– Замолчи немедленно! – потребовал он и повторил: – Я запрещаю тебе говорить о моем ребенке и произносить весь этот бред вслух! Если хочешь порассуждать на эти темы, то в другом месте! А раз приехала ко мне, то будь любезна подчиняться моим правилам! А они таковы: никто не смеет здесь даже упоминать о смерти Алисы. Понятно?

– То есть ты в загробную жизнь не веришь? – все так же спокойно и почти в режиме легкой беседы уточнила Лиза, полностью проигнорировав все его предупреждения и пугающий тон, и продолжила теософский «спор»: – Во всех религиях признается и описывается и ад, и рай, и путь души после смерти.

– Так! – грозно прорычал Протасов, и у него сделалось ужасное выражение лица, словно его судорогой перекосило: – Все! Ты…

– Ты слышал легенды о птице счастья? – перебила она его и, отступив на шаг, отвернулась и посмотрела куда-то вдаль. – О синей птице счастья? – повернула голову, посмотрела на него и снова отвернулась, продолжив: – А ты знаешь, что в лесах Амазонки, то есть в джунглях, водится чудесная птица, полностью синяя, и местные аборигены одного племени верят, что если эта птица сядет рядом с человеком или тому удастся подкрасться и постоять рядом с ней, то ему всю жизнь будет сопутствовать удача во всем. А аборигены другого племени охотятся за этими птицами и делают из них чучела и украшают ими свои головные уборы, считая, что это приманивает к ним удачу.

– Лиза! – потребовал Протасов. – Прекрати! Зачем ты говоришь всю эту хрень? Ты хочешь, чтобы я взял тебя за шкирку и выставил за ворота?

– Я хочу сказать, Глеб Максимович, – холодно сказала она, посмотрев ему прямо в глаза, – что, если ты не веришь в существование чего-то, что, по твоему мнению, абсолютно не может быть, то это не значит, что такого явления или вещи не существует в природе! И этому явлению глубоко по фигу, веришь ты в него или нет, оно просто есть, и все! И твое ограниченное сознание на это существование никак не может повлиять! А еще! – Она повысила голос и подалась ближе к нему. – Я так поняла, что ты у нас здесь профессионально скорбишь и упиваешься своими страданиями! Ты хоть представляешь, как ты мучаешь душу собственного ребенка?

– Замолчи! Замолчи сейчас же! Что ты несешь? – рявкнул Протасов и ринулся к ней. Лиза решила, что он сейчас ударит ее, но он лишь схватил ее за предплечье выше локтя и тряхнул: – Заткнись! Не смей больше рот открывать!

И потащил ее за собой к ступенькам, но Лиза резко вывернула руку, выдернула ее из жесткого захвата и сделала пару шагов назад.

Все! Ей больше терять было нечего! И, по большому счету, подталкиваемая каким-то чертом или ангелом, Бог разберет, она именно этого и добивалась – любой реакции, кроме безразличной, отстраненной холодности. Да и не собиралась она отступать!

– А тебе разве никто не объяснял, что происходит с душами умерших людей, когда родные и близкие их бесконечно оплакивают и скорбят о них? Как они мучаются и не могут упокоиться? Какой болью в них отдается ваша тупая скорбь? – уже почти кричала она.

– Заткнись! Замолчи немедленно! – проорал он.

И ринулся к ней схватить, остановить. А Лиза шагнула ему навстречу и не пытаясь убежать или увернуться.

– Что ты на меня-то орешь, Протасов? – не сбавляя голоса, прокричала она в ответ.

Он снова ухватил ее за предплечье и потащил за собой по ступенькам вниз, но Лиза, еле поспевая за ним, продолжала выступать:

– Вон у тебя поля, луга, леса. – Она повела рукой вокруг, указывая, видимо, на те самые поля и леса, одновременно пытаясь остановиться, сопротивляясь ему, чем сильно затрудняла Глебу движение. – Ни одного человека рядом! Иди в лес и прокричись там! Ты после похорон Алисы вообще кричал, плакал? Нет? Вот и иди, и прокричи все свои претензии и ненависть к миру, жизни, судьбе, к людям и обстоятельствам, проори все свои обиды на смерть! И проплачься!

Он неожиданно остановился на дорожке, резко развернул ее к себе и заорал в ответ, и лицо его в этот момент было абсолютно белым, перекошенным от ярости:

– Замолчи немедленно! Или я засуну тебе кляп в рот! Поняла?

– Да иди ты знаешь куда? – заорала в ответ она и выдернула руку из его захвата. – Плакальщик хренов!

Они стояли друг напротив друга, как два врага, как два диких зверя, вступивших в схватку на смерть, – глаза в глаза, ненавидя друг друга в этот момент. И никто из них не слышал, как, проскрипев, открылась, а потом закрылась, хлопнув под собственной тяжестью, входная дверь дома, и не видели, как вышла на крыльцо застольная компания, не слышали, как Кирилл окликал их несколько раз, пытаясь понять, что происходит.

– Ты свою жизнь в унитаз сливаешь и тянешь за собой всех окружающих! – уже во все горло зло орала Лиза. – Да, умер ребенок, это страшное, безумное горе, но это не значит, что должна закончиться и твоя жизнь!

– О чем ты берешься судить, идиотка?! – заорал он в ответ, схватил ее за обе руки и тряхнул. – Ты понятия не имеешь, что значит потерять ребенка! Что это такое!

