вторую половину я выстирала.

Холодный ветер шевелил кроны деревьев, заставляя меня дрожать от холода. Как я тосковала по теплу: лето с ароматами цветов и созревающего жита наступит еще так нескоро. Я потрясла тяжелыми прядями волос, которые доходили мне почти до щиколотки, и потрогала их рукой. Они свалялись, и прежде чем расчесать их, прошла бы целая вечность. И опять появятся вши. Я тихо выругалась. Всего несколько недель назад я избавилась от зимних вшей. В последний раз отжав волосы, в скверном расположении духа я пошла к пещере.

Эрик выглядывал из расщелины скалы, лицо его было суровым.

— Где вы были?

— Купалась в ручье.

Он закусил губы.

— Я уж было подумал, что вы сбежали, — как бы между прочим произнес он.

— И куда же? Я не имею ни малейшего понятия, где нахожусь.

— Гмм…

Некоторое время он рассматривал меня, наморщив лоб, не шевелясь. Потом предпринял попытку спуститься вниз по выступу скалы.

— Куда ты?

— Мыться, — ответил он, неторопливо и осторожно карабкаясь дальше.

— Мыться? — вырвалось у меня.

Я ударила себя по губам. Краска стыда залила мое лицо. Он весь напрягся. Глаза его превратились в узкие щелки, губы вытянулись в узкую полоску когда он преодолел последний участок скалы и очутился настолько близко от меня, что я смогла ощутить на своем лице его горячее дыхание.

— Даже слепой увидит, что во вшивом замке вашего отца лошади чище людей, — прошипел он. — Но знайте же, фройляйн, что там, где я вырос, принято регулярно мыться, у нас есть бани, а вы считаете нас грязными варварами… Мы при этом пользуемся хорошим, нежным мылом. Когда я жил достойно, как и подобает человеку, то привык по утрам смотреться в зеркало, а не соскабливать, как теперь, слой грязи! — сказав все это, он удалился.

Его слова задели меня, я посмотрела ему вслед. Грязные, неопрятные конюхи и на самом деле были отличительной чертой замка отца. Но Эрик больше не был конюхом. Я могла бы сейчас дать руку на отсечение!

Я медленно вошла в пещеру, пытаясь завязывать в узлы локоны волос, чтобы хоть чем-то занять руки. Неужели наш замок действительно был таким уж медвежьим углом, как он утверждает? У нас имелся даже сортир, что встречалось не так часто и не везде. И прачечная, и помывочная, запиравшаяся изнутри на засов, чтобы можно было спокойно мыться…

Интересно, как мог выглядеть его родительский дом? Королевский двор, крепость с многочисленными залами и башнями, с бессчетным количеством прислуги, дом, где кто-то один отвечал за грязные сапоги… Я уставилась на вершины деревьев. Сын короля, выросший среди витязей и дам, не уступавших по красоте Аделаиде, — невольно я сверяла все это с корявым зигзагом судьбы, который изменил всю мою жизнь. Что я представляла собой сейчас… изуродованная глупая девушка с Эйфеля — северо-западной части Рейнских сланцевых гор, дочь невеликого по своему значению свободного графа… Отвратительная и грязная. Эта мысль здорово задела меня. Отвратительная и грязная… И первым движением моей души было намерение тут же собрать свой узелок и бежать домой, где меня воспринимали такой, какая я есть, где меня не обижали на людях. Но разве мы не находились здесь, в лесной чаще, и не зависели друг от друга?

Воля судеб, связавшая нас, будет продолжаться не далее, чем до опушки леса.