– Да, я не знаю, что такое терять своего ребенка! И, надеюсь, никогда не узнаю, и мои дети доживут до счастливой старости! Но я хорошо знаю, что такое смерть младенца, родного человечка! – резким движением обеих рук она скинула его ладони и ткнула его указательным пальцем в грудь. – И я отлично знаю, что вытворяют такие, как ты! Лучше всех знаю, как вы вокруг себя выжженное поле оставляете и гробите жизни родных и близких! Вы оплакиваете не дитя потерянное, а себя без него, свое чувство пустой вины! Ах, как замечательно, как профессионально вы скорбите! Как же я без него!

– Лиза, прекрати! – прокричал испуганно Кирилл и кинулся вниз по ступенькам к ним. – Перестань немедленно!

– Заткнись! – она гаркнула на него так, что он остановился, как вкопанный. – Не вмешивайся!

Кирилл совершенно оторопел. Он никогда не видел свою маленькую, хрупкую сестренку в таком состоянии и предположить не мог, что она способна на такую силу воли и эмоций. Протасов попытался снова ухватить ее за руку и что-то сказать, но она откинула эту ладонь в сторону и опять ткнула его в грудь маленьким пальчиком, не дав ему заговорить.

– Высшая степень эгоизма! Великая жалость к себе! Ах, я в непереносимом горе, я так виноват, жить не хочу, уйду следом! Не трогайте меня! И такое вытворяете, тащите за собой на тот свет в ужас, кошмар и разрушение и родных, близких и друзей! Ты подумал, что ты делаешь со своими родителями, с бабушкой?! Они потеряли Алису, а теперь они теряют и тебя! Ты их преждевременной смерти хочешь или тебе по фигу? А твои друзья? Вон Кирилл лишним словом или намеком боится, не дай бог, ранить твою нежную истерзанную душу! И все должны помнить, что у тебя горе, и фильтровать слова, и говорить про это нельзя, ни-ни! А почему?! Почему нельзя говорить о светлой памяти замечательного ребенка?!

Она тыкала и тыкала его пальчиком в грудь, усиливая свои слова, а Глеб уже не пытался ее останавливать, перебить или хватать за руки, смотрел на нее, почернев лицом, и желваки ходили у него на скулах.

– Сбежать на хутор черт знает где или в монастырь какой, или к братьям каким-нибудь, или вон в Гималаи проще всего! А что, ни о чем не беспокойся, ни за что отвечать не надо, скорби себе, и все дела! А продолжать жить куда как страшнее и труднее! И не просто жить, а научиться снова радоваться и жить на полную катушку! Ты здоровый, сильный, талантливый мужик, ты обязан жить в десять, в сто раз больше, теперь и за себя и за Алису свою, за нее тоже проживать жизнь, обязан родить троих, пятерых детей, передать свои гены, таланты, силу, научить правильной жизни, научить любить!

– Все сказала? – холодно и спокойно спросил он.

– Нет, не все! – сбавила тон Лиза. – Ты талантливейший инженер-механик, прикладник, руководитель, таких специалистов, как ты, в стране по пальцам пересчитать, и ты это знаешь! А ты в леса сбежал! – Она шагнула вперед совсем близко к нему. – А кроме скорби и жалости к себе, ты что-нибудь сделал для своего ребенка? Ты поставил ей свечку в церкви, заказал молебен, поговорил с батюшкой? Не важно, веришь ты в это или нет. Ну а если это существует все-таки? И батюшка тебе бы объяснил, что помнить умерших надо со светлой грустью, не печалиться, что они ушли, а радоваться и благодарить, что были рядом с тобой, и вспоминать только светлые счастливые моменты, проведенные вместе.

– Теперь ты закончила? – прорычал он.

– Да, не трудись, Протасов, – снова повысила тон она. – Я дорогу с твоего подворья хорошо запомнила! – и развернулась к брату: – На фиг вы ему железки дарили, надо было простынь подарить!

– Ка-акую простынь? – икнул обалдевший Кирилл.

– Белую! – рявкнула Лиза. – Чтобы одел и пополз на кладбище, сэкономит родным на гробу и похоронах! Дай ключи от машины!

– Зачем? – тупил Кирилл.

– Мы уезжаем! – объяснила Лиза и подошла к нему, протянув руку за ключами. – Дай ключи!

– Как уезжаем? – все еще не понимал происходящего братец, но ключи вытащил и отдал сестре, как под гипнозом. – Ночь на дворе, и выпил я, не могу за руль.

– Я поведу! Вы со мной или остаетесь? – зло спросила она, посмотрев на Маню. – У вас там, кажется, баня была по расписанию? Так парьтесь, а я поеду!

– Лизка, ты сдурела! – возроптал Кирилл, осознав, наконец, всю серьезность ее намерений. – Куда ты ехать собралась, ни черта не видно, ночь на дворе!

– Пойдем, Кирилл, – ухватила его под локоть Маня. – Извини, Глеб, что так получилось, мы поедем, наверное.

– Ты-то что извиняешься? – прорычал, как усталый лев после битвы, Протасов.

– А ей есть за что, думаю, это ее «благие намерения»! – ответила за Маню Лиза и наигранно елейным тоном поинтересовалась: – Я угадала, Манечка?

– О чем это она? – насторожился Протасов.

– Идем, правдолюбка ты наша, – вздохнула Маня и подтолкнула слегка Лизу в спину, вперед. – По-моему, все, что могла, ты уже совершила.

– Нет, девки, вы что, действительно всерьез уезжать собрались? – возмутился Кирилл